Простишь ли грех, в котором я зачат? —
Он тоже мой, хоть до меня свершен, —
И те грехи, что я творил стократ
И днесь творю, печалью сокрушен?
Простил?.. И все ж я в большем виноват,
И не прощен!
Простишь ли грех, которым те грешат,
Кто мною был когда-то совращен?
И грех, что я отринул год назад,
Хоть был десятки лет им обольщен,
Простил?.. И все ж я в большем виноват,
И не прощен!
Мой грех — сомненье: в час, когда призвать
Меня решишь, я буду ли спасен?
Клянись, что Сын твой будет мне сиять
В мой смертный миг, как днесь сияет Он!
Раз Ты поклялся, я не виноват,
И я прощен!..
Единожды застали нас вдвоем,
А уж угроз и крику — на весь дом!
Как первому попавшемуся вору
Вменяют все разбои без разбору,
Так твой папаша мне чинит допрос:
Пристал пиявкой старый виносос!
Уж как, бывало, он глазами рыскал,
Как будто мнил прикончить василиска;
Уж как грозился он, бродя окрест,
Лишить тебя изюминки невест
И топлива любви — то бишь наследства;
Но мы скрываться находили средства.
Кажись, на что уж мать твоя хитра, —
На ладан дышит, не встает с одра,
А в гроб, однако, все никак не ляжет:
Днем спит она, а по ночам на страже,
Следит твой каждый выход и приход,
Украдкой щупает тебе живот
И, за руку беря, колечко ищет,
Заводит разговор о пряной пище,
Чтоб вызвать бледность или тошноту —
Улику женщин, иль начистоту
Толкует о грехах и шашнях юных,
Чтоб подыграть тебе на этих струнах
И как бы невзначай в капкан поймать,
Но ты сумела одурачить мать.
Твои братишки, дерзкие проныры,
Сующие носы в любые дыры,
Ни разу на коленях у отца
Не выдали нас ради леденца.
Привратник ваш, крикун медноголосый,
Подобие родосского Колосса,
Всегда безбожной одержим божбой,
Болван под восемь футов вышиной,
Который ужаснет и ад кромешный
(Куда он скоро попадет, конечно),
И этот лютый Цербер наших встреч
Не мог ни отвратить, ни подстеречь.
Увы, на свете всем давно привычно,
Что злейший враг нам — друг наш закадычный.
Тот аромат, что я с собой принес,
С порога возопил папаше в нос.
Бедняга задрожал, как деспот дряхлый,
Почуявший, что порохом запахло.
Будь запах гнусен, он бы думать мог,
Что то — родная вонь зубов иль ног;
Как мы, привыкши к свиньям и баранам,
Единорога почитаем странным, —
Так, благовонным духом поражен,
Тотчас чужого заподозрил он!
Мой славный плащ не прошумел ни разу,
Каблук был нем по моему приказу,
Лишь вы, духи, предатели мои,
Кого я так приблизил из любви,
Вы, притворившись верными вначале,
С доносом на меня во тьму помчали.
О выброски презренные земли,
Порока покровители, врали!
Не вы ли, сводни, маните влюбленных
В объятья потаскушек зараженных?
Не из-за вас ли прилипает к нам —
Мужчинам — бабьего жеманства срам?
Недаром во дворцах вам честь такая,
Где правят ложь и суета мирская,
Недаром встарь, безбожникам на страх,
Подобья ваши жгли на алтарях.
Коль врозь воняют составные части,
То благо ли в сей благовонной масти?
Не благо, ибо тает аромат,
А истинному благу чужд распад.
Все эти мази я отдам без блажи,
Чтоб тестя умастить в гробу… Когда же?!
Корабль, что прочь умчит меня от брега, —
Он только символ твоего ковчега,
И даже хлябь грозящих мне морей —
Лишь образ крови жертвенной твоей.
За тучей гнева ты сокрыл свой лик,
Но сквозь завесу — луч ко мне проник:
Ты вразумлял, но поношенью
Не предал ни на миг!
Всю Англию — тебе я отдаю:
Меня любивших всех, любовь мою…
Пусть ныне меж моим грехом и мною
Проляжет кровь твоя — морской волною!
Зимой уходит вниз деревьев сок —
Так я теперь, вступая в зимний срок,
Хочу постичь извечный корень —
Тебя, любви исток!..
Ты на любовь не наложил запрета,
Но хочешь, чтоб святое чувство это
К тебе — и только! — устремлялось, Боже…
Да, ты ревнив. Но я ревную тоже:
Ты — Бог, так запрети любовь иную,
Свободу отними, любовь даруя,
Не любишь ты, коль все равно
Тебе, кого люблю я…
Со всем, к чему еще любви лучи
Влекутся днесь, меня ты разлучи,
Возьми же все, что в юные года
Я отдал славе. Будь со мной всегда!..
Во мраке храма — искренней моленья:
Сокроюсь я от света и от зренья,
Чтоб зреть тебя; от бурных дней
Спешу в ночную сень я!..
Взгляни и рассуди: вот блошка
Куснула, крови выпила немножко,
Сперва — моей, потом — твоей,
И наша кровь перемешалась в ней.
Какое в этом прегрешенье?
Бесчестье разве иль кровосмешенье?
Пусть блошке гибель суждена —
Ей можно позавидовать: она
Успела радости вкусить сполна!
О погоди, в пылу жестоком
Не погуби три жизни ненароком:
Здесь, в блошке — я и ты сейчас,
В ней храм и ложе брачное для нас;
Наперекор всему на свете
Укрылись мы в живые стены эти.
Ты пленнице грозишь? Постой!
Убив ее, убьешь и нас с тобой:
Ты не замолишь этот грех тройной.
Упрямица! Из прекословья
Взяла и ноготь обагрила кровью.
И чем была грешна блоха —
Тем, что в ней капля твоего греха?
Казнила — и глядишь победно:
Кровопусканье, говоришь, не вредно.
Согласен! Так каких же бед
Страшишься ты? В любви бесчестья нет,
Как нет вреда: от блошки больший вред!
1. Венок
Прими венок сонетов — он сплетен
В часы меланхолической мечты,
О властелин, нет — сущность доброты,
О Ветхий днями, вечный средь времен!
Труд музы да не будет награжден
Венком лавровым — знаком суеты,
Мне вечности венец подаришь Ты —
Венцом терновым он приобретен!
Конец — всех дел венец. Венчай же сам
Покоем без конца — кончины час!
В начале скрыт конец. Душа, томясь
Духовной жаждой, внемлет голосам:
«Да будет зов моленья вознесен —
Кто возжелал спасенья, тот спасен!»
2. Благовещенье
Кто возжелал спасенья, тот спасен!
Кто всё во всем, повсюду и во всех,
Безгрешный — но чужой искупит грех,
Бессмертный — но на гибель обречен, —
О Дева! — Сам себя отныне Он
В девичье лоно, как в темницу, вверг,
Греха не зная, от тебя навек
Он принял плоть — и смертью искушен…
Ты прежде сфер в предвечности была
Лишь мыслью сына своего и брата:
Создателя — ты ныне создала,
Ты — мать Отца, которым ты зачата.
Он — свет во тьме: пусть хижина мала,
Ты беспредельность в лоно приняла!
3. Рождество
Ты беспредельность в лоно приняла!..
Вот Он покинул милую темницу,
Столь слабым став, что в мир земной явиться
Сумел — и в этом цель Его была…
Гостиница вам крова не дала,
Но к яслям за звездою ясновидцы
Спешат с Востока… Не дано свершиться
Предначертаньям Иродова зла!
Вглядись, моя душа, смотри и верь:
Он, Вездесущий, слабым став созданьем,
Таким к тебе проникся состраданьем,
Что сам в тебе нуждается теперь!
Так пусть в Египет Он с тобой идет —
И с матерью, хранящей от невзгод…
4. Храм
И с матерью, хранящей от невзгод,
Вошел Иосиф, видит: Тот, кто сам
Дал искры разуменья мудрецам,
Те искры раздувает… Он не ждет:
И вот уж Слово Божье речь ведет!
В Писаньях умудрен не по летам,
Как Он познал все, сказанное там,
И все, что только после в них войдет?!
Ужель, не будь Он Богочеловеком,
Сумел бы Он так в знанье преуспеть?
У наделенных свыше долгим веком
Есть время над науками корпеть…
А Он, едва лишь мрак лучи сменили,
Открылся всем в своей чудесной силе!..
5. Распятие
Открылся всем в своей чудесной силе:
Пылали верой — эти, злобой — те,
Одни — ярясь, другие — в простоте —
Все слушали, все вслед за ним спешили.
Но злые взяли верх: свой суд свершили
И назначают высшей чистоте —
Творцу судьбы — судьбу: смерть на кресте.
Чья воля все событья предрешила,
Тот крест несет средь мук и горьких слез,
И, на тягчайший жребий осужденный,
Он умирает, к древу пригвожденный…
О, если б Ты меня на крест вознес!
Душа — пустыня… Завершая дни,
Мне каплей крови душу увлажни!..
6. Воскресение
Мне каплей крови душу увлажни:
Осквернена и каменно-тверда,
Душа моя очистится тогда;
Смягчи жестокость, злобу изгони
И смерть навеки жизни подчини,
Ты, смертью смерть поправший навсегда!..
От первой смерти, от второй — вреда
Не потерплю, коль в Книгу искони
Я вписан: тело в долгом смертном сне
Лишь отдохнет и, как зерно, взойдет,
Иначе не достичь блаженства мне:
И грех умрет, и смерть, как сон, пройдет;
Очнувшись от двойного забытья,
Последний — вечный — день восславлю я!..
7. Вознесение
Последний — вечный — день восславлю я,
Встречая Сына солнечный восход,
И плоть мою омоет и прожжет
Его скорбей багряная струя…
Вот Он вознесся — далека земля,
Вот Он, лучась, по облакам идет:
Достиг Он первым горних тех высот,
Где и для нас готова колея.
Ты небеса расторг, могучий Овен,
Ты, Агнец, путь мой кровью оросил,
Ты — свет моей стезе, и путь мой ровен,
Ты гнев свой правый кровью угасил!
И, если муза шла твоим путем,
Прими венок сонетов: он сплетен!
Кто глубже мог, чем я, любовь копнуть,
Пусть в ней пытает сокровенну суть;
А я не докопался
До жилы этой, как ни углублялся
В рудник Любви, — там клада нет отнюдь.
Сие — одно мошенство;
Как химик ищет в тигле совершенство,
Но счастлив, невзначай сыскав
Какой-нибудь слабительный состав,
Так все мечтают вечное блаженство
Сыскать в любви, но вместо пышных грез
Находят счастья с воробьиный нос.
Ужели впрямь платить необходимо
Всей жизнию своей — за тень от дыма?
За то, чем всякий шут
Сумеет насладиться в пять минут
Вслед за нехитрой брачной пантомимой?
Влюбленный кавалер,
Что славит (ангелов беря в пример)
Слиянье духа, а не плоти,
Должно быть, слышит по своей охоте
И в дудках свадебных — музыку сфер.
Нет, знавший женщин скажет без раздумий:
И лучшие из них мертвее мумий.
Бог триединый, сердце мне разбей!
Ты звал, стучался в дверь, дышал, светил,
Но я не встал… Так Ты б меня скрутил,
Сжег, покорил, пересоздал в борьбе!..
Я — город, занятый врагом. Тебе
Я б отворил ворота — и впустил,
Но враг в полон мой разум захватил,
И разум — твой наместник — все слабей…
Люблю Тебя — и Ты меня люби:
Ведь я с врагом насильно обручен…
Порви оковы, узел разруби,
Возьми меня, да буду заточен!
Твой раб — тогда свободу обрету,
Насильем возврати мне чистоту!..
Она мертва; а так как, умирая,
Все возвращается к первооснове,
А мы основой друг для друга были
И друг из друга состояли,
То атомы ее души и крови
Теперь в меня вошли как часть родная,
Моей душою стали, кровью стали
И грозной тяжестью отяжелили.
И все, что мною изначально было
И что любовь едва не истощила:
Тоску и слезы, пыл и горечь страсти
Все эти составные части
Она своею смертью возместила.
Хватило б их на много горьких дней;
Но с новой пищей стал огонь сильней.
И вот, как тот правитель,
Богатых стран соседних покоритель,
Который, увеличив свой доход,
И больше тратит, и быстрей падет,
Так — если только вымолвить посмею —
Так эта смерть, умножив мой запас,
Меня и тратит во сто крат щедрее,
И потому все ближе час,
Когда моя душа, из плена плоти
Освободясь, умчится вслед за ней:
Хоть выстрел позже, но заряд мощней,
И ядра поравняются в полете.
Настала полночь года — день святой
Люции, — он лишь семь часов светил:
Нам солнце, на исходе сил,
Шлет слабый свет и негустой.
Вселенной выпит сок.
Земля последний допила глоток,
Избыт на смертном ложе жизни срок;
Но вне меня всех этих бедствий нот.
Я — эпитафия всемирных бед.
Влюбленные, в меня всмотритесь вы
В грядущем веке — в будущей весне:
Я мертв. И эту смерть во мне
Творит алхимия любви;
Она ведь в свой черед —
Из ничего все вещи создает:
Из тусклости, отсутствия, пустот…
Разъят я был. Но, вновь меня создав,
Смерть, бездна, тьма сложились в мой состав.
Все вещи обретают столько благ —
Дух, душу, форму, сущность — жизни хлеб…
Я ж превратился в мрачный склеп
Небытия… О вспомнить, как
Рыдали мы! — от слез
Бурлил потоп всемирный. И в хаос
Мы оба обращались, чуть вопрос
Нас трогал — внешний. И в разлуки час —
Мы были трупы, душ своих лишась.
Она мертва (так слово лжет о ней),
Я ж ныне — эликсир небытия.
Будь человек я — суть моя
Была б ясна мне… Но вольней
Жить зверем. Я готов
Войти на равных в жизнь камней, стволов:
И гнева, и любви им внятен зов,
И тенью стал бы я, сомненья ж нет:
Раз тень — от тела, значит, рядом — свет.
Но я — ничто. Мне солнца не видать.
О вы, кто любит! Солнце лишь для вас
Стремится к Козерогу, мчась,
Чтоб вашей страсти место дать.
Желаю светлых дней!
А я уже готов ко встрече с ней,
Я праздную ее канун, верней —
Ее ночного празднества приход:
И день склонился к полночи, и год…
Что вижу я! В твоих глазах
Мой лик, объятый пламенем, сгорает;
А ниже, на щеке, в твоих слезах
Другой мой образ утопает.
Неужто цель твоя —
Сгубить портрет мой, о ворожея,
Чтобы за ним вослед погиб и я?
Дай выпить влагу этих слез,
Чтоб страх зловещий душу не тревожил
Вот так! Я горечь их с собой унес
И все портреты уничтожил.
Все, кроме одного:
Ты в сердце сберегла его,
Но это — чудо, а не колдовство.
Корабль, что прочь умчит меня от брега, —
Он только символ твоего ковчега,
И даже хлябь грозящих мне морей —
Лишь образ крови жертвенной твоей.
За тучей гнева ты сокрыл свой лик,
Но сквозь завесу — луч ко мне проник:
Ты вразумлял, но поношенью
Не предал ни на миг!
Всю Англию — тебе я отдаю:
Меня любивших всех, любовь мою…
Пусть ныне меж моим грехом и мною
Проляжет кровь твоя — морской волною!
Зимой уходит вниз деревьев сок —
Так я теперь, вступая в зимний срок,
Хочу постичь извечный корень —
Тебя, любви исток!..
Ты на любовь не наложил запрета,
Но хочешь, чтоб святое чувство это
К тебе — и только! — устремлялось, Боже…
Да, ты ревнив. Но я ревную тоже:
Ты — Бог, так запрети любовь иную,
Свободу отними, любовь даруя,
Не любишь ты, коль все равно
Тебе, кого люблю я…
Со всем, к чему еще любви лучи
Влекутся днесь, меня ты разлучи,
Возьми же все, что в юные года
Я отдал славе. Будь со мной всегда!..
Во мраке храма — искренней моленья:
Сокроюсь я от света и от зренья,
Чтоб зреть тебя; от бурных дней
Спешу в ночную сень я!..
Дозволь служить тебе, но не задаром,
Как те, что чахнут, насыщаясь паром
Надежд, иль нищенствуют от щедрот
Ласкающих посулами господ.
Не так меня в любовный чин приемли,
Как вносят в королевский титул земли
Для вящей славы, — жалок мертвый звук!
Я предлагаю род таких услуг,
Награда коих в них самих сокрыта.
Что мне без прав — названье фаворита?
Пока я прозябал, еще не знав
Сих мук чистилища, не испытав
Ни ласк твоих, ни клятв с их едкой лжою,
Я мнил: ты сердцем воск и сталь душою.
Вот так цветы, несомые волной,
Притягивает крутень водяной
И, в глубину засасывая, топит;
Так мотылька бездумного торопит
Свеча, дабы спалить в своем огне;
И так предавшиеся сатане
Бывают им же преданы жестоко.
Когда я вижу реку, от истока
Струящуюся в блеске золотом
Столь неразлучно с руслом, а потом
Начавшую бурлить и волноваться,
От брега к брегу яростно кидаться,
Вздуваясь от гордыни, если вдруг
Над ней склонится некий толстый сук,
Чтоб, и саму себя вконец измуча
И шаткую береговую кручу
Язвящими лобзаньями размыв,
Неудержимо ринуться в прорыв
С бесстыжим ревом, с пылом сумасбродным,
Оставив русло прежнее безводным,
Я мыслю, горечь в сердце затая:
Она — сия река, а русло — я.
Прочь, горе! Ты бесплодно и недужно;
Отчаянью предавшись, безоружна
Любовь перед лицом своих обид:
Боль тупит, но презрение острит.
Вгляжусь в тебя острей и обнаружу
Смерть на щеках, во взорах тьму и стужу,
Лишь тени милосердья не найду
И от любви твоей я отпаду,
Как от погрязшего в неправде Рима.
И буду тем силен неуязвимо:
Коль первым я проклятья изреку,
Что отлученье мне, еретику!
Все короли со всей их славой,
И шут, и лорд, и воин бравый,
И даже солнце, что ведет отсчет
Годам, — состарились на целый год,
С тех пор, как мы друг друга полюбили,
Весь мир на шаг подвинулся к могиле;
Лишь нашей страсти сносу нет,
Она не знает дряхлости примет,
Ни завтра, ни вчера — ни дней, ни лет,
Слепящ, как в первый миг, ее бессмертный свет.
Любимая, не суждено нам,
Увы, быть вместе погребенным;
Я знаю: смерть в могильной тесноте
Насытит мглой глаза и уши те,
Что мы питали нежными словами,
И клятвами, и жгучими слезами;
Но наши души обретут,
Встав из гробниц своих, иной приют,
Иную жизнь — блаженнее, чем тут, —
Когда тела — во прах, ввысь души отойдут.
Да, там вкусим мы лучшей доли,
Но как и все — ничуть не боле;
Лишь здесь, друг в друге, мы цари! властней
Всех на земле царей и королей;
Надежна эта власть и непреложна:
Друг другу преданных предать не можно,
Двойной венец весом стократ;
Ни бремя дней, ни ревность, ни разлад
Величья нашего да не смутят…
Чтоб трижды двадцать лет нам царствовать подряд?
Душа, ты так же возлюби Творца,
Как Он тебя! Исполнись изумленья:
Бог-Дух, чье славят ангелы явленье,
Избрал своими храмами сердца!
Святейший Сын рожден был от Отца,
Рождается Он каждое мгновенье, —
Душа, ждет и тебя усыновленье
И день субботний, вечный, без конца!..
Как, обнаружив кражу, мы должны
Украденные вещи выкупать,
Так Сын сошел и дал себя распять,
Спасая нас от вора-сатаны…
Адам подобье божье утерял,
Но Бог сошел — и человеком стал!..
Ты нам велишь вставать? Что за причина?
Ужель влюбленным
Жить по твоим резонам и законам?
Прочь, прочь отсюда, старый дурачина!
Ступай, детишкам проповедуй в школе,
Усаживай портного за работу,
Селян сутулых торопи на поле,
Напоминай придворным про охоту;
А у любви нет ни часов, ни дней
И нет нужды размениваться ей!
Напрасно блеском хвалишься, светило:
Смежив ресницы,
Я бы тебя заставил вмиг затмиться,
Когда бы это милой не затмило.
Зачем чудес искать тебе далёко,
Как нищему, бродяжить по вселенной?
Все пряности и жемчуга Востока —
Там или здесь? — ответь мне откровенно.
Где все цари, все короли земли?
В постели здесь — цари и короли!
Я ей — монарх, она мне — государство,
Нет ничего другого;
В сравненье с этим власть — пустое слово,
Богатство — прах, и почести — фиглярство.
Ты, Солнце, в долгих странствиях устало,
Так радуйся, что зришь на этом ложе
Весь мир: тебе заботы меньше стало,
Согреешь нас — и мир согреешь тоже.
Забудь иные сферы и пути:
Для нас одних вращайся и свети!