В сентябрьский день, дорогою прямой,
Неторопливо, сдержанно, солидно
Из школы двое шествуют домой —
С урока географии, как видно.
Один — пофилософствовать не прочь,
Он говорит, помахивая ранцем:
— У нас вот — день, а в это время ночь
У этих, как их там, американцев.
Ведь правда, получается чуднО:
У них — темно, у нас же солнце всходит;
У нас — обед, а там уж спят давно, —
Всё шиворот-навыворот выходит.
И так всегда — и сто, и тыщу лет… —
И, от земли не поднимая взгляда,
Второй сказал презрительно в ответ:
— Буржуи, что ж… Так им, чертям, и надо!
Никто мне в детстве не дарил игрушек,
Ни разу я на ёлке не бывал.
В лесу я слушал, но не птиц, а пташек,
Как мой отец пернатых называл.
На плавал я в проливе Лаперуза,
Морских просторов не видал пока.
И не читал я Робинзон Крузо,
А знал лишь про Ивана-дурака.
И хоть я первым в школьных шёл науках,
Всё до последней понимал строки,
Ходил я в школу не в штанах, не в брюках,
А — уж простите! — надевал портки.
У нас такое издавна водилось —
Не мог я стать со всеми наравне:
Что хорошо — к другим само катилось,
А что плохое — доставалось мне…
Но я отнюдь не жалуюсь на это
И не ищу спасительной статьи:
С тех пор как взвился жаркий стяг Советов,
Все жалобы рассмотрены мои;
Все судьбы изменились людские,
И, с вещим словом ленинским в душе,
Мы за полвека сделались такие,
Что нам весь свет завидует уже.
И что там пенье птушек или пташек,
Когда нам в руки отдана сполна
Не только ты, Земля родная наша,
Но отдан Марс, Венера и Луна.
И нам в Державе Дружбы и Согласья
Доступно всё, чем ни было б оно.
И все мои несчастья и ненастья
Давно прошли. Рассеялись давно.
И жить бы мне, забыв про все невзгоды, —
Просторно, щедро, а не как-нибудь.
Да только жаль, что быстро тают годы
И их уже никак нельзя вернуть.
И все мне горше с каждым расставаться,
От каждого всё дальше отступать.
Ах, если бы сбросить лет хотя бы двадцать,
А если можно, то и двадцать пять!
Лет двадцать пять… Пустое искушенье! —
Бессильна здесь сама природа-мать.
И всё же, всё ж великое свершенье
Великих дел я мог бы увидать!
И всё же, всё ж мне очень бы хотелось
Увидеть мир в грядущем бытии.
Я б сделал все, что нынче не успелось,
И думы б все додумал я свои.
И сверх того — пускай совсем не первым! —
На Марсе и, конечно, на Луне
Я побывать хотел бы. И, наверно,
Прогулку эту разрешили б мне.
1
К Степановой хате весной, перед вечером,
Подкралася смерть неприметной тропой.
— Степан Алексеич! Раздумывать нечего…
Степан Алексеич! Пришла за тобой.
Как видно, пропала ухватка железная, —
Лежишь ты да зря переводишь харчи…
— Что верно, то верно — хвораю, болезная,
Что правда, то правда — лежу на печи.
Давно уж задумал я думу нездешнюю,
Давно отошёл от полей и двора…
— Ну, что ж, приготовь
свою душеньку грешную,
Сегодня твоя наступила пора…
— Готов я. И доски для гроба натёсаны,
И выбрано место… Дорога одна…
А только нельзя ли отсрочить до осени? —
Уж больно хорошая нынче весна.
Хочу перед ночью своей нескончаемой
При свете, при лете пожить, подышать,
На всё на живое взглянуть на прощание,
Чтоб легче мне было в могиле лежать.
Опять же, хоть стар я, а всё же с понятием,
И знать, понимаешь ли, надобно мне —
Что наши решили насчёт неприятеля
И как повернутся дела на войне.
Узнаю про всё и умру успокоенный, —
Ни словом, ни делом тебе не солгу… —
И смерть отвечала: — Пусть будет по-твоему,
До первого снега отсрочить могу.
2
Вот лето промчалось. Покосы покошены.
Хлеба обмолочены. Тихо кругом.
Земля принакрылася белой порошею,
И речка подёрнулась первым ледком.
В окошко старик посмотрел, запечалился:
Знакомая гостья спешит через двор.
— Степан Алексеич! Отсрочка кончается…
Степан Алексеич! Таков уговор…
— Что верно, то верно…
Пора мне скопытиться, —
Степан говорит, — отслужил и в запас.
Да знаешь ли, дело такое предвидится,
Что мне умереть невозможно сейчас.
За всё моя совесть потом расквитается,
А нынче бы надо со мной погодить:
Прибыток в дому у меня ожидается —
Невестка мне внука должна народить.
И хочешь не хочешь, но так уж приходится, —
Позволь мне хоть малость
постранствовать тут:
Мне б только дождаться,
когда он народится,
Узнать бы — какой он и как назовут.
— И много ль для этого надобно времени?
— Ну, месяц, ну, два… Так о чём же тут речь?..
К тому же, пока ещё нет замирения,
На немцев бы надо тебе приналечь.
А там — приходи. Три аршина отмеривай, —
Степан не попросит уже ничего.
И будет лежать он — спокойный, уверенный,
Что живо, что здравствует племя его.
Солдату бывалому, старому воину —
Сама понимаешь — не грех уступить… —
И смерть отвечала: — Пусть будет по-твоему,
Хитришь ты, я вижу, да так уж и быть…
3
Мороз отскрипел. Отшумела метелица.
Снега потеряли свою белизну.
Туман вечерами над речкою стелется,
На улицах девушки кличут весну.
Ручей на дорогу откуда-то выбежал, —
Запел, заиграл, молодой баламут!..
Степан Алексеич поднялся — не выдержал,
Уселся на лавку и чинит хомут.
И любо Степану, и любо, и дорого,
Что он не последний на ниве людской;
Поди не надеялись больше на хворого,
А хворый-то — вот он, выходит, какой!
И сам хоть куда, и работа не валится
Из старых толковых Степановых рук.
А внуком и вправду Степан не нахвалится,
Да как нахвалиться? — орёл, а не внук!
Накопит он силы, войдёт в разумение,
А там — и пошёл по отцовским стопам!
Задумался старый… И в это мгновение
Послышался голос: — Готов ли, Степан? —
Степан оглянулся: — Явилася, странница!..
А я-то, признаться, забыл уж давно:
На старости память, как видно, туманится,
И помнить про всё старику мудрено.
— Ой, врёшь ты, Степан, —
заворчала пришелица, —
Совсем очумел от моей доброты!
Я думала — всё уж… А он канителится —
Расселся и чинит себе хомуты!
Ужели ж напрасно дорогу я мерила?
Хорош, человече! Куда как хорош!
А я-то на честное слово поверила,
А мне-то казалось, что ты не соврёшь… —
Старик не сдержался: — Казалось! Казалося!
Подумаешь тоже — нарушил обет!..
Да что ты, всамделе, ко мне привязалася,
Как будто другого занятия нет?
Понравилось, что ли, за старым охотиться?
Стоишь над душой, а не знаешь того,
Что скоро с победою сын мой воротится
И пишет он мне, чтобы ждал я его.
И как же не встретиться с ним, не увидеться,
И как не дождаться желанного дня?
Великой обидою сердце обидится,
Коль праздник мой светлый придёт без меня.
Не вовремя ты на меня изловчилася,
Не в срок захотела меня уложить:
Уж как бы там ни было, что б ни случилося,
А Гитлера должен Степан пережить!
И что ты ни делай, и что ни загадывай, —
Пока не услышу, что Гитлер подох,
Ты лучше в окошко моё не заглядывай,
Ты лучше ко мне не ступай на порог.
И это тебе моё слово последнее,
И это тебе окончательный сказ!.. —
Подумала смерть, постояла, помедлила,
Махнула рукою и скрылась из глаз.
Каждый день в квартире глянец
Эта женщина наводит.
Каждый вечер иностранец
К этой женщине приходит.
Встречи их ненарушимы, —
Всё обдумано заране.
До утра скрипят пружины
В перегруженном диване.
Ну, а утром надевает
Он рубашки и подтяжки,
И у лампы «забывает»
В двадцать долларов бумажки.
И хозяйка очень рада,
Да и есть на то причины:
Ничего ведь ей не надо,
Кроме денег и мужчины.
Но когда нейдёт к ней мистер —
Сколько жалоб, сколько стонов! —
Не проси тогда амнистий
Для московских телефонов.
Днём и ночью балабонит,
Днём и ночью рвётся к другу.
И, крича, с квартиры гонит
Неповинную прислугу.
Велики её страданья,
Страсть её неугасима…
Наконец он ей свиданье
Назначает у Торгсина.
Путь открыт. Конфликт улажен.
Заживает в сердце рана.
Приступают персонажи
К продолжению романа.
У вырванных снарядами берёз
Сидит старик, а с ним собака рядом.
И оба молча смотрят на погост
Каким-то дымным, невесёлым взглядом.
Ползёт туман. Накрапывает дождь.
Над мёртвым полем вороньё кружится…
— Что, дедушка, наверно, смерти ждёшь?
Наверно, трудно с немцами ужиться?
Старик помедлил. Правою рукой
Сорвал с куста листочек пожелтелый.
— В мои года не грех и на покой,
Да, вишь, без нас у смерти много дела.
Куда ни глянь — лютует немчура,
Конца не видно муке безысходной.
И у меня вот от всего двора
Остался я да этот пёс голодный.
И можно ль нам такую боль стерпеть,
Когда злодей всю душу вынимает?..
В мои года не штука помереть,
Да нет, нельзя — земля не принимает.
Она — я слышу — властно шепчет мне:
«Ты на погосте не найдёшь покоя,
Пока в привольной нашей стороне
Хозяйничает племя нелюдское.
Они тебе сгубили всю семью,
Твой дом родной со смехом поджигали;
Умрёшь — могилу тихую твою
Железными затопчут сапогами…»
И я живу. Своим путём бреду,
Запоминаю — что и где творится,
Злодействам ихним полный счёт веду, —
Он в час расплаты может пригодиться.
Пускай мне тяжко. Это ничего.
Я смерть не позову, не потревожу,
Пока врага, хотя бы одного,
Вот этою рукой не уничтожу.
В седом океане, в полярной пустыне,
От края родного вдали,
Четыре товарища жили на льдине,
У самой вершины Земли.
И там, где роятся лишь ветры да вьюги,
Где ночи как смерть холодны,
Несли они знамя Советской Науки
И гордую славу Страны.
Вода бушевала у них под ногами,
Ломался обманчивый лед,
Метель засыпала палатку снегами,
Но люди стремились вперед.
Мечту вековую они превратили
В простую и ясную быль;
Кремлевские звезды им всюду светили
На многие тысячи миль.
И знали герои, что если нагрянет
Угроза в суровом краю —
Сквозь бури и штормы им Сталин протянет
Надежную руку свою!
Сквозь бури и штормы, в далекие дали,
Послала Страна корабли —
Встречайте заводы, встречайте колхозы
Героев Советской Страны!
Ночь молчит. Ни песен, ни огней,
Петухи — и те поонемели.
Словно стая белых голубей,
За окном колышутся метели.
Вот она — глухая сторона.
Вот она — забытая деревня!
Есть у нас всего одна луна,
Да и та горит не ежедневно.
Где ж за жизнь великая борьба? —
Ждали мы и не дождались нови.
Оттого-то каждая изба
Хмурит так соломенные брови.
Оттого и вечера глухи
И не льются бойкие припевки.
В города сбежали женихи,
И тоскуют одиноко девки.
Денег ждут суровые отцы,
Ждут подарков матери родные,
Но везут почтовые гонцы
Только письма, письма доплатные:
Дескать, сам хожу почти с сумой, —
Позабудьте про мою подмогу.
Я теперь подался бы домой,
Только нету денег на дорогу.
И коль скоро не найду работ,
То, минуя всякие вокзалы,
Мне придётся двинуться в поход —
Посчитать несчитанные шпалы.
Дом у Вани с железною крышей,
Сапоги у него под лак.
А за что же любить мне Мишу,
Если Миша простой батрак?
Знает сердце, что он хороший
И не сгубит моей красы.
Но зато у Ивана — калоши,
Но зато у Ивана — часы.
Я и Миша — хорошая пара,
Если б только земля да кров…
Но у Вани ведь два самовара,
Но у Вани ведь столько коров!
И во всём у него излишки,
Всё в избытке — куда ни взгляни.
А у Миши лишь только книжки,
Да и то без картинок они.
И приходят к нему по делу
Все такие ж, как он, голыши,
У Ивана же — пять наделов,
А семья-то — четыре души.
Полон сад его яблонь и вишен,
Кошелёк у него не пустой.
А за что же любить мне Мишу,
Если он комсомолец простой?.
Разрываются мысли на части,
Навалилось раздумье вдруг:
Ну, какое тут выбрать счастье,
Ну, какое же взять из двух?
Сердце девичье правду слышит
И цветёт, словно алый мак:
Я люблю, я люблю тебя, Миша,
Я люблю ни за что тебя, так!
В каком бы я ни был далёком краю,
Какой бы не шёл стороной,
Я вижу родную столицу мою
И слышу я голос родной.
Московское солнце повсюду горит,
Повсюду лучи свои льёт.
Недаром в Испании город Мадрид
Московские песни поёт!
Москва окрыляет любого из нас
И учит работать и жить.
И тот, кто в Москве побывает хоть раз
Не сможет её позабыть!
В ней сила народа, в ней Сталин живёт
И с ним наша радость ясна,
И всюду зовут нас вперёд и вперёд
Его боевые дела!
И сколько бы враг не мечтал о войне,
О новом кровавом пути,
По нашей столице, по нашей стране
Ему никогда не пройти!
В каком бы я ни был далёком краю,
Какой бы не шёл стороной,
Я вижу родную столицу мою
И слышу я голос родной.
Уж сколько лет одну и ту же
Ведёт он линию свою:
Обедню нехотя отслужит,
Побьёт от скуки попадью;
Младенцев крестит, а случится —
В могилу старца отпоёт.
А сам при том ворчит и злится,
Что не усердствует народ, —
Что мало и детей родится,
И редко-редко кто помрёт.
И, наставляя наши души
На путь молитвы и поста,
Он каждодневно водку глушит
Во имя бога и Христа.
И, горько жалуясь на грыжу,
Выходит, пьяный, на крыльцо…
Я на закате часто вижу
Его священное лицо.
1
Давно это, помнится, было со мною, —
В смоленской глухой стороне,
В поля, за деревню, однажды весною
Пришло моё детство ко мне.
Пришло и сказало: — Твои одногодки
С утра собрались у пруда,
А ты сиротою сидишь на пригорке,
А ты не идёшь никуда.
Ужели ж и вправду тебе неохота
Поплавать со мной на плоту,
Ручей перепрыгнуть с разбегу, с разлёту,
Сыграть на лужайке в лапту;
На дуб, на берёзу вскарабкаться лихо
Иль вырезать дудку в лесу?.
— Мне очень охота, — ответил я тихо, —
Да, видишь, свиней я пасу.
Такое они беспокойное племя,
Что только гляди да гляди.
И бегать с тобой, понимаешь, не время, —
Ты как-нибудь после приди…
2
Пришло моё детство, пришло золотое
Июльской порою ко мне,
И так говорит, у завалинки стоя:
— Ты, что же, — опять в стороне?
Наверно, забыл, что поспела малина,
Что в лес отправляться пора?
Наверно, не знаешь — какого налима
Ребята поймали вчера?.
— Я знаю, — со вздохом сказал я на это, —
Да только уйти не могу:
Все наши работают в поле с рассвета,
А я вот избу стерегу.
Двухлетний братишка со мною к тому же, —
Не смыслит ещё ничего:
Уйдёшь — захлёбнется в какой-нибудь луже
Иль бык забодает его.
И куры клюют огурцы в огороде, —
Хоть палкой их бей по ногам!
Сгоню их — они успокоятся вроде,
А гляну — опять уже там…
Так я говорил — деловито, печально,
Желая себя оправдать…
И, палочкой белой взмахнув на прощанье,
Ушло моё детство опять.
3
Пришло оно снова холодной зимою
В наш бедный нерадостный дом,
Взяло меня за руку жаркой рукою:
— Идём же, — сказало, — идём!
Могу я придумать любую забаву,
Любую игру заведу:
С тобою мы вылепим снежную бабу
И в бабки сразимся на льду;
На санках с горы пронесёмся, как ветер,
Сыграем с друзьями в снежки…
— Мне б очень хотелось, — я детству ответил,
Да руки, видать, коротки.
Ты разве забыло, что нынче — не лето,
Что не в чем мне выйти за дверь?
Сижу я разутый, сижу я раздетый,
И нет у нас хлеба теперь.
Ты б лучше весной… — попросил я несмело, —
Тогда и в рубашке тепло… —
Безмолвно оно на меня посмотрело
И, горько вздыхая, ушло.
Ушло моё детство, исчезло, пропало, —
Давно это было, давно…
А может, и вовсе его не бывало
И только приснилось оно.
Здесь, под тенью вековых берез,
Не найти весёлого рассказа.
Деревенский сумраяный погост
Заселён народом до отказа.
Жизнь не всех лелеет под луной.
И, глаза накрывши полотенцем,
Каждый год — и летом и зимой —
Шли и шли сюда переселенцы.
Каждый год без зависти и зла
Отмерялись новые усадьбы,
И всегда сходилось полсела
Провожать безрадостные свадьбы.
Словно лодки по морским волнам
На какой-нибудь спокойный остров,
Гроб за гробом плыли по полям,
Приближаясь медленно к погосту.
И земля, раскрыв свои пласты,
Им приют давала благосклонно.
Свежие сосновые кресты
Поднимали руки удивлённо.
По весне убогая трава
Вырастала на могилах чёрствых…
Целый век, а может быть, и два
Здесь живые хоронили мёртвых.
И, отдавши долг последний свой,
На деревню молча уходили.
Ели хлеб, замешанный с травой,
Били жён да подати платили;
Звали счастье под своё окно,
Только счастье не спешило в гости.
И надёжным было лишь одно —
В три аршина место на погосте.
Пусть живет на свете
Долгие годы
Всем врагам на гибель,
На счастье народа —
Вячеслав Михайлович,
Наш неутомимый,
Всей страной избранный,
Всей страной любимый!
Собрались мы вместе
Да под этой кровлей,
Чтобы дружно выпить
За его здоровье —
Поднимайте чарки
И до дна выпивайте,
А кто уже выпил —
Снова наливайте!
Мы пришли, чтоб вспомнить
Годы боевые,
И пожать с ним честно
Руки дорогие,
Чтоб сказать спасибо
За его работу,
За его работу,
За его заботу!
Пусть живет на свете
Он долгие годы
Всем врагам на гибель,
На счастье народа —
Вячеслав Михайлович,
Всей страны избранник,
Гений, самого
Сталина боевой соратник!
Осторожно ветер
Из калитки вышел,
Постучал в окошко,
Пробежал по крыше;
Поиграл немного
Ветками черёмух,
Пожурил за что-то
Воробьёв знакомых.
И расправив бодро
Молодые крылья,
Полетел куда-то
Вперегонку с пылью.
Город мой над рекою Десною, —
Разве ж я позабуду его?. —
В этом городе древнем весною
Потерял я себя самого.
Тёплым вечером, в час предзакатный,
В городском многолюдном саду
Потерял я себя безвозвратно
И никак до сих пор не найду.
Вас лишь только об этой печали,
Вам одной рассказал я тогда.
— Что ж, ищите, — вы мне отвечали, —
Коль случилась такая беда.
И хотя, покоряясь рассудку,
С вами в ряд продолжал я идти,
Но снести вашу горькую шутку
Невозможно мне было почти…
Через месяц я с вами простился
В том же самом саду, у берёз…
Далеко я от вас очутился,
Далеко — за три тысячи вёрст.
Здесь теперь, на уральских заводах,
Всё ищу я себя, чудака…
Я ищу уже целых три года,
Но — увы! — безнадежно пока;
В третий раз я пишу вам отсюда,
Болью сердца пишу своего…
Я в любое поверил бы чудо,
Лишь бы вы совершили его!