Я встал однажды рано утром,
Сидел впросонках у окна;
Река играла перламутром,
Была мне мельница видна,
И мне казалось, что колеса
Напрасно мельнице даны,
Что ей, стоящей возле плеса,
Приличней были бы штаны.
Вошел отшельник. Велегласно
И неожиданно он рек:
«О ты, что в горести напрасно
На бога ропщешь, человек!»
Он говорил, я прослезился,
Стал утешать меня старик…
Морозной пылью серебрился
Его бобровый воротник.
Вянет лист. Проходит лето.
Иней серебрится…
Юнкер Шмидт из пистолета
Хочет застрелиться.
Погоди, безумный, снова
Зелень оживится!
Юнкер Шмидт! честное слово,
Лето возвратится!
Мне в размышлении глубоком,
Сказал однажды Лизимах:
«Что зрячий зрит здоровым оком,
Слепой не видит и в очках!»
Басня
Чиновник толстенький, не очень молодой,
По Невскому, с бумагами под мышкой,
Потея и пыхтя и мучимый одышкой,
Бежал рысцой.
На встречных он глядел заботливо и странно,
Хотя не видел никого,—
И колыхалася на шее у него,
Как маятник, с короной Анна.
На службу он спешил, твердя себе: «беги!
Из прежних опытов давно уже ты знаешь,
Как экзекутор наш с той и другой ноги
Старается в чулан упрятать сапоги,
Коли хотя немножко опоздаешь!..»
Он все бежал, но вот —
Вдруг слышит голос из ворот:
— Чиновник, окажи мне дружбу:
Скажи, куда несешься ты?— «На службу!»
— Но из сего какой же выйдет плод?
«Так надобно».— Признайся напоследок:
Мечтал ли ты когда об участи наседок?
«А что?» — Последуй-ка примеру моему!..
Чиновник, курицу узревши, эдак
Сидящую в лукошке, как в дому,
Ей отвечал: «Тебя увидя,
Завидовать тебе не стану я никак!
Несусь я,— точно так!
Но двигаюсь вперед; а ты — несешься, сидя!
Разумный человек, коль баснь сию прочтет,
То, верно, и мораль из оной извлечет.
(Моему сослуживцу г. Бенедиктову)
Шея девы — наслажденье;
Шея — снег, змея, нарцисс;
Шея — ввысь порой стремленье;
Шея — склон порою вниз.
Шея — лебедь, шея — пава,
Шея — нежный стебелек;
Шея — радость, гордость, слава;
Шея — мрамора кусок!..
Кто тебя, драгая шея,
Мощной дланью обоймет?
Кто тебя, дыханьем грея,
Поцелуем пропечет?
Кто тебя, крутая выя,
До косы от самых плеч,
В дни июля огневые
Будет с зоркостью беречь:
Чтоб от солнца, в зной палящий,
Не покрыл тебя загар;
Чтоб поверхностью блестящей
Не пленился злой комар;
Чтоб черна от черной пыли
Ты не сделалась сама;
Чтоб тебя не иссушили
Грусть, и ветры, и зима?!
Раз архитектор с птичницей спознался.
И что ж? — в их детище смешались две натуры:
Сын архитектора — он строить покушался,
Потомок птичницы — он строил только «куры».
Пия душистый сок цветочка,
Пчела дает нам мед взамен;
Хотя твой лоб — пустая бочка,
Но все же ты не Диоген.
Басня
На беговых помещик ехал дрожках.
Летела цапля; он глядел.
«Ах! почему такие ножки
И мне Зевес не дал в удел?»
А цапля тихо отвечает:
«Не знаешь ты, Зевес то знает!»
Пусть баснь сию прочтет всяк строгий семьянин:
Коль ты татарином рожден, так будь татарин;
Коль мещанином — мещанин,
А дворянином — дворянин,
Но если ты кузнец и захотел быть барин,
То знай, глупец,
Что, наконец,
Не только не дадут тебе те длинны ножки,
Но даже отберут коротенькие дрожки.
«Вы любите ли сыр»- спросили раз ханжу.
«Люблю,- он отвечал,- я вкус в нем нахожу».
Басня
Хороший стан, чем голос звучный,
Иметь приятней во сто крат.
Вам это пояснить я басней рад.
Какой-то становой, собой довольно тучный,
Надевши ваточный халат,
Присел к открытому окошку
И молча начал гладить кошку.
Вдруг голос горлицы внезапно услыхал…
«Ах, если б голосом твоим я обладал,-
Так молвил пристав,- я б у тещи
Приятно пел в тенистой роще
И сродников своих пленял и услаждал!»
А горлица на то головкой покачала
И становому так, воркуя, отвечала:
«А я твоей завидую судьбе:
Мне голос дан, а стан тебе».
Сестру задев случайно шпорой,
«Ma soeur,— я тихо ей сказал:—
Твой шаг неровный и нескорый
Меня не раз уже смущал.
Воспользуюсь я сим моментом
И сообщу тебе, ma soeur,
Что я украшен инструментом,
Который звонок и остер».
Басня
Однажды к попадье заполз червяк на шею;
И вот его достать велит она лакею.
Слуга стал шарить попадью…
«Но что ты делаешь?!»- «Я червяка давлю».
Ах, если уж заполз к тебе червяк на шею,
Сама его дави и не давай лакею.
Дайте силу мне Самсона;
Дайте мне Сократов ум;
Дайте легкие Клеона,
Оглашавшие форум;
Цицерона красноречье,
Ювеналовскую злость,
И Эзопово увечье,
И магическую трость!
Дайте бочку Диогена;
Ганнибалов острый меч,
Что за славу Карфагена
Столько вый отсек от плеч!
Дайте мне ступню Психеи,
Сапфы женственный стишок,
И Аспазьины затеи,
И Венерин поясок!
Дайте череп мне Сенеки;
Дайте мне Вергильев стих,-
Затряслись бы человеки
От глаголов уст моих!
Я бы, с мужествов Ликурга,
Озираяся кругом,
Стогны все Санктпетербурга
Потрясал своим стихом!
Для значения инова
Я исхитил бы из тьмы
Имя славное Пруткова,
Имя громкое Козьмы!
На мягкой кровати
Лежу я один.
В соседней палате
Кричит армянин.
Кричит он и стонет,
Красотку обняв,
И голову клонит;
Вдруг слышно: пиф-паф!..
Упала девчина
И тонет в крови…
Донской казачина
Клянется в любви…
А в небе лазурном
Трепещет луна;
И с шнуром мишурным
Лишь шапка видна.
В соседней палате
Замолк армянин.
На узкой кровати
Лежу я один.
(С древнего греческого)
Полно меня, Левконоя, упругою гладить ладонью;
Полно по чреслам моим вдоль поясницы скользить.
Ты позови Дискомета, ременно-обутого Тавра;
В сладкой работе твоей быстро он сменит тебя.
Опытен Тавр и силен; ему нипочем притиранья!
На спину вскочит как раз; в выю упрется пятою.
Ты же меж тем щекоти мне слегка безволосое темя,
Взрытый наукою лоб розами тихо укрась.