Ирине
Огненно-рыжий дубок,
Стройный, худой и лохматый.
Облака синий клубок
В жёлтой полоске заката.
Тихо в больничном саду.
Нет ни тревоги, ни страха.
Вместе с тобою пройду
До луговины оврага.
Осень, а клевер цветёт —
Мелкий, неяркий, лиловый.
Скоро зима заметёт
Этот цветок бестолковый.
Это — потом… А сейчас —
Прелесть осеннего сада.
Свет понимающих глаз.
Лучшего в жизни — не надо.
Злые забуду года,
Боль и душевную смуту.
Боже! Продли навсегда
Сладкую эту минуту.
По холодному яру до редких посадок сосны,
До обломанной серой, едва распушившейся ивы
Я люблю пробираться тропинками ранней весны,
Где уже зеленеют упругие всходы крапивы.
А на склоне оврага мать-мачеха густо цветёт.
Каждый жёлтый цветок — словно малое робкое солнце.
Жаль, что всё это вместе теперь уже скоро уйдёт
И уже никогда, никогда для меня не вернётся.
А поближе к ручью оживают на солнце хвощи.
И крапива, крапива — за домом пустым и разбитым.
Из весенней крапивы зелёные вкусные щи
Мать готовила в детстве, далёком, почти позабытом…
Я согласен уйти. Только пусть не исчезнет тропа.
Пусть поправится ива, пусть будет желтеть одуванчик.
Будет новая жизнь, будет новая чья-то изба.
Будет бегать по яру растрёпанный радостный мальчик.
Поэзия не спорт, поэзия — душа!
Прочнее нет на свете аксиомы.
В поэзии не стоят ни гроша
Боксёрские и прочие приёмы.
Поэзия не бег, не вольная борьба.
Поэзия — сомненье и тревога.
Поэзия — надежда и судьба.
Поэзия, как говорят, — от бога.
Опять в полях светло и пусто.
Солома, ветер и песок.
И в синем холоде капуста,
И в желтом пламени лесок.
И незабытый, изначальный,
В тиши прозрачной и сырой —
Далекий, ровный и печальный
Стук молотилки за горой.
Сырой лужок о трех ракитах,
Осока стылая в воде.
И ряд колосьев, позабытых
На обнаженной борозде…
Когда еще, какие дали
Помогут мне хотя б на миг
Забыться в праздничной печали
От невеселых дум моих?
И на какой другой излуке,
В каком непройденном пути
Смогу забыть о той разлуке,
Что неизбежна впереди?
И на каком другом рассвете,
В какой неведомой глуши
Так ощущается бессмертье
Колосьев, ветра и души?
Пишу о душе. А душа
Давно не нужна и забыта.
Неужто должны мы, спеша,
Тянуться лишь к радостям быта?
Машины нужны, «Жигули»,
Ковры, телевизоры, дачи…
В распадках промёрзлой земли
Мне жизнь представлялась иначе.
Прости, дорогая жена,
Как в песне забытой поётся —
До самого вечного сна
Нам жить без машины придётся…
А может быть, всё же правы
Весёлые наши соседи,
И былки осенней травы
Уже не шуршат на рассвете?
И в чёрной воде камыши
Не красит рассветная вспышка,
И нет её вовсе, души,
А только пустая сберкнижка?
Неуютный, невеселый,
Неприкаянный рассвет —
Словно сто веков прошел он
По пути с иных планет.
Свет измученный и странный,
Не желая умирать,
Льется в домик деревянный
На раскрытую тетрадь.
И за гранью невозможной
Наступает — хоть убей —
Сон тяжелый и тревожный,
Словно память о тебе.
А за синей кромкой леса,
Где дорога петли вьет,
Тонко-тонко и белесо
День серебряный встает…
Память, память!..
Где найду я
В лабиринте бед и гроз
Эту комнату пустую
В белом шорохе берез?
И кому потом оставлю
В веренице белых дней
Эту трепетную каплю
Краткой памяти моей?
Спустился летчик, весь иссеченный,
На мягкий мох березняка,
Над ним в слезах склонились женщины —
Жена и дочка лесника…
И мы с братишкой в яму черную
Смотрели, стоя под сосной.
Мы были просто беспризорными
Той неуютною весной.
Потом у маленького озера,
Где самолет упал вдали,
Двух карасей мелочно-розовых
В прибрежной тине мы нашли.
Под ивой, перебитой крыльями,
Без соли — не достать нигде —
В консервной банке их сварили мы,
В бензином пахнущей воде…
Кордон Песчаный!..
Пойма топкая,
Худой осинник на пути!
Хочу опять сырыми тропками
В твои урочища пройти.
Хочу опушками сорочьими
Пройти к дымящейся реке…
Хочу найти могилу летчика
В сухом и чистом сосняке.
О, жизнь моя, не уходи,
Как ветер в поле!
Ещё достаточно в груди
Любви и боли.
Ещё дубрава у бугра
Листвой колышет,
И дальний голос топора
Почти не слышен.
И под ногой ещё шуршат
Сухие прутья,
И липы тонкие дрожат
У перепутья,
Ещё гудит по жилам кровь
В надежде вечной,
И вечной кажется любовь
И бесконечной.
Но с каждым годом уже круг
И строже время
Моих друзей, моих подруг,
Моих деревьев.
О, хрупкий мир моей души,
И даль лесная!
Живи, блаженствуй и дыши,
Беды не зная…
Прозрачен лес, закат багров
И месяц вышел.
И дальний голос топоров
Почти не слышен.
О, жизнь моя, не уходи,
Как ветер в поле!
Ещё достаточно в груди
Любви и боли!..
Невыразимы сладкой тишью
Полны осенние луга.
И с высоты следит за мышью
Проворный сокол пустельга.
То на высокий провод сядет,
То снова вьет свои круги…
А у болота ветер гладит
Сухие заросли куги.
И ничего не надо больше:
Смотреть на чистые поля,
На облетающие рощи
Желтеющего сентября.
Смотреть бездумно и беспечно,
С ребячьей радостью вокруг —
Как будто жизнь чиста и вечна,
Как этот золоченый луг.
Как будто может повториться
На том печальном рубеже
И эта даль,
И эта птица,
И этот лютик на меже.
Качается мерзлый орешник,
Стучит на холодном ветру.
И я — неприкаянный грешник —
Опушкой иду по утру.
Блестит на дороге солома,
Деревья стоят в серебре.
И все мне, как прежде, знакомо
В пушистом седом январе:
Болотца замерзшее блюдце
И в теплом снегу — камыши…
Но только уже не вернуться
В прозрачную юность души.
Растаяла в годы скитанья,
Как этих дерев серебро,
Блаженная радость незнанья,
Начальная вера в добро.
И только по склонам бесснежным,
Где стога замерзший комок,
Еще не угасшей надежды
Струится наивный дымок.
А за окошком — родина:
Подъемный кран да глина.
Да желтая болотина,
Да красная калина.
А поправей немного,
В серебряной росе —
Веселая дорога —
Каширское шоссе.
И листья кружат в танце,
И ветки — словно сеть.
И едут иностранцы
На церковь поглазеть.
Летящая, как слава,
Из глубины веков,
Для них она — забава,
А для меня — любовь.
И вдалеке за горкою —
Поля, поля, поля…
Полыни ветка горькая
Она — как жизнь моя.
Привет родному краю!
Я весь навеки твой,
Я медленно сгораю
С березовой листвой.
Наконец пришло спокойствие.
Листья падают, шурша.
И рябиновыми гроздьями
Наслаждается душа.
Спит ручей за тонкой наледью,
Сонно, медленно струясь.
Между ним и давней памятью
Есть таинственная связь.
Сердце чувствует согласие
Свежих ран и дальних вех…
Снегири сидят на ясене,
Сыплют семечки на снег.
Значок ГТО на цепочках
На форменной куртке отца.
И тополь в серебряных почках,
И желтый песок у крыльца…
В эпоху сомнений и бедствий
До самого смертного дня
Нетленная память о детстве
Уже не оставит меня.
И видится, словно вначале,
Та первая в жизни беда,
Как будто по свету не мчали
Меня роковые года.
Все видится дымное небо,
Изломанный танками сад,
Горбушка казенного хлеба,
Что дал незнакомый солдат.
Видения дальнего детства
Опять меня сводят с ума,
Как будто не вдавлены в сердце
Россия, Сибирь, Колыма…
Как некое странное бремя,
С тревожным моим бытием
Дано мне застывшее время
В усталом сознанье моем.
Там хата с колючей соломой,
Поющий за печкой сверчок…
Какой-то солдат незнакомый,
Какой-то старинный значок.
Я видел разные погосты.
Но здесь особая черта:
На склоне сопки — только звезды,
Ни одного креста.
А выше — холмики иные,
Где даже звезд фанерных нет.
Одни дощечки номерные
И просто камни без примет.
Лежали там под крепким сводом
Из камня гулкого и льда
Те, кто не дожили до свободы
(Им не положена звезда).
… А нас, живых, глухим распадком
К далекой вышке буровой
С утра, согласно разнарядке,
Вел мимо кладбища конвой.
Напоминали нам с рассветом
Дощечки черные вдали,
Что есть еще позор
Посмертный,
Помимо бед, что мы прошли…
Мы били штольню сквозь мерзлоты.
Нам волей был подземный мрак.
А поздно вечером с работы
Опять конвой нас вел в барак…
Спускалась ночь на снег погоста,
На склон гранитного бугра,
И тихо зажигала звезды
Там,
Где чернели
Номера…
Капустная синяя свежесть.
И красные клены вдали.
Последняя кроткая нежность
Притихшей осенней земли.
И сердцу легко и тревожно.
И в речке густеет вода.
Неужто когда-нибудь можно
Все это забыть навсегда?
И эти намокшие колья,
И стадо на том берегу,
И зелень свекольного поля
На сизом остывшем лугу?
И эти кусты, и осинки,
И берег с холодной травой,
И женщину в красной косынке
Над свежей зеленой ботвой?