Речь к благочестивейшей государыне Анне Иоанновне, императрице и самодержице всероссийской
Жена, превышающа женскую природу
И родом красяща и дающа роду
Царску многу красоту, Анна благонрава!
Дому, царству твоему беспритворна слава!
Если, зря твои дела, уст не отверзаю
И, молча, к твоей славе перст не направляю,
Если муза моя спит и не бренчит лира
В похвалах твоих — не тем, что одна сатира
Люба, будучи к иным мысль моя не склонна,
Ей, нет, и была бы та леность беззаконна!
Вижу мудрость в поступках твоих сколь есть многа,
Сколь тобой расчищена к истине дорога.
Раззнаю в лице людей, что сердца вещают,
Вижу, что россияне скачут, не вздыхают,
Звук поющих, радостны возгласы до ада
Пронзая, взбудить могут адамлева чада,
Смехи и веселия, довольствия знаки,
Блистательны подданных твоих творят зраки!
Все то, хоть скудоумен, и вижу и знаю,
Да ползать повадився — летать не дерзаю.
Боюся к твоим хвалам распростерти руку:
Помню Икара повесть, продерзость и муку.
Нужно бо обычайны пределы превзыти
Хотящу дела твои и тебя хвалити!
И столь славну имеяй писати причину,
Не подлого должен быть у Фебуса чину.
Трижды я принимался за перо, дрожащи,
В благодарство дел твоих хвалить тя хотящи,
Трижды, с неба прилетев, Аполлон отвагу
Мою с гневом обличил; вырвал с рук бумагу,
Изломал перо, пролил дерзостно чернило.
«Кое тя безумие, — рекше, — обступило?
За что ты хватаешься и на что дерзаешь?
Анну-самодержицу хвалити желаешь?
Не знаешь ли ты смолчать, уме беспокойный,
Что не твои для такой стихи суть пристойны.
Где тебе сплесть и сыскать слова, столь согласны,
Каковы дела ее диваны и ужасны?
Ведь тут нечего писать, чтоб было утешно,
К чему и мысль и перо твое скользит спешно.
И к хвале той негоден, слаб стиль твой подлейший,
Для ваги такой Атлас потребен сильнейший.
Виргилий, да и тому надобно б подумать,
Чтоб достойное для сей августы придумать.
Не успел бы он стихов так скоро прибрати,
Как сия злые нравы может скореняти.
Я, сам не подлейший бог, что хвалить дерзаю
Йовиша и пением всю тварь наслаждаю,
Не скоро б осмелился; сказать не стыжуся —
Похвалу ея соткать почти не гожуся.
Похлебства не любит та — правду ищет ясну;
Как же, не похлебствовав, составить песнь красну?
Знаю, что не нужно то — хоть правду писати,
Дела той многим царям в образ может дати, —
Да искусство требует наше стихотворно,
Чтоб меж правдою было нечто и притворно.
Покинь и впредь не дерзай в сие вступать смело,
Оставь мудрейшим себя, не твое то дело».
Сия изрек, вознесся в парнасски палаты,
Восшумели колеса блистательны, златы;
Содрогнулся, бедный, я, скочил с стула спешно, —
Что не мог благодарства явить, неутешно
Тужил. Но, однако же, безбедный молчати
Быть узнал, нежли грубы похвалы писати.
Молчу убо, но молча сильно почитаю
Тую, от нея же честь и жизнь признаваю.
Письмо
К Вертумну, книга моя, кажешься и к Яну
Смотреть, хочется тебе, сиречь, показаться
Чиста и украшена у Сосиев в лавке,
Ненавидишь ты замок и печати, кои
Смирным приятны детям. Скучаешь немногим
Быть показана, и над всем площадь почитаешь.
Не к таким воспитана от меня ты нравам;
Ин пойди, беги, куды тянет тебя воля, —
Выпущенной, уж тебе возврату не будет.
«Что я, бедна, сделала? что, — скажешь, — желала?»,
Когда кто подосадит тебе; а ты знаешь,
Как я сам, любовник твой, когда мне наскучишь,
Тебя, сжимая, верчу. Если меня ярость,
Котору вина твоя вспалила, не нудит
Слепо прорекать твой рок: любима ты Риму
Будешь, пока новости твоей не падет цвет,
Когда ж, измята в руках черни, впадать станешь
В презрение, или моль, праздна, молчалива,
Кормить станешь, иль, сальна, сошлешься в Илерду,
Иль в Утику побежишь, — тогда твой презренный
Советник станет тебе со всех сил смеяться,
Как тот, что упрямого, прогневався, в пропасть
Сам спихнул осла своего; кто бо против воли
Собственной кого спасти трудиться похочет?
И то станется тебе, что, когда уж старость
Достигнет заиклива, детей учить станешь
Первым основаниям учения в дальных
Улицах. Когда же зной солнца приумножит
Слушателей, скажи им, что был свобожденник
И скуден родитель мой; я большие крылья,
Чем гнездо было мое, протянул, и тем ты
Добродетели придашь, что роду отымешь;
Скажи, что я нравен был римским так в военных,
Как и в гражданских делах начальнейшим мужем,
Мал телом измолоду, сед, снося зной солнца
Без трудности, к гневу скор, но скор же смириться;
Если кто по случаю спросит мои лета,
Скажи, что исполнилось сорок и четыре
Декабрей в самой тот год, когда консул Лоллий
Товарищем себе быть Лепида доставил.
Отрасль Петра Первого, его же сердцами
Великим и отцом звал больше, чем устами,
Народ твой! Отрасль, рукой взращенна самого
Всевышшего полкруга в надежду земного!
Если, видя общу я, при твоем восходе
На престол родителев, не только в народе
Твоем радость, но почти во всех краях мира,
В песнях твоих не брячит одна моя лира, —
Не возмни, что с лености мысль моя не склонна
Тебе петь, была бы та леность беззаконна!
Трижды я лиру снастил и дрожащи персты
Трижды на струны навел, и уста отверзты
Готовили тебе песнь; трижды, разделяя
Быстро воздух, прилетел из вышнего края
Небес белокурый бог, обличил отвагу
Мою с гневом; изодрав струны, лиру нагу
Вырвал из рук, изломал и стиснул мне губы.
Видел я в светлом его лбу морщины грубы,
Молний ярости в очах, и на лице — пламень;
Безгласен, недвижен я стал с страху, как камень.
Грозным тогда голосом «Кое тя обняло
Безумие? — сказал мне. — Тебе ли пристало
Богов вышних прославлять в смертном теле племя?
Не твоих сил на плеча кладешь себе бремя,
Ты поскользнешься под ним, причину дашь смеху
Тем, что с чуждого стыда чувствуют утеху.
Елисавету сердца на престол возводят,
И пусть, оставя Олимп, ей уж служить сходят
Веселие, и Любовь, и три Благодати;
Видя ее, с зависти плачет любве мати;
Бежат неправость ея и злые обиды,
И гордость, и лакомство, и все злочинств виды.
Добродетели делят с нею царства бремя,
Возвращая сладкое вам Петрово время;
И как Перун имя той с Север исхождая
Светло и страшно земли до другого края;
Столь славну песням своим имеяй причину,
Не подлого должен быть в Еликоне чину;
Тебе в низу той горы еще ползать кстати.
сли же знак хвального благодарства дати
Твоего какой-либо августе желаешь,
Поднеси ей книжицу, в которой пятнаешь
Злые веселым лицом обычьи и нравы.
Августе смелость твоя придаст много славы,
Явно бо, что книжку раб дая ей такую,
Другом добродетели весь свет признал тую».
Сказав то, поднялся он в парнасски палаты,
Быстра воза колеса восшумели златы.
Тяжек мне был тот заказ из уст властелина
Девяти сестр и тяжка заказу причина,
Котора невежество мое обличала, —
Да покорность мне всего более пристала.
Убо, самодержице, прими, что дать знаю:
Вот книжка, обычай чем и злой нрав пятнаю.
Многих лет в ней приношу бдения и поты;
Не пощадил, боязлив, я своей работы;
Лист написав, два иль три изодрал, исхерил,
Да и так достойну глаз твоих быть не верил.
Аполлу послушен я, ты из край до края
Тихим сердцем ту прочтешь, зрак не пременяя.
Тщетную мудрость мира вы оставьте,
Злы богоборцы! обратив кормило,
Корабль свой к брегу истины направьте,
Теченье ваше досель блудно было.
Признайте бога, иже управляет
Тварь всю, своими созданну руками.
Той простер небо да в нем нам сияет,
Дал света солнце источник с звездами.
Той луну, солнца лучи преломляти
Научив, темну плоть светить заставил.
Им зрятся чудны сии протекати
Телеса воздух, и в них той уставил
Течений меру, порядок и время,
И так увесил все махины части,
Что нигде лишна легкость, нигде бремя,
Друг друга держат и не могут пасти.
Его же словом в воздушном пространстве,
Как мячик легкий, так земля катится;
В трав же зеленом и дубрав убранстве
Тут гора, тамо долина гордится.
Той из источник извел быстры реки,
И песком слабым убедил схраняти
Моря свирепы свой предел вовеки,
И ветрам лешим дал с шумом дышати,
Разны животных оживил он роды.
Часть пером легким в воздух тела бремя
Удобно взносит, часть же сечет воды,
Ползет иль ходит грубейшее племя.
С малой частицы мы блата сплетенны
Того ж в плоть нашу всесильными персты
И устен духом его оживленны;
Он нам к понятью дал разум отверзтый.
Той, черный облак жарким разделяя
Перуном, громко гремя, устрашает
Землю и воды, и дальнейша края
Темного царства быстр звук достизает;
Низит высоких, низких возвышает;
Тут даст, что тамо восхотел отъяти.
Горам коснувся — дыметь понуждает:
Манием мир весь силен потрясати.
Язык один и лицо, к пременам удобно,
Человеку подобных себе уловляти
Посредство довольно есть; но то ж неспособно
Прочи животны ловить, коих засыпляти
Не может сладкая речь, ни смешок притворный:
Тенета, и неводы, и верши, и сети,
И сило вымыслил ум, к вреду им проворный.
Чижу некогда туда с снегирем летети
Случилось, где пагубны волоски расставил
Ловец, наветы прикрыв свои коноплями.
Мимо тотчас чижик свой быстрый лет направил,
Кой, недавно убежав из клетки, бедами
Своими искус имел, что клевать опасно
Зерны те, и снегирю лететь за собою
Советовал, говоря: «Не звыкли напрасно
Люди кидать на поле чистою душою
Свое добро; в коноплях беды берегися.
Я недавно, лаком сам, увязил в них ноги
И чуть вольность не сгубил навеки. Учися
Моим страхом быть умен; лежат везде многи
Зерна, хоть вкусны не столь, да меньше опасны».
Улыбнувшися, снегирь сказал: «Мое брюхо
Не набито, как твое, и без действа красны
Проходят голодному из уха сквозь ухо
Твои речи, коих цель, чтоб тебе остался
Одному корм». Вымолвив, на зерна пустился
И, два клюнуть не успев, в сило заплутался.
Напрасно ногу тащил и взлететь трудился:
Узел злобный вяжется, сколь тянут сильнее.
И ловец, пришед, в клети затворил, где, бедный, —
Жалостна детям игра — дни в два, несытнее,
Чем в поле был, испустил с духом глас последний.
Баснь нас учит следовать искусных совету,
Если хотим избежать беды и навету.
На горах наших, Пимене, славный
Сединами!
Ни свирелию тебе кто равный,
Ни стадами:
На рожку ль поешь, или на сопели
Хвалу богу,
Стихом ли даешь промежду делы
Радость многу;
Забывши травы, к ней же из млада
Наученны,
Стоят овцы и козлищ стада
Удивленны.
Сенька и Федька когда песнь пели
Пред тобою,
Как немазанны двери скрипели
Ветчиною;
Славному млека и волны зело,
Когдась вору
Лошадей столько в мысли не было
И Егору,
Сколько есть овец в твоей ограде
В летнем зною.
Молоко свежо при твоем стаде
И зимою.
Ты же был горазд и волков бити
Из пищали,
Беда не могла тебе вредити
И печали;
И еще сена у тебя много
Вместо травы;
Есть и хлевина, для дождю злого
Ту исправи.
Сии запасы твоему стаду
В зиму люту
И в осень мокру дадут отраду
И приюту.
А ты сам в теплой сиди хижине,
Можешь сети
Вязать, или что плесть при лучине,
Или пети,
Или, милую возвав дружину,
Промеж делы
Бражку и винцо поднось по чину,
Не унылый.
Они ти за то будут при делах
Помогати,
Масло и творог жирный в творилах
Истискати.
Для чего ж плачешь, чрез пять дней было
Что ненастье,
На дождь и стужу смотришь уныло
За несчастье?
Что мокра осень следует лету,
Той противо
Отъемлет зима остаток свету —
То не диво,
Послыша весну, уж ластовицы
Появились,
Уж журавли и ины птицы
Возвратились;
Солнце с барашка уж на близнята
Преступило,
С матерьми юны в полях ягнята
Блевут мило;
И славна в горах наших Диана
Благодатна,
Весны дарами, — цветы венчанна,
Всем приятна.
Оставя горы, в леса проходит
С дружиною
И, знатна, красных нимф превосходит
Лишь главою;
На ней черкесский в туле сияет
Лук; страшливых,
Готова на лов, уж примечает
Зверей дивых,
В коих вертепах щенков выводят
Львы ужасны,
Лютый бобр и барс, где детей плодят,
Пятном красны;
Вскоре ловитвы будет корысти
Разделяти,
Сих зверей кожи вместо монисты
Раздавати;
Она и тебя и твое стадо
Охраняет,
Да не вас льстивых волков зло чадо
Повреждает;
Ты бо ей главу шипковым венцом
Венчал красно,
Да в лике богинь России солнцем
Светит ясно.
Ты в ее праздник в жертву приносишь
Агнцев белых,
Сыченый братьи медок подносишь
С сотов зрелых,
И ее похвал ты певец славный
На сопели —
Так петь Амфион и Орфей давный
Не умели.
Для чего ж плачешь, чрез пять дней было
Что ненастье?
Уже сияет шестый день мило
В твое счастье!
Сим ныне вёдром буди довольный,
После зноя
Седьмый наступит любого полный
День покоя!
Тогда, богатый Пимене, сидя,
Безопасный,
Под дубом или под кленом, видя
Стада красны,
Висящи от гор и овец кущи
Исполненны,
Вымена млеком тяжки имущи
И раздменны,
Не забудь и нам, пастушкам малым,
Помогати.
Не дай Егора другам нахалым
Нападати:
У меня было мало козляток,
Ты известен,
Сей был моея паствы начаток
Некорыстен,
Но и сих Егор и его други
Отогнали,
Млеко и волну вороги туги
Всю раскрали.
Уж трожды солнце вкруг обежало
Путь свой белый,
А я не имею льготы нимало,
Весь унылый.
Лишен и стадца, лишен хижины,
Лишен нивы,
Меж пастушками брожу единый
Несчастливый;
Ниже в наймиты кто нанимает,
Ни козлятем
На завод бедну кто помогает,
Ни ягнятем!
То праведнейше, нежли в ненастье
Я скучаю,
Плачу тяжкого сего несчастья
И случаю.
Никто не счастлив, разве сравнится
С тресчастливым,
Или бессчастным, когда дивится
И плачливым.
Присмотрись токмо моему лиху
И несчастью —
Будешь в печали иметь утеху
И в ненастью.
Кто любит бога, не ревнуй лукавым,
Ниже завиди грешникам неправым,
Ибо исчезнут, яко трава, вскоре,
Яже зелена при утренней зоре
И цвет ей красен, скрепленный росою,
Потом увянет, посечен косою.
А ты как начал, так твори благое,
Да на сей земли время немалое
Даст ти в богатстве бог земном пожити
И чад любимых на ней населити.
Та твоя сладость и утеха многа
Буди, всем сердцем уповай на бога,
Ему все нужды объяви смиренно,
И, как сын отца, проси умиленно.
Он, чего просишь зде, услышит горе
И твои нужды, щедр, исполнит вскоре,
И добродетель, юже творишь втайне,
И правду явит, да узрится крайне, —
Так, яко вещи, ко зрению трудны,
Всяк видит ясно при светлом полудни.
Паки глаголю: не ревнуй лукаву,
Хотя и спеет от славы во славу,
И аще бы был и всегда счастливый,
Ты о том желчен не будь и гневливый;
Да не погрешишь, худо рассуждая,
Что благим токмо случаются злая.
Се бо судии вышнего гнев правый
Разорит вскоре всяк совет лукавый,
И скоро, где был, грешника нечиста
Будешь искати, да не сыщешь места.
А тихий духом и муж терпеливый
Наследит землю в покое счастливый.
Правда есть, грешный его презирати
Будет и зубом нань злым скрежетати;
Но и бог ему посмеется выну,
Понеже видит злу его кончину;
Будет и меч свой грешный изостряти
И лук стрелами тугий натягати,
Дабы бедного убить непорочно-
Понеже сердце меч пронзит самого
И лук, сокрушен, не успеет много.
Лучше праведну имение мало,
Еже праведно тщание собрало,
Нежели многи корысти излишны,
Их же зле собрал с обидою грешный;
Ибо сим будет скорая премена,
И не дождутся ни внука, ни сына;
А имение праведных малое
Укрепит господь и умножит втрое,
Дабы от сынов до внуков сторично
Их преходило в наследие вечно.
Когда грешницы погибнут от глада —
Сих и в зло время сыты будут чада.
Враг божий только подымется в гору,
Как дым и пара исчезнет в ту ж пору;
А пока живет, хотя и богатый,
То непрестанно будет занимати;
Супротив того, праведник и нищий
Будет и ближним уделяти пищи;
Кто его, злобный, будет проклинати,
Тот и сам будет от бога проклятый.
Стопы праведных господь управляет
И все промыслы и пути их знает.
Не будут, хотя падут, поврежденны,
От силы вышней всегда укрепленны,
Даже по старость не видех из млада
Любящих бога умерших от глада,
Не видех, дабы оных дети милы,
Просяще хлеба, по миру бродили.
Всех без коварства любит и попросту
И дает взаймы потребным без росту,
Не щадит скудным и последней лепты,
Аки вдовицы с Сидонской Сарепты;
Ни оскудеет, пока жити станет,
А после его и внукам останет.
Того ради перестань, иже творишь злое,
И начни за то творити благое, —
Да будешь богатств праведных причастен
И на сей земли в век глубокий счастен.
Видишь, господни како судьбы правы,
Как никогда же любящих остави,
А нечестивых потребляет имя,
Дабы злых плевел не остало семя.
У добрых людей премудрое слово
В устах на правду всякую готово,
И закон божий, в сердце изваянный,
Как ноги правит дела их избранны;
Сопротив того, клеветник лукавый,
Таковой правых ненавидя славы,
Будет лживые соплетати сети,
Как бы невинных злобно умертвити;
Но сих десница сохранит державна,
Да объявится лжа на суде явна.
Дай только сроку, буди терпеливый —
Ты на сей земле так будешь счастливый,
Что твое славно еще узрит око,
Как казнит злобных гнев божий жестоко.
Я не одного видел истукана
Гордого, яко кедр с горы Ливана,
И только прошел (сие правда иста),
Искал, где он был, и не сыскал места.
То лучше быть в жизни незлобиву
И просту иметь душу, а не криву.
Когда таковых по старость из млада
Бог хранит мирных, яко отец чада, —
Егда лукавы всегдашней боязни,
Ей же трепещут, не убегнут казни;
И то не диво, что бог заступает
Праведных в скорби и им помогает,
Что его к простым щедрота излишна,
Что их спасает от обиды грешна,
Ибо всем сердцем те нань уповают
И, кроме его, иного не знают.
Искусный в деле своем восколей, прилежно
Трудився, излил болван, все выразив нежно
В нем уды, части, власы, так что живо тело
Болванчика того быть всяк бы сказал смело.
Окончав все, неумно забыл отдалити
Болван от огня, где воск случилось топити.
Осягл жар пламени воск, расползлося тело
Болванчика; пропал труд, пропало все дело.
Кто, дело свое вершив, утвердить желает
В долги веки, должен все, что тому мешает,
Отдалять и, что вредит, искоренять скоро;
Без того дело его не может быть споро.
Кто я таков — не скажу, а вот мне примета:
Не русак, дик именем, млады мои лета.
Аще и росски пишу, не росска есмь рода;
Не из подлых родиться дала мне природа.
Трудов, бед житье мое исполнено было,
Ища лучшего, добро, бывше в руках, сплыло.
Отца, матерь погребох в отрочески лета,
Хоть могу быть не отец, житель бедный света.
Говорят, что некогда птичий воевода
Убит быв, на его чин из воздушна рода
Трое у царя орла милости просили,
Ястреб, сова и павлин, и все приносили,
Чтобы правость просьбы явить, правильны доводы.
Ястреб храбрость представлял и многие годы,
В которых службы на ся военной нес бремя;
Сова сулила не спать век в ночное время;
Павлин хвастал перьями и хвостом пригожим.
Кто, мнишь, казался царю в воеводск чин гожим? —
Сова; ястребу отказ, отказ и павлину.
Орел, своего суда изъяснив причину,
Сказал, что ястреб, хоть храбр, хоть и многи леты
В военной службе служил, достойно приметы
Ничего не учинил, почему уж мало
И впредь плода ожидать: в ком бо славы жало
С младых лет не действует — седина бесплодна;
Что павлину перья так, как и гордость, сродна;
А сова нравом тиха, ссор она напрасно
Не ищет, знает себя защищать согласно
Своим силам, когда кто вредить ей желает;
Недремно та бодрствует, пока унывает
Прочее племя во сне. Таков воевода
Годен к безопасности целого народа.
Змея, к пчельной на цветке подкравшися матке
И подражая льстецов прегнусной повадке,
Скучными стала взносить ее похвалами,
Славя в ней силу, красу над всеми пчелами,
Добрый чин, в ком подданный народ держать знает,
И пользу, что от трудов ея получает
Все племя пчел и весь свет. Потом же, склоняя
К цели своей хитру речь: «Заслуга такая
В веки б, де, могла твою утвердить державу,
Если б было чем тебе щитить свою славу
И власть против всякого, кто вред твой желает;
Но беззлобие твое злобных ободряет
Сердца, видя, что тебе бог, дав пчел корону,
Собственну против врагов не дал оборону.
Все скоты могут вредить и отмщать досады —
Ты безопасность свою от их ждешь пощады,
Взыди в небо к Йовишу испросить ти жала,
Никому так, как царю, лютость не пристала».
Простерши крыла, пчела от зверя лукавна
Отлетела, сказав: «Речь мне твоя не нравна.
От внешних врагов щитят меня мои дети;
Внутренних — любовь к моим не даст мне имети.
Изрядно ж бог в образ мя царям хотел дати,
Чтоб, будучи добрыми, как злым быть, не знати».
Злы советы травящим под небом народы
Бегать должно и добрым — не злым быть с природы.
Аще из земли престанут реки
Истекати
И начнут моря брег свой великий
Преступати,
А падше небо землю покриет
Всю звездами,
Воздух, в огнь пришед, воссвирепеет
Молниями —
То ниже тогда благость вышняго
Многомощна
Предаcт праведна в руки грешнаго
Беспомощна,
Ни душ избранных всеблагой отец
В злой печали
Оставит, дабы, лишенны, в конец
Погибали.
А моя едва не поползнулась
Нога слизка,
Егда божьей мерить коснулась
Судьбы сблизка
И плохим умом промысл безмерный
Рассуждати,
Коим раздает творец всемирный
Благодати.
Гневом завистным сердце кипело
От ревности,
Егда сим внешним оком смотрело
Полных злости
И потопленных во водах темных
Злобы зельны, —
Как процветают, сих благих земных
Изобильны;
Как с добрым счастье непостоянно
И неверно —
Сим служит всегда, яко связанно,
Весьма смирно,
Слепа фортуна ведет их, здравых,
Як стоока,
В старость глубоку по путех правых,
Без порока.
Егда праведным сердце снедают
Злы болезни —
Сии в радости век провождают
И дни жизни;
Чуждая печаль, беды, напасти
И кручина
Им веселия и новой сласти
Суть причина.
Уж лишних богатств дом их пространный
Не вмещает —
Счастия своего ни дух высокий
Обымает;
Роскошь надежду их и охоту
Утрудила,
Но не чрез сию самых щедроту
Насытила;
В таковом счастии полны гордости
И надменны,
Самолюбием жестоким в злости
Ослепленны,
Свиньею смотрят на люди равны
Как скотины,
И давят бедных, сильно злонравны,
Без причины;
Стращать грозными меньших словами
Не довольны,
Что ядом уст их и клеветами
Земли полны, —
Уже коснулась языка злого
Злоба многа
Небес и смеет и на самого
Лгати бога;
Сие егда зрит праведник в мире,
Озлобленный,
Не дивно, что весь шатнется в вере,
Изумленный,
И речет в себе: «Есть ли бог? или
Сущ, не видит,
Иль громовые потерял стрелы
И, тощ, сидит,
Когда грешный в сем и в том свете
Изобильный.
Не есть праведен в своем совете
Бог всесильный!
Всуе живется в краткой сей жизни
Беспорочно,
И с кротостью терпеть болезни
Есть непрочно».
Но егда ум свой обратит паки
На советы,
Бога боится чрез сии знаки
Погрешити,
Да не сих вменит як овец стада
Заколенна,
Их же он своя нарече чада
Возлюбленна;
В том сумнительстве праведный Давид,
Весь смущенный,
Егда трудился, да вины узрит
Утаенны,
Скрытых советов исследить дела
Не возможе,
Пока обратил ум свой в светила
Твоя, боже!
И тамо узрел конец сих, славных
В счастья цвете,
Коя премена ждет их, злонравных,
На сем свете.
И се ты, боже, сих гордых роги
Сокрушаешь,
Их славу и честь смирным под ноги
Повергаешь,
А прелести их платишь, прав, грозно,
И в сей жизни
И в оном веце ощутят поздно
Злы болезни,
Кроме совести, яже их мучит
Всегда тайно,
Паче тиранов лютых, и скучит
Чрезвычайно.
Гнев твой праведный гонит их везде
Непрестанно,
Пока с богатством исчезнут отзде
Окаянно,
Яко сон, иже мечтами спящих
Устрашает,
А потом, в мале оставя бдящих,
Исчезает.
Дондеже и аз сия постигох,
Как скотина
Бых неразумен, знати не могох,
Кая вина
Зельного счастья грешных, от тебе
Отверженных.
И уж едва не почтох себе
Меж прельщенных,
Но твоей руки тайная сила
Мя держала,
Промыслов твоих скрытые дела
Мне являла.
Се ныне познах, что ничто слава
Небес вышних
Без тебе, ничто земли держава
Есть у грешных.
Все мое тело, в злых изможденно,
Унывает,
К тебе в сердце, в злых утружденно,
Воздыхает.
Ты моя буди един довольна
Часть, о боже!
Без тебе небо и земля полна
Мне ничто же,
Когда безбожных, иже тя, отца
Всех, не знают,
И лживых богов за тебе, творца,
Почитают,
Как либо в свете сем суть счастливы,
Погубиши
И в конец чрез гнев зело страшный
Потребиши, —
Буду за сладость тогда едину
Почитати,
Тебе любити и на тя выну
Уповати,
И прославляти твой совет скрытый,
Весьма правый,
И твои хвалы в жизни сей пети,
Боже, славы!
Ты бог, и мирне иже не дремлешь,
Как Вил глухий,
Егда грешников вскоре отъемлешь
Злобных духи
И хранишь твоих сынов избранных
В злой печали,
Дабы тя, творца всех сих дел странных,
Прославляли.
Увидев верблюд козла, кой, окружен псами,
Храбро себя защищал против всех рогами,
Завистью тотчас вспылал. Смутен, беспокоен,
В себе ворчал, идучи: «Мне ли рок пристоен
Так бедный? Я ли, что царь скотов могу зваться,
Украсы рогов на лбу вытерплю лишаться?
Сколь теми бы возросла еще моя слава!»
В таких углубленному помыслах, лукава
Встрелась лисица, и вдруг, остра, примечает
В нем печаль его, вину тому знать желает,
Всю возможную сулит ревностну услугу.
Верблюд подробно все ей изъяснил, как другу.
«Подлинно, — сказала та, — одними ты скуден
Рогами, да знаю в том способ я нетруден.
В ближнем, что видишь, лесу нору близ дороги
Найдешь; в нее голову всунув, тотчас роги
На лбу будут, малый страх претерпев без раны.
Там свои берут быки, козлы и бараны».
Лестный был ея совет; лев жил в норе хищный;
Да в голове, что рога ищет, ум нелишный.
Верблюд скоком побежал в лес, чтоб достать скору
Пользу, в нору голову всунул без разбору;
Рад добыче, лев тотчас в гостя уцепился,
С ушми был тогда верблюд — в них ногтьми влепился.
Тянет лев, узнал верблюд прелесть, стало больно;
Дерет из щели главу, та идет не вольно.
Нужно было, голову чтоб вытянуть здраву,
И уши там потерять, не нажив рог славу.
Славолюбцы! вас поют, о вас басни дело,
Верблюжее нанял я для украсы тело.
Кто древо, как говорят, не по себе рубит,
Тот, большого не достав, малое погубит.
Что дал Гораций, занял у француза.
О, коль собою бедна моя муза!
Да верна; ума хоть пределы узки,
Что взял по-галльски — заплатил по-русски.