В фонтане наскучило девушкам
лить из кувшинов:
они так давно молоды,
что позабыли
в несокрушимой своей непорочности
о блеске своей наготы… —
в патине бронзы
их лица смотрят куда-то сквозь нас —
сквозь облака неустанного круговорота
вод и времён —
словно ждут появленья того,
кто разрушит скульптурные чары.
Но веками приходим лишь мы…
Снисходительно прячась в одежды,
глазеем
на танец невольниц,
не понимая, что мы в их глазах
сквозь бегущую воду —
лишь тени и облака,
плывущие в струях
прозрачного времени
в гулких кувшинах…
Фонтан клубится,
столик как в росе
от брызг его,
за ним сидит задумчивая дама
над чашкой кофе.
Глаза опущены,
она как будто изучает руку…
И вдруг поднимет взгляд свой в никуда —
ей быть одной неловко…
Печально-правильно изогнута спина,
браслетами повисла на запястьях
зябкость.
Она красива и не молода,
и явно ожиданье затянулось
не только здесь —
ей кажется,
что в этой жизни нет ему конца…
Она растеряна…
и терпит этот кофе
горчащий стынущий
едва-едва…
Именно так и случилось —
цветочница странно состарилась,
и вместе с ней, видимо, Та Самая девушка.
И твой запоздавший хрустящий цветочный гербарий
вряд ли будет уместен
к её морщинам. —
Именно так и случилось —
друг не позвал тебя выпить на своих внезапных поминках,
и ты не дослушал старую мать — её бесконечную сагу…
О как теперь любое слово её…
любое живое слово её
ты готов ловить и вбирать бесконечно,
чтобы снова вдохнуть среди жалоб простую любовь…
Но именно так и случилось —
всюду спеша, ты не хотел ни опоздать, ни обидеть,
но ты сделал именно это лучше всего!
Мечтатели
в утлой лодке у берега…
Эта вода
прибывает ровно настолько,
чтобы успели вычерпать, не разуверившись,
что лодка тронется с места,
и мы наляжем на вёсла…
Вода!
она прибывает ровно настолько,
чтобы вычерпывать
Вечность…
Мне ждать тебя дано,
высматривать годами… —
Я жду. —
Так пыльные колосья ждут серпа,
от тяжести зерна изнемогая…
Не торопись. — Не надо.
Перебери все платья и мечты,
примерь все туфельки… —
в твоей походке не должно остаться
следов сомнений —
ведь ты идёшь ко мне!
Я жду. —
И приготовил лучшее что есть —
твою «единственность».
Не торопись…
Ничто не остановит твой приход,
и я не сдвинусь с этого фонтана,
держа в руке
свой бронзовый кувшин —
в руке
от патины слегка зеленоватой…
Так бывает —
идёшь куда-то, грезишь о чём-то…
и друг утыкаешься в губы
женщины — подле твоей подушки,
и замираешь в их явной уместности…
а потом тянешься
после краткого, но союзного сна…
и упираешься в мягкие груди,
улыбаясь такому везенью,
и, наконец, остаёшься вплетённым
в утренний орнамент нежности
двух существ…
В праздники я звоню друзьям,
но они заняты
починкой несносного быта…
Лишь я не делаю ничего — только звоню.
Мне хотелось бы праздника,
но все заняты в нём!
Даже птицы колеблют крыльями воздух,
и кто-то развесил сушить
после стирки свои облака…
Я смущён —
как будто звоню не туда.
Мои легионы устали во мне погибать
от грусти,
от занятых-вечно-друзей,
от пустот, занавешенных
облаком хляби —
легионы не розданных мною
улыбок-приветствий,
как вино, перекисшее в уксус…
а я всё звоню,
и мне все так рады,
и всюду я приглашён…
«только, пожалуйста, не в эти выходные»…
На венценосных травах
среди куфически-растущей повилики,
среди деревьев,
впадающих ручьями веток в небо —
мечтаю о тебе —
целую ли другую, откладывая книгу в ночь,
или иду в волне по пояс к лодке —
я сердцем там,
где о твоей улыбке
не счесть моих легенд,
где побережья — плен,
где солнце — заточенье
в шатрах лучей,
где можно век смотреть
на поступь молодой аборигенки,
как будто чаша терпкого напитка в ней до краёв…
но, чай заваривая в азиатском зное —
в слепящих бликах этой красоты —
стремлюсь туда, где затаилась робко
за горизонтом губ твоя улыбка
как блик мечты…
Прочесть откровенье глаз —
внезапно наткнуться на лето,
где каждый раз
приготовлено всё для любви:
птицы чистят перо,
для дождя нагреваются воды,
цветочницы звонко стоят на углах,
ветерок,
продувая лёгкие платья,
полон замыслов…
Мы танцуем однажды любовь:
всё меняет свои очертанья,
сходит с мест —
будто мир отворяя глазами,
мы танцуем
однажды-любовь…
Утро в её груди —
это светлое бремя,
с которым она проснулась подле Него,
принёсшего терпкий запах с щетиной,
и ей показалась, что ей под силу Его обуздать,
вытряхнуть дух порочных набегов…
ещё предстоит научиться
входить через поры в Него
целебным раствором,
слепым притяженьем,
ещё не раз предстоит
слезами клясть себя
за нелепость желанья
быть всем для Него —
светом..
миром…
в котором она останется
одним из утр
в Его груди…
Г. Маркесу
Стук капель в окно — так промокшее утро
приходит себя скоротать
в эту кофейню,
где всегда застреваешь
в рукавах разговора
или молчишь за отсутствующих…
где в кофейном зерне
уже с утра столько вечерней прозы,
что, слушая дымчатый ветер
смеющейся женщины,
забываешь о себе
навсегда…
Волны рушатся
и, оползая в море,
слизывают песок тёплыми губами —
стирают следы-трезубцы —
оттиски посоха,
иероглифы светильника.
Мы выброшены
на этот остров,
где море вслепую
разыскивает границы.
Бредём в прибое, укрывая лица от брызг,
и я замечаю,
что для горсти звёзд и горсти песчинок
у меня есть только одна мера —
узкая раковина твоей ладони.
Каждое утро
она поднимает рычащего,
мечтающего о другой…
И он уверенно чеканит мне фразы,
как будто он сам по себе.
А я собираю с него глазами
нитки хлопот
той,
что каждый день спасает его
над пропастью
ненужности…
Я встретил
летунью снов
в тонких запястьях,
в мечтах о ещё более тонком
и полюбил
аромат
дымчатых глаз,
походку трагиактрисы,
и сказал себе:
ты нашёл жницу своих дней,
прекрасную
обёртку для сердца.
Наконец! я познаю
капризы
с их нежно-бессмысленной жизнью,
уколы их коготков,
беспечные крылья стрекоз —
заба-а-авно! лежать
на продавленной раскладушке воображенья
и не спать…
Еду к тебе,
вспоминая вкус давнего утра,
сбросив муравьёв времени,
разваливших Акрополь любви,
я везу плотный глагол п р о с т и,
чтобы разбить тень между нами
и озарить утро нашей улыбкой. —
Я еду
мимо знакомых окон и знаю,
что мне не остановиться.