Что ни делаешь — все клином —
Из беды — в другую прешь,
И в своем пространстве львином
Вся вот-вот пойдешь под нож.
Перессорились округи,
И пойди угомони,
У людей в руках не плуги,
А родня в крови родни.
Город Бога! Наше горе,
На плечах Христовый Крест.
Успокой людское море,
Скоро жить всем надоест.
Солнце пало на Голгофу,
И хлопочет пилигрим,
Чьи Евангельские строфы
Мытарь вспомнит перед ним.
Мы торгуем всем, чем можем,
Даже продаем свой ум,
Но ничто мы не умножим,
Уходя из чума в чум,
Уходя из дома к дому,
В города из городов.
Господи! Мы впали в дрему
И сползаем в спящий ров.
Все проспали. И свободу
Трудно увидать из рва.
Делай, что тебе в угоду,
Прорастет твоя трава.
Мы стоим на последнем пороге.
Меркнет ум наш и совесть и честь.
Напиши гениальные строки,
Не найдется, кому их прочесть.
Всех живьем поглотил телеящик,
И глядим из-за толщи стекла,
Каждый сам для себя, как образчик
Расщепленного атома зла.
Из цветного ночного кошмара
Телеглаз, телерук, телеплеч —
Неотвратною силой удара
Сатанинский ликующий меч.
Очень хочется пожить!
Да пожитки очень жидки,
Да и жизнь — в узлах вся нить,
Не покрыть ничем убытки,
Да и в чем кого винить,
Не бьло бы хуже пытки.
Очень хочется пожить!
Дурью голову сложить
На веселые открытки.
Молчит крематорская плаха,
Орган крематорский молчит,
И черная ласточка праха
По синему небу летит.
Зачем мне сетовать и злиться,
Все то, что есть, я выбирал.
И я живу теперь в столице,
Живу — заправский либерал.
И трын-трава, что было, будет,
И, как ни будет, — трын-трава,
И странно, что кого-то судят,
Скажите, судят за слова.
Дай мужества! Со мною горе дружится,
Беда открыла настежь ворота.
Четвертый месяц черный ворон кружится
И каркает: еще не та, не та.
Снег всюду грязный, как перелицованный,
Ну, что еще ты уготовишь мне?
Дочь гипсовой кроватью окольцована,
Больные сны разбужены в жене,
И ни двора, и ни кола, как на войне.
Осень — мудрый археолог,
Приглушила все расцветки
И полупрозрачный полог
Скинула с последней ветки.
Снова снег его зароет
До раскопок предвесенних,
И вернется голубое
Из небе стихотворенье.
И очистится до блеска
Крылышко, листок воскресший,
И ближайшего соседства
Говорок возникнет вешний.
А потом раздастся пенье,
Все оденется, что голо.
И вернет свое творенье
Пучеглазый археолог.
Застучит топорик дятла,
Выложат ежи тоннели,
Сойка подлетит, опрятна,
К праздничной своей постели.
Убить букашку? Не убью!
И муху не убью!
А то потянутся за мной
Туда, где жизни нет земной,
Смерть предъявлять свою.
И без меня их жалит внук,
Не выпустит из цепких рук,
Пока из малой пятерни
Не канут мертвыми они.
С овцы паршивой хоть бы шерсти клок,
Я перестал вести свой диалог
И с бородатым, и с усатым, и с безусым
И сплю спокойно, Господи Иисусе,
Как твой нырок или сурок,
А бедность — не порок.
Какой-то должен разговор
Случиться. И в казенном доме
Сам нарываюсь, лезу в спор,
И спорю все неугомонней.
Не выносимо понимать,
Куда уходят наши силы, —
И не взорваться, не вскричать,
Доколе же молчать России?
О, гаревые колоски,
О, пережженная полова,
Дожить до гробовой доски
И не сказать за жизнь ни слова?
Вновь руки сжаты на груди,
Но тает прежнее упорство,
Ты говоришь: там зверь внутри
С тобой вступил в единоборство.
О жизнелюбец бедный мой!
Не зверь воротит твое чрево,
А вечное качнуло Древо
Тебя над пропастью земной.
Вам хватило бы трех моих новых стихов,
Из моих, может быть, трехста,
Чтобы вам простились все семь грехов,
И мирская вся суета.
Я бы отдал их вам не жалея нисколь,
Дал на выбор бы вам самому,
Если б вы облегчили несносную боль,
Хоть кому-нибудь одному.
Я бы вам никогда не напомнил о том,
Сколько ран нанесли вы другим,
И как брата любил, наклонясь над листом,
Как бы ни был я вами гоним.
Я пойду в комиссионный,
Я куплю себе пальто.
Плут ли в нем ходил прожженный
Иль покойник, мне-то что?
Я владельца знать не знаю,
Я брезгливость одолел,
Что с живого надеваю,
То бы с мертвого надел.
Было б только потеплее,
Да по нищенской цене,
И болталось бы на шее
Материнское кашне.
Океанская мощь парохода
В снежном ворохе соли и брызг.
Вы плывете, не ваша забота,
Анна, Осип, Марина, Борис.
Под турбинами аэрофлота
Рим и Лондон, Нью-Йорк и Париж,
Вы летите, не ваша забота,
Анна, Осип, Марина, Борис.
Вас выносят из трюма и люка
На руках, и не чей-то каприз —
Вы особая ценность – валюта,
Анна, Осип, Марина, Борис.
В том прижизненном вашем горниле
И не чаяли, а собрались,
Хорошо вас теперь накормили,
Анна, Осип, Марина, Борис.
Обещанного долго ждут,
Завещанного не узнают.
Благотворительный уют
Всегда приветит птичью стаю.
Копить обиды — сущий грех,
И слезы — слез тебе не хватит.
Грызи же, белочка, орех,
Храни то золотое платье.
Пушистый не задергай хвост.
Певуньи-птички ты не бойся!
Тебе не выстроен погост,
Он человеческого свойства.
Обещанное ты найдешь,
Завещанное ты узнаешь,
На каждом крестике взрастешь,
На каждом кустике оттаешь.
Высокие твои пути
Крылатого перемещенья,
И краткий звук в твоей груди
Переживет стихотворенье.