Увы, любовью страстной сжигает мне все тело
Твой локон непокорный.
Как соловей стогласный, я льну осиротело
К той розе животворной.
Моей беде безмерной, увы, не сострадала.
Та, что подобна розе.
Нет, не дано быть верной ей, лгущей столь умело
Обманщице притворной.
Как мотылек спаленный, в огне любви горел я
От безысходной муки.
А ею, непреклонной, охота жечь владела, —
О, что за нрав упорный!
Сожжен я страстью лютой к твоей красе чудесной,
Невмочь терпеть страданья.
Весь мир ты полнишь смутой, но до других нет дела
Красе твоей задорной.
Мне душу мука гложет — как в мире жить мне сиро,
Томясь по луноликой?
Открыться ей — быть может, меня бы пожалела, —
Я жертвой пал покорной.
Сколь тяжек путь Машраба: открыл он тайну сердца,
Измученный скитаньем.
Хоть раз ко мне пришла бы! Нет, видно, нет предела
Немилости той черной.
Ссорой, шумной и кричащей, бедствие сюда приходит,
Как к овце кинжал разящий, и ко мне беда приходит.
Острие меча-булата глянуло в руке у ката,
Мне готовится расплата: меч остер — страда приходит.
Я уйду с моей тоскою, боль души не успокою,
Зато с пери колдовскою мне побыть чреда приходит!
С жизнью я прощусь своею, хоть и миг, а буду с нею, —
Что же мне, как и злодею, кара, столь худа, приходит?
Зла твоя, Машраб, судьбина, но не плачь же — в чем причина:
К любящему смерть-кончина вовремя всегда приходит!
Чаровница мне предстала, на меня взглянула смело,
Приоткинув покрывало, брови прихотливо вздела.
Очарован был я разом, и смекнула чаровница:
Отняла и ум и разум, душу мне сожгла и тело.
Лик ее, пылая жаром, сердце в небыль мне расплавил,
Молния любви ударом прямо в душу мне влетела.
Вот ведь дева-христианка! Вмиг меня лишила веры:
Мне зуннар дала смутьянка — «Вот, надень!» — мол, что за дело!
Я брожу и днем и ночью, лишь о ней одной мечтая,
А она меня воочью хоть разок бы пожалела!
«Что с тобой?» — она спросила, я в ответ: «Сверкни красою!»
И она чело открыла, — значит, я просил умело!
Бродишь ты, Машраб, по свету, не познав заветной цели, —
Слава богу, ты вот эту хоть мечту, душа, имела!
Я красавицу встретил, и с улыбкой лукавой
Мне дала она хмеля — опоила отравой.
Взор ее — что разлука, рдеют губы от хмеля, —
Суждена мне до смерти чаша муки кровавой.
Ей всю жизнь посвятил я, лишь о ней и мечтая, —
Все твердят мне: «Безумец!» — вот с какою я славой!
Все на свете забыл я, страстно предан ей сердцем, —
Все иное мне чуждо, — что со мной, боже правый!
День и ночь о любимой вспоминая, рыдаю, —
Мотыльком я сгораю, мучим мукой неправой.
В сердце скорбь безысходна, нет ни друга, ни брата, —
Зло соперники травят меня всей оравой.
О Машраб, ты безумен, нет к былому возврата,
Падай жертвой, бесстрашен перед смертной расправой.
Терпенья мне недостает, и нет покоя от невзгод,
И день и ночь — душевный гнет, и бремя бедствий все растет.
И хоть кричи, стенай и вой, об камень бейся головой, —
Зла сила муки горевой, и, видно, близок мой черед.
Вконец я сердцем изнемог, и сам сгорел, и душу сжег,
Я желт, слезами весь истек — примет моих печален счет.
Что все ходжи и все ханжи, все шейхи, все пророки лжи!
Вдали от них себя держи, любовь их — бедами гнетет.
Любовь сама-то — не беда, да много от нее вреда,
Машраб, судьба твоя худа: день ото дня сильнее гнет.
Я изумлен безмерно: вдруг твоя краса открылась мне,
Струило дивный свет вокруг чело, подобное луне.
Все сердце мне и душу сжег огонь сиянья твоего,
И я летел, как мотылек, себя сжигая в том огне.
Стократ лукав был ее пыл, согретый хмелем кабачка,
И я всю веру вмиг забыл и был я словно бы во сне.
И видел я: она меня коварной красотой томит,
И я, сгорая от огня, застыл, безумный, в стороне.
В любви таков уж мой удел — лишь видеть свет ее красы,
И я смущением зардел, как розы рдеют по весне.
И мне не надобно пути к святыням веры и красы, —
Мне в море перл мой обрести желанно — хоть на самом дне.
Сумела накрепко запасть в, меня, Машраб, печаль любви,
Жива во мне одна лишь страсть, иное все невнятно мне!
Ты вымолвишь единый слог, что слаще всех услад, —
И весь я с головы до ног твоей быть жертвой рад.
Ты одинока день-деньской, как солнце и луна,
И — как ни ищут — за тобой вовек не уследят.
И лучшие из всех дерев, тобой посрамлены,
Падут во прах, тебя узрев, — в стыде потупят взгляд.
Все, кто хотя бы иногда знал милость от тебя,
Перед тобой и в День суда, не вставши, пролежат.
Твой взор губительно-жесток, а речь — добра исток, —
Ты кто — Иса иль ветерок живительных прохлад?
Кто от тебя — из уст в уста — вкусил медвяный хмель,
Тот, и дожив до Дня суда, не будет крив-горбат.
Прошу: сними с чела покров, Машрабу лик открыв, —
До смерти он смотреть готов на твой цветущий сад.
Что мне сетар, когда со мной беседу поведет танбур?
Распутает в душе больной мне все узлы тенет танбур.
Когда гнетет меня недуг от суесловия врагов,
В печалях самый лучший друг, мне слух струной проймет танбур.
Нет, пустодумы не поймут нетленной ценности его,
А мне дарует вечный суд — весть всеблагих высот танбур.
Когда, узрев любимый лик, я вновь томлюсь в плену разлук,
Игрою струн в единый миг всю грудь мне рассечет танбур.
Как и красы любимой вид, он душу радует мою,
Мне огненной струной звенит про образ дивный тот танбур.
Пронзает, жаром пламени, насквозь сердца влюбленных он:
Единой искрою огня все сердце мне прожжет танбур.
И так твой разум отняла, Машраб, жестокая твоя,
А тут еще всю грудь дотла сжигает в свой черед танбур!
Ужели ты убить меня, ужели меня сжечь захочешь,
Ужели, муками казня, меня в беду вовлечь захочешь?
Ужели очи-палачи меня ресницами изрежут?
Ужель взметнешь слова-бичи — исторгнуть злую речь захочешь?
Ужели на землю с небес меня низринешь, опозорив,
Ужель, как птицу, под зарез отдашь меня — иссечь захочешь?
Ужели соколом взлетишь и птицу сердца растерзаешь
И, дробным боем руша тишь, меня в силки завлечь захочешь?
Я сам умру, — о, пожалей, не нужен жертве страсти саван, —
Ужели кровью ты моей окрасить острый меч захочешь?
Я, как Мансур, — у той черты, где пьют вино заветной клятвы, —
Ужели к виселице ты меня с позором влечь захочешь?
А если я мою любовь предам и о другой помыслю,
Ужель на части, в клочья, в кровь ты плоть мою рассечь захочешь?
О, милосердье мне яви, взгляни, как я смятен любовью, —
Ужель ты тех, в ком нет любви, огнем своим возжечь захочешь?
Вот что на голову твою низверглось — сколько бед и бедствий, —
Машраб, ужель ты и в раю любовь свою сберечь захочешь!
Я встретился с той ладной, как кипарис, прекрасной, —
Лишь бровью повела.
С повадкою усладной ты зов послала страстный —
Пойдем, мол, и — ушла!
Ей — дерзкой, огнесловой, как самоцвет пунцовой,
Дарован взор бедовый,
И я, на все готовый, смятенным стал, несчастный, —
Мой ум сгорел дотла.
За локон ее черный, за нрав ее задорный
С хвалою непритворной
Сто жизней бы покорно я отдал бы безгласно, —
Она меня сожгла.
Блестя красою статной, она ушла обратно —
Грудь мне пронзив стократно,
Презрев тысячекратно, она повадкой властной
Жизнь у меня взяла.
Машраба волей рока сгубила ты жестоко, —
О, сколь ты грозноока!
Ты речь ведешь — далеко всем слышен ежечасно
Твой зов, что злее зла!
Стеная день и ночь, молю о справедливой доле,
От пери злой я все стерплю, но я умру от боли!
Она — тюльпан, она — рейхан, она — жасмин и роза,
И кипарис склонил свой стан пред нею поневоле.
Когда Юсуф прекрасный есть — смятенье всей вселенной,
Всем властелинам мира честь — его предаться воле.
Сто завитков кудрей твоих мне стали сетью бедствий:
Душа моя, как птица, — в них, в губительной неволе.
Весь мир в восторге от тебя — пленен твоей красою,
Все плачут, о тебе скорбя, томясь в лихой юдоли.
К тебе стремлюсь я с давних пор и одержим любовью:
Меня казнит твой грозный взор, печали побороли.
Мне у потухшего костра влачить все дни в разлуке, —
Где сень родимого двора, там и приют для голи!
Огонь твоей красы жесток: сжигает жар Машраба,
И он горит, как мотылек, в любви томясь все боле.
Сладкогласна, прекрасна, красива,
Ты красивее всех людей.
Но ко мне ты жестока на диво,
Словно алчущий жертв злодей.
Помрачен я, терзается страстью
Сердце горестное мое.
Стрелы мук в меня мечет гневливо
Та, что всех суровей и злей.
Если ищешь ты верного друга,
Знай: таких, как я, не найти.
Кто еще, как я, терпеливо
Все сносил от любви твоей?
Я, смиренно согнувшись, склонился:
Словно свиток, твой лик — коран.
И видны мне меж строк два извива —
Оба лука твоих бровей.
Свет чела, тьма кудрей ее — братья, —
Так весь люд вселенский решил, —
Хиндустан и Хитай столь ревниво
Равно чтут их в любви своей.
Что ни миг, луки-брови пронзают
Грудь мою тучей стрел-ресниц,
Но меня не слабей их порыва
Создал зодчий — рок-чудодей.
Ты меня всегда гнела, верности твоей не знал я,
Мне подобной жертвы зла меж земных людей не знал я.
Я, на путь любви ступив, претерпел одни лишь муки,
Жребий мой несправедлив, и несчастья злей не знал я.
Нет, о лекарь, ты не спорь: видно, мне дружить с недугом, —
Жилу жизни съела хворь, — как мне сладить с ней, — не знал я.
Каждый богохульник лих — спесь свою, гордыню холит,
А нехитрых и незлых меж святош-ханжей не знал я.
Мне от вихря бед невмочь в этом злобном, старом мире,
А готовых мне помочь преданных друзей не знал я.
И когда, больной, я слег и не чаял исцелиться,
Кто б молитвой мне помог, — хоть весь век болей, — не знал я.
Мне плутаний не минуть, — так назначено мне роком, —
Кто бы мне в блужданьях путь указал верней, — не знал я.
И с израненной душой я к кому ни обращался,
Кто ж помог? В судьбе лихой помощи ничьей не знал я.
Сломлен, с мукой лишь знаком, я ни в чем не знал отрады,
Ничего в саду мирском, кроме бед-скорбей, не знал я.
И покинул мир Машраб, следуя стезей Адхама,
Я, сраженный злом, ослаб — радостных вестей не знал я.
Принарядилась, хороша, краса моя прекрасная, —
Знать, кровь мою пролить спеша, она оделась в красное!
Не знаю, с кем в лукавстве злом вином она потешилась,
А раскраснелась вся челом, как будто солнце ясное.
Нет, не волшебен, а жесток взор ее, томно-сладостный, —
Ее на горе создал бог себе рукою властною.
Она зашпилит пряди кос красивыми заколкам —
Блеснет красой волна волос, с ее красой согласная.
На прахе, о Машраб, твоем взрастут цветы багряные, —
То пламенным горит огнем твоя душа несчастная.
Что мне делать, чаровница, жар любви к тебе — мой дом,
Каждый волос мой палится — как свеча, горит огнем.
Валом слез кроваво-жгучих я захлестнут с головой,
Словно кряж в Йеменских кручах, смыт рубиновым дождем.
Я кайлом моей кручины кряж души своей крушу, —
Ты одна — вся суть причины: я к тебе рублю пролом.
Райских мне услад не надо: по устам твоим томлюсь, —
Вкус томленья горше яда, ну а мне — услада в нем.
Каждый станет опаленным, если я хоть раз вздохну, —
Сделал кров я всем влюбленным в сердце огненном моем.
Не спастись вовек смутьянам, что тягаются со мной:
Жар души совью арканом — всех врагов словлю живьем.
Ладные стихи слагая в цветнике моей любви,
Соловья и попугая — всех сравняю с вороньем.
О Машраб, на ране рана — словно розы, на тебе,
А умрешь — цвести багряно им на саване твоем.