Эрих Мария Ремарк

Нас было много, когда мы прибыли сюда —
Сейчас нас мало —

Я больше ничего не знаю о —
Там, где я сейчас, небо по ночам красное —

И дети гибнут, кровь —
Здесь много лет не понадобится удобрений —

Земля здесь вспахана гранатами
И много тел отдают —
Какой урожай взойдет здесь когда-то?..

Я больше ничего не знаю о деревьях и цветах
Здесь стоят только пни —
Ветер полей, — музыка колосьев —
Гудят бомбардировщики —

Я больше не знаю, что такое лес
Я больше не знаю, о чем мечтает луг —
Я знаю лишь пни и поля, усеянные трупами
И над всем тяжелый запах смерти —

Где-то еще стоят дома,
Летчики их видели, но когда мы приходим туда,
то вокруг лишь руины и пулеметные гнезда.

Я знаю, я убиваю ради какой-то далекой цели,
Может быть, ради какой-то бумаги и какой-то лжи — или нашей общей мечты
И, может быть, пока мы здесь воюем,
Где-то убивают за окошками касс, и мы вернемся
домой с пустым знаменем —

Я ничего теперь не знаю. Я могу только воевать —
Я пока еще автомат смерти. Что произойдет,
Если я снова окажусь перед рожью на поле и перед женщинами —

Ах, боль! Зияют раны —
Открытые раны — настежь ворота.
И отблеск солнца на крови,
что глухо так и долго в темноте
по венам шла, —
И льется, льется —
пурпур страданий — нежнейший пурпур
прощанья
Свободно — предвидя —
после заточения в камерах счастья,
камерах долгой боли,
отданное вновь, пусть больным,
но все ж отданное снова ветру
бесконечности, приключенью
дали, чужбине;
свободное после тоски в одиночке
и отданное снова всему миру,
всем ветрам,
плещется вновь знамя желаний без
имени, плещется снова знамя жизни

Он пал под Можайском. Все было бело
от снега и мороза.
И мороз вмиг сковал его — оледеневший,
он беззвучно провалился в снег —
Он тяжелел
И проваливался все больше и больше
С каждым днем все больше — и его засыпало снегом
его часы прожили на день дольше, чем он
Затем они остановились в половине восьмого
И затем в декабре и в январе все было белым и ровным

И в феврале, и беззвучно скользили лыжи
врагов по трехметровому снегу над ним
В направлении Смоленска.

Затем начались ветра — снег подтаивал
Затем пришел март и первое мягкое тепло
Он появился из своей белой могилы
И как на грязных облаках соскользнул
с последнего островка снега
И впервые коснулся земли.
И она оттаивала вокруг него
И его раны открылись
и начали кровоточить — немного, как будто он лишь
сейчас по-настоящему умирал

Он лежал на лугу —
рядом — его винтовка и каска
и начал оживать как призрак
он рос — набухал — и шевелился
как будто видел во сне
еще раз тот последний бой
Его черные губы дрожали и
из его внутренностей со стоном
восходило тление
И иногда поднимал он раздувшуюся руку
Но потом он умер в третий раз
И скукожился в своем обветшалом мундире
И прижимался все плотнее и плотнее к земле

И его лицо было умиротворенным и отрешенным

А под ним таинственно
шумела весна
Поле боя снова стало лугом
Журчали ручейки
Под ним шевелились корни
Напирали ростки, пробивали жесткую поверхность земли
Но все более размягчавшийся китель они пробить не могли

Они приподняли его,
но под мундиром было темно
И они погибли
в то время как
вокруг расцветали анемоны и подснежники

Но началась жизнь червей и жучков —
Они были похожи на лис, для которых в тающем льду
вырос мамонт — еда на всю жизнь
Гора мяса —

А земля под ним начала впитывать его в себя
Его, Иоганна Шмидта из 3-й роты 152-го полка
Он стекал к корням
Иногда через него прыгали кролики
И бабочки сидели на его зубах
По ночам на него смотрели совы —
Его так и не нашли —
Маленький круглый жетон, который остался от него
был найден лишь в две тысячи двести двадцатом году
когда на этом месте строили детскую игровую площадку для слепых детей
А до этого на этом месте стоял дом, и над ним
жили и умирали люди, и рабочие
отбросили жетон, потому что это был лишь кусочек
изъеденной ржавой жести —

Прошло два года, прежде чем он исчез
совсем — он был последним, —
потому что семь других, которые погибли вместе с ним,
лежали глубже, чем он, и они раньше
истлели.

Его череп какое-то время как бы висел в воздухе, потому что
молоденькая вишня проросла сквозь его глазницы
и приподняла его и цвела
а он глазел в небо, среди соцветий
без подбородка, потому что нижняя челюсть отделилась
и осталась внизу

О нем некоторое время горевали
в Гиссене
но потом его забыли, потому что
жизнь становилась все труднее
И лишь порой его мать повторяла,
что ему повезло, что он умер так рано
и что ему не пришлось все это пережить,

но она так не думала. Она умерла через семь лет

Летят вниз листья, с неба дождь летит,
Летят, срываясь, в море облака.
Летят вдаль грезы, с ними грусть летит,
И только смерть, что в сердце, все растет.

Любовь. Дальние грезы.

Близкое — вдали. И лишь
Горизонт проходит твой сквозь сердце.
Руки твои так далеки,
Забыт твой рот. Твое дыханье —
Лишь ветер вокруг.
Бог озяб — время мертво. Лишь
Смерть растет в тебе тихо —
Все растет.

Все больше умираешь ты —
И твои руки с каждым днем все более пусты.
Надежд нет. Знаешь ты все.
Жизнь — не гранит.
Все в разор летит.

И лишь смерть в твоем сердце растет и растет

Ты словно пламя — и ветер вокруг
Как много ушло до нас в вечность, друг

Кто ждет на ярком свету фонаря —
Накрашены губы, щеки горят,
В короткой юбчонке с тугим пояском,
Кто взгляды бросает так дерзко кругом?
Кто ходит в шелках, чей наряд весь кричит?
Чьи глазки так манят, а сердце молчит?
Элегантно и с шиком по улице вдоль —
Колышутся бедра, походка — пароль.
Кто смотрит так робко, снова идет,
Кто, медля, нежной улыбкой зовет?
Кто создан для страсти, любовь чья вся суть,
Чье гибко так тело, волнующа грудь?
Гетеры!

Чья белая шея в танце манит,
Кто бабочкой к свету и блеску летит,
Кто славит вино, кто знает его,
Кто любит все сладости мира сего?
Кто шепчет, нежит, мучит и льстит,
Пока твоя страсть огнем не взлетит
До диких оргий, до хрипоты,
До жгуче-страстной последней черты?
Целует так кто жарко в метель,
Со смехом бросив затем на постель
К пылающей страсти, что губит как ртуть,
Все гибкое тело, высокую грудь?
Гетера!

Кто к старости стал полуслеп и горбат
И мелочью всякой торгует подряд,
Гонима, забита, без сил и седа,
В нужде и без дома — и всюду беда?
Кто бредит в приюте для сирых старух,
Мучась от хвори, страдая от мух,
Кто плачет в подушку, кто глухо сипит,
Молясь и каясь, и кто вновь вопит?
Все в язвах лицо, да и телом сошла,
А прежде такою красивой была…
Создание страсти, к любви был твой путь —
О, гибкое тело, высокая грудь!
Гетера!

Брат мой, слышишь ли дождь ты?
Пулеметы дождя расстреливают
Всем нам отпущенный срок —
И мой, и твой срок,
Тот, что покровом
Жизнь навсегда облек

Брат мой, все мы в плен угодили
В плен, и в свободу, и в смерть
Брат мой

Брат мой, нам гибель маячит
Жизнь есть жизнь, гранит — гранит

Мы все умрем однажды, значит,
Нам мужество не повредит

И пусть простит тебя церковь
Миро, причастья покой
Пусть зовет тебя Папа
«Любимейший сын мой» —

Церкви дал Бог прав много
Не дал лишь одного

Папа — слуга его.

В ад попадешь — узнаешь
Вдоволь иереев, Пап —
В своих грехах признавались
Но не простил их Бог —

Кто последнюю заповедь…

И тишина, и одиночество насели,
И лишь немая ночь мой провожатый.
Но стрелка, как всегда, стоит на север,
И лебеди мои летят к снегам голубоватым.

Друзей оставил я давно. И что друг значит?
Печальнее из всех наук для нас такая:
Для верности твоей себе друг — враг.
В придачу Друзья крадут нас, и мы таем, иссякая.

Свет маяка — ненужный в жизни мне пароль —
Пусть вновь зовет своим он льстиво-пестрым слогом.
Я к звездам нес своих вопросов боль,
И верил я, что звезды — то ступеньки к Богу.

Вера — всегда обман. И вера та ушла.
Поблекла и рассыпалась, как прах.
Пусть я один — меня сломать жизнь не смогла.
Если жизнь вечна, то я тоже жив в веках!

Я шел сквозь всё. Был Богом для себя, звездой,
Был зверем, пылью в том безудержном стремленье,
Был грязной похотью и светлою судьбой —
Хотел я, ворог-жизнь, быть всем — как ты явленьем.

Я бросил все. Я и себя забыл — неважно!
Над жертвами, что путь мой забирал, смеялся,
Пока не стал в пути я одинок так страшно,
Что в ледяном безмолвье я почти пугался.

Прижалась вдруг головка к моему плечу —
С тех пор она со мной. И верит мне как встарь.
Я берегу ее, как на ветру свечу, —
И Бог я для нее, и дом, мир и алтарь.

Но прежде чем на север дальше продвигаться
В погибели, в борьбе, в мольбе, в ночи бессрочной,
От мук паду я, чтоб опять в ногах валяться
И просьбы слать к немым пожарам безумолчно.
О ты, что создала меня! Загадка-мощь,
Что вытолкнула в жизнь меня из ничего
И вопрошать меня учила в злую ночь,
Затем оставив без ответа своего —
Я гнался за тобой и не страшился муки,
А ты ограбила меня, все вмиг забрав…
Взгляни лишь раз на мной протянутые руки
И милую головку мне оставь!

наполненный весь парящей нежностью
Как неоновая трубка белым светом

плыл всегда по нашим разбухшим сердцам
темный ток

Воздух мягкий, как женская грудь,
Как женщина, которой сорок,
Сентябрь успел в себя январь вдохнуть

И лето, и июнь, любовь и морок

Разбухшие сердца! Вы как любви соборы,
В которых просьбы «помилуй» и «славься» звучат
Душ всех вечерня — свет от часовни, ступенек к Богу — на хоры
Когда в часы заката органа трубы замолчат

Разбухшие сердца — мосты для мечтаний
Над ними, как всадники, желанья идут
Ветры знамен, словно дерев очертания
Ждут у ворот

Из глубин моего сердца

Ушел он вдаль, как дым, — и
в сером было светлым, но нечетким
сияние его лица, что
смотрит прочь

Монмартр моего чувства —

Дело — беспредельность

Небесные стены

Ибо ты знаешь: в марте дождь —
Это зачатие неба землею

Наши сердца, разбухшие, как клубни
Лилий весною от ожидания лета
Разбухшие от давящего чуда крови
Разбухшие от теплой и влажной земли,
Что с дождем небеса приняла и наливается
Желанием и родить, и расти, и цвести, и погибнуть
Разбухшие от лиц и от будущих листьев, от
Будущих красок — разбухшие от ожиданья
Бабочек и пчел —

Когда мир в странном синем хороводе
Под хохот звезд бестрепетно летит
И над лесами душ луна-мечта восходит,
Когда в игре безмерной горизонт исходит,
Когда зарница суть моей тревоги блекло всполошит,
Соборы из опала вниз нисходят
И, темнотой в ночи полней обвит,
След правды ближе нас к стремлениям подводит,
Но странно как-то вдруг молчанием все сводит,
Когда на рубеже меж Я и Все один мотив звучит,

Тогда враз маска бледною предстанет,
Чье имя Жизнь, и Все, и Я, и Ты,
И Темное загадками обстанет,
И Тайна Мира красться не устанет,
Собор — зарницей свет из темноты!
Сил Это одолеть теперь достанет,
Потухнут вмиг вопросы маеты,
И призрак жизни, как в бреду, отстанет,
Открыть ворота к Кладу час настанет!
Лицо под вечер! Ключ! Без слов мечты!

Раз бросив сеть, чтоб к Этому добраться,
Людскую сеть: мышленье — чувство — речь,
Чтоб Это в жизнь твою смогло пробраться,
И чтобы Это в связь иль в вывод вновь позволило вплетаться,
Ты видишь вдруг, что рук не смог сберечь.
И утекает Это, чтоб в сеть уж не попасться.
Хохочет: вам ко мне не подобраться!
Жизнь — лишь обман!
Рукам — им опускаться,
Они пытались пустоты касаться,
Чтоб с верой вновь блаженства дожидаться
И чтоб обману снова не поддаться.

Но ты не сможешь Это в сеть свою завлечь!

Мир станет шире, и поблекнут звезды,
Жизнь — лишь театр, что вечно говорит.
Идешь ты как насмешник иль прохожий поздний,
Как мученик земли или воитель грозный,
Как маска, что всем незнакома, дальше к звездам,
В загадку-жизнь таинственно укрыт.

Последние есть цепи и канаты,
Что с жизнью все еще меня связуют:
Любимая — тот порт, где не страшны пассаты,
И родина, что возвращенье мне дарует.

Чего я жду? Неужто жду возврата
В былое, жду, как все, самообмана?
Удержит руку боль? Это — канаты!
Канаты ж — это и опоры, и капканы.

Я тросы рву последние небрежно,
Плыву без якоря в раскованное море.
Передо мною — горизонт безбрежный,
А надо мною — пустота в дозоре.

Звезда влечет меня сильнее женщин,
А над порывами встают вопросы.
Бог умер бы, о, окажись вдруг вечен
Дух сладострастья, а не путь в торосах.
Орган миров расстроен так заметно,
А мои руки пустоту хватают,
Но день придет, когда аккорд победный
Взлетит над жизнью и защиту разметает.
Настанет день — орган мне покорится,
Пусть я порой в пути изнемогаю,
И пусть могу я просто оступиться —
Я вскину голову и лишь вперед, вперед шагаю.

Люблю тебя, пантеру, как загадку,
Тебя, в ком сладко жизнь кипит и манит.
Но кровь твоя меня не одурманит —
Играю я твоей атласной лапкой.

Когда-то ты была моим алмазом,
Пока меня не потрясли сомненья —
Тебя узнать сошлись мои стремленья,
И стала ликом ты Протея сразу.

Пока ответа не нашел в тоске:
Две кошки, что в игре так вероломны,
Две кошки, что, валяясь на песке,

Друг друга стерегут без суеты,
Любя и ненавидя разом, — но ты помни,
Что я непобедимый, как и ты.

О, мягкое и темное скольженье —
И, как мечты, в ночи деревья пролетают.
Но все сильней атласно-мягкое качанье:
Мечты, напившись нежности, листву дерев ласкают.

Зеленый свет вдруг влет
Бьет,
Атлас тот темный
Рвет.
Все ярче темнота
Встает,
И открываются врата
В огнем разорванной ночи,
Что в страхе молча кричит
И к стенам голубым бежит с пути.

По ней летит,
В темень свет неся,
В искрах вся,
В блеске вся,
Жар неся,
Светлая змеечка звонко,
Громко —
Все к звездам
В вышине, к далеким звездам,
К тем немыслимым, ждущим нас далям звездным.

Мчит, как судьба, мой скорый ночью так небережно,
С бедой тоски, с восторгом счастья, а порой отверженно,
В нем люди — люди, что могли
Так много в жизни для меня бы значить.
И та очерченная светом тень,
Возможно, женщина, что вдруг
Могла бы стать мне песней, жизнью — всем на свете.
Прощай…

Мерцает бледно горизонт и пьет,
Томясь, снопы огня и ест последний блик.
Стоят деревья, страх еще их бьет.
Затем они уснут опять на миг.
И стены снова в темень уползают.
Укроет черный бархат снова все пути.
Атласные оборки снова проступают…
И лишь душа моя горит и жаждет далей звездных —
ей сна не найти.

Когда-то проживал свои я годы
Единый с дымкой, далью и дождем —
Лишь изредка я слышал о невзгодах,
Что жизнь всё обвивают холодком.
Я с вами был, к вам сердцем прирастая,
И по ночам так нежно догорал
Огонь свечи, на женской коже тая,
Но никогда вам я не доверял.
Сидел с друзьями часто я всю ночь,
Смеясь под звон стекла и отблеск вин,
И танцевать, и петь я был не прочь,
Но я всегда, поверьте, был один.
Всегда я слышал стон тот о невзгодах,
Что дни мои осенне обвивал
И что в моей погоне за свободой
В мое вино печали доливал.
На стон я шел — все стало вдруг вопросом,
Фантомом, что мне сердце теребит.
И я увидел грозные торосы —
Вокруг них одиночество царит.
И жизнь, что мне казалась так прочна,
Рассыпалась на сотни «почему же?».
И веры свет до самого до дна
Затрепетал, сомненьями разбужен.
И я решился и отбросил сны,
И позабыл расцвеченные годы.
Найти ответ! Торосы пусть страшны,
Коварны, злы — я поборю невзгоды.

Давно уже я плакать разучился,
Что в детстве так надежно помогало,
С тех пор, как мир, что целостью лучился,
На тысячи вопросов разломало.

С тех пор, как я с насмешкой обручился,
Что веру в жизнь мне сразу растоптала,
И словом отрицанья заручился,
Чтоб смехом смех оно мне заливало.

Но ты пришла — ты, сладкое дитя,
И веришь в жизнь, как в чудо, не шутя,
И говоришь слова, что всех смешат,

Но замереть насмешки вдруг спешат,
Стихает всех моих сомнений пир
Пред словом девочки: «Как добр наш мир!»

← Предыдущая Следующая → 1 2
Показаны 1-15 из 21