Джэн!
Дорогая!
Ты хмуришь свой крохотный лоб,
Ты задумалась, Джэн,
Не о нашем ли грустном побеге?
Говорят, приближается
Новый потоп,
Нам пора позаботиться
О ковчеге.
Видишь —
Мир заливает водой и огнем,
Приближается ночь,
Неизвестностью черной пугая…
Вот он — Ноев ковчег.
Войдем,
Отдохнем,
Поплывем,
Дорогая!
Нет ни рек, ни озер.
Вся земля —
Как сплошной океан,
И над ней небеса —
Как проклятие…
И как расплата…
Все безмолвно вокруг.
Только глухо стучит барабан,
И орудия бьют
С укрепленного Арарата.
Нас не пустят туда —
Там для избранных
Крепость и дом,
Но и эту твердыню
Десница времен поразила.
Кто-то бросился вниз…
Видишь, Джэн,—
Это новый Содом
Покидают пророки
Финансовой буржуазии.
Детский трупик,
Качаясь,
Синеет на черной волне,—
Это маленький Линдберг,
Плывущий путями потопа.
Он с Гудзона плывет,
Он синеет на черной волне
По затопленным картам
Америки и Европы.
Мир встает перед нами
Пустыней,
Огромной и голой.
Никто не спасется,
И никто не спасет!
Побежденный пространством,
Измученный голубь
Пулеметную ленту,
Зажатую в клюве,
Несет.
Сорок раз…
Сорок дней и ночей…
Сорок лет
Мне исполнилось, Джэн.
Сорок лет…
Я старею.
Ни хлеба…
Ни славы…
Чем помог мне,
Скажи,
Юридический факультет?
Чем поможет закон
Безработному доктору права?
Хоть бы новый потоп
Затопил этот мир в самом деле!
Но холодный Нью-Йорк
Поднимает свои этажи…
Где мы денег достанем
На следующей неделе?
Чем это кончится,
Джэн,
Дорогая,
Скажи!
Там, где небо встретилось с землёй,
Горизонт родился молодой.
Я бегу, желанием гоним.
Горизонт отходит. Я за ним.
Вон он за горой, a вот — за морем.
Ладно, ладно, мы ещё поспорим!
Я и погоне этой не устану,
Мне здоровья своего не жаль,
Будь я проклят, если не достану
Эту убегающую даль!
Все деревья заберу оттуда,
Где живёт непойманное чудо,
Всех зверей мгновенно приручу…
Это будет, если я хочу!
Я пущусь на хитрость, на обман,
Сбоку подкрадусь… Но как обидно —
На пути моём встаёт туман,
И опять мне ничего не видно.
Я взнуздал отличного коня —
Горизонт уходит от меня.
Я перескочил в автомобиль —
Горизонта нет, а только пыль.
Я купил билет на самолёт.
Он теперь, наверно, не уйдёт!
Ровно, преданно гудят моторы.
Горизонта нет, но есть просторы!
Есть поля, готовые для хлеба,
Есть ещё не узнанное небо,
Есть желание! И будь благословенна
Этой каждой дали перемена!..
Горизонт мой! Ты опять далёк?
Ну ещё, ещё, ещё рывок!
Как преступник среди бела дня,
Горизонт уходит от меня!
Горизонт мой… Я ищу твой след,
Я ловлю обманчивый изгиб.
Может быть, тебя и вовсе нет?
Может быть, ты на войне погиб?
Мы — мои товарищи и я —
Открываем новые края.
С горечью я чувствую теперь,
Сколько было на пути потерь!
И пускай поднялись обелиски
Над людьми, погибшими в пути, —
Всё далёкое ты сделай близким,
Чтоб опять к далёкому идти!
Хочется без конца
Думать об Ильиче,
Будто рука отца
Вновь на твоём плече.
Рвался в бою металл,
Бился с врагом солдат,
Подвиг сопровождал
Мудрый отцовский взгляд.
Множится ширь полей,
Голос их слышишь ты:
Нет ничего теплей
Ленинской теплоты!
Ленин! Всё видит он –
Звёзды полярной мглы,
Мчащийся эшелон,
Кедров таёжных стволы…
Не уставай, рука!
Помните каждый час:
Совесть большевика –
Ленин смотрит на нас!
1
Снова бродит луна
Но полям бесконечных скитаний.
Словно в очередь к богу,
Вразвалку лежат мертвецы…
Засыхает слюна
Над застрявшей в гортани
Отсыревшей полоской мацы…
Чтобы спрятать свой стыд,
Чтобы скрыть свой позор от людей,
Небеса над землей
Опускают ночной горизонт…
Беспощадная ночь,
Ты бы стала немного светлей,
Если б ты поняла,
Как смертельно устал Либерзон…
Дилижанс трясется и скрипит,
Самуил Израилевич спит.
Впереди
Круговоротом верст
Распростерся
Полевой ковер.
Ветром донесло издалека
Пьяное дыханье мужика.
Бродит полночь неживая
По местечкам разоренным,
Свежий ветер обдувает
Мещанина Либерзона.
— Господи!
Еще недоставало
В тухлом дилижансе простудиться…
Одолжи мне, боже, покрывало
На мою худую колесницу!
Или мало просьбы человека?
Или я молился мало?
Или мертвая моя Ревекка
Обо мне еще не рассказала?
Ты ведь видел
Этих трупов груды,
Дочерей моих ты видел тоже,
Ты смотрел на розовые груди,
Ты смотрел и… засмотрелся, боже!
Через тучи песков,
Через версты пустынь,
Через черную зелень еврейской весны,
Неумыт и обшарпан,
Я пришел на Волынь —
Кочевой гражданин
Неизвестной страны.
И если, о господи,
На одном из небес
Ты найдешь мое счастье, —
То сжалься над ним,
Вынь все лучшие звезды свои и повесь
Над заплаканным счастьем моим! …
Что-то дует сильно,
Что-то спится слабо…
Разреши, всесильный,
Повернуться на бок…
Дилижанс трясется и скрипит,
Самуил Израилевич спит…
Лунная корона
Гаснет в полумгле,
Окна занавешены
Изморозью белою,
Тихою походкой
Бродит по земле
Жирная суббота,
Ничего не делая.
Звезды пожелтели —
Божьи плоды,
Позднее время —
Половина второго…
Тишина
От земли до звезды,
От Меркурия
До Могилева…
2
Как струна в музыкальном ящике,
Ветер вздрогнул среди домов.
Звезды тихие и дрожащие,
Словно божии приказчики
За прилавками облаков.
Ветра взбалмошная походка
Вдоль по вывеске прокатилась,
Где мечтательная селедка
На сосиски облокотилась.
Ветер мечется и кружится,
Разговаривая неясно:
«Либерзон! Пора освежиться!
Либерзон! Погода прекрасна!»
Покупатель ушел последний,
Ужин праздничный приготовлен…
— Ну, сыночек мой, ну, наследник,
День закончен, конец торговле!
Вечер в окнах стоит,
Обрисован
Старомодною синевою…
Либерзон задвинул засовы,
Моет руки перед едою…
И сидит за одним столом,
Хлебом с маслом по горло сыт,
«Бакалейный торговый дом –
Самуил Либерзон и Сын».
Самовара большой костер
Потухает в изнеможенье.
Начинается разговор
Философского направленья:
— Что ты видел, цыпленок куцый,
У окошка родного дома? —
Отблеск маленькой революции
И пожар большого погрома…
Озираясь на склоне дней,
Тихо прошлое провожая,
Не забудь, дорогой Моисей,
Это имя — Игнат Можаев.
От погрома уйдя назад
В лицемерный приют полей,
Он живет — Можаев Игнат, —
Чтоб кормить и колоть свиней…
—
Ночь на мир положила лапы,
Всем живущим смежив ресницы.
Огонек одинокой лампы
В закопченном стекле томится.
Ночь раскинулась, вырастая.
Звезды в окнах —
Кругом пламенным…
Молодой Либерзон читает,
Подготавливаясь к экзаменам.
Ах, как много учиться надо.
Бродит взгляд его опущенный
По страницам «Александра
Сергеевича Пушкина…».
Соблазнительная подушка
Так заманчиво обнажена…
«Что же ты, моя старушка,
Приумолкла у окна?..»
—
Суровая полночь
Приносит грозу,
Фейерверк молний
И гром отдаленный,
И ангел увидел,
Как где-то внизу
В обнимку
Сном праведных
Спят Либерзоны,
И Пушкин склонился над ними во мгле,
С любовью над юным,
С улыбкой над старым…
«Как ныне сбирается вещий Олег
Отмстить неразумным хозарам…»
3
Весть летела из столицы
К деревенькам и станицам,
Разбудила и вспугнула
Задремавшие аулы
И присела на крылечко
У еврейского местечка.
—
С юго-западной стороны
Ночь колышет колокола, —
Эти звезды вокруг луны —
Словно дети вокруг стола.
Молодая стоит луна
На житомирском берегу,
Над Житомиром — тишина,
Над Полосами — тихий гул…
Ты прислушайся, Моисей,
Моисей Либерзон, не спи!
Запрягает своих коней
Сам Тютюник в ночной степи.
Убегает в поля трава,
Лошадь в страхе за ней бежит, —
Атаманова голова,
Словно бомба, над ней висит.
Атаман пролетел вперед,
Бесшабашный и молодой.
Подмигнул ему небосвод
Самой маленькою звездой.
Две губернии на поклон
Прибегают к нему зараз…
Но недаром морской циклон
Бородою Дыбенко тряс, —
Он идет впереди полков
Триста пушек за ним гудят,
И четыреста жеребцов,
И пятьсот боевых ребят.
Смерть стоит за плечом его,
Кровь цветет на его усах…
О Тютюник!
Твое торжество —
Только пыль на его ногах!..
Озадаченный горизонт
Собирает свои облака,
И стоит Моисей Либерзон,
Поднимая знамя полка.
Он стоит впереди полков.
Триста пушек за ним гудят,
И четыреста жеребцов,
И пятьсот боевых ребят…
Ты с ума сошел, Моисей!
Тишина и покой кругом,
Только ветер чужих степей.
Чуть колышет твой тихий дом.
Одеялом большим накрыт
Твой отец, погруженный в сон,
И приходит к нему царь Давид,
И является царь Соломон.
В этой сказочной тишине,
В этом выдуманном раю
Он с царями ведет во сне
Интересное интервью…
Ночь проносит сквозь синь степей
Колыханье колоколов,
И опять идет Моисей
По равнинам военных снов.
Наблюдая полет ракет,
Моисей подошел к реке,
С красным флагом в одной руке,
С револьвером в другой руке.
И не страшен разбег дорог
Перешедшему вброд реку,
И стоит над Синаем бог,
Приготовившийся к прыжку.
0н у пропасти на краю,
У последней своей звезды.
Пожелтели в его раю
Запечатанные сады.
Пожалей его, Моисей, —
Бога прадедов и отцов!..
Громкий выстрел среди степей,
Тихий стон среди облаков…
Над Житомиром тишина…
И гудит снаряд отдаленный,
Словно падающая луна
С утомленного небосклона…
4
Посреди необъятных болот
Середина поэмы встает,
И во тьме зажигается стих
И горит, чтоб согреть часовых.
Неспокойная полночь болот.
Разводящий не скоро придет.
«В этой тьме погибать не резон, —
Мы пропали с тобой, Либерзон!
Хорошо б на минутку прилечь…
И зачем нам болото беречь?..»
Эта сырость как черный туман…
Пропадает Можаев Иван…
Над болотом гортанная речь:
«Нам приказано —
Надо стеречь.
Скоро смена,
Рассвет недалек.
Успокойся, Ванюша, дружок!»
Раздвигая болотную хмарь,
Поднимает поэма фонарь,
И стоит на посту, освещен,
Молодой Моисей Либерзон.
Посреди болотных пустырей
Он стоит, мечтательность развеяв, —
Гордость нации,
Застенчивый еврей,
Боевой потомок Маккавеев.
Под затвором
Молчалив свинец…
Где теперь его отец?
(Он, наверно, в тишине ночной
Медленно читает Тору,
Будто долг свой
Тяжкий и большой
По частям выплачивает кредитору.)
Влажен штык,
И отсырел приклад…
Моисея неподвижен взгляд.
(Может быть, ему издалека
Запылала смуглая щека
Дочери часовщика?..)
Полночь бродит над часовыми,
Мир вокруг без остатка вымер.
На четырнадцатой версте
Пробегает сухая степь,
Там усталая спит Расея
Без Ивана
И Моисея…
Пусть в тумане заперты пути,
Не грусти, Можаев,
Не грусти!
Ты не тот, кто ловит голубей,
Не робей, Ванюша,
Не робей!
«Я грущу, товарищи, по дому,
Дума мучает меня одна:
Для чего мне, парню молодому,
Молодость бесплатная дана?
Для того ли я без отдыха работал,
Для того ли я страдал в бою,
Чтобы это темное болото
Засосало голову мою?..
В этой тьме погибнуть не резон,
Очень скучно умирать мне без людей…
Посади меня на лошадь, Либерзон,
Дай мне в руки саблю, Моисей!
Я тебе промчусь, как атаман,
Я врагов
Повырубаю враз,
Только, друг мой,
Убери туман
От моих заиндевевших глаз!
Буду первым я в жестокой сече.
С вытянутой саблей поперек…
Мы еще проскачем, Моисейчик,
Мы еще поборемся, браток!
Или будет нам обоим крышка,
Иль до гроба будем вместе жить…
Никогда не думал я, братишка,
Что могу я
Жида полюбить.
Я тебя своей любовью грею,
Я с тобою мучаюся тут,
Потому что на земле евреи
Симпатичной нацией живут…
Долго ли осталось нам томиться,
Скоро ли окончится поход?
Говорят, что скоро заграница
Тоже по-советски заживет.
И наступит времечко такое,
И пойдут такие чудеса,
Чтобы каждый дом себе построил,
Чтобы окна выходили в сад.
Старой жизни
Навсегда капут,
Будет жизнь
Куда вкусней и гуще,
Будет хлеб —
Пятиалтынный пуд,
И еще дешевле — неимущим.
Будет каждый жить свой долгий век,
В двести лет
Справляя именины…
Я хотя и темный человек,
Ну а все же
Верю в медицину…»
Мир вокруг без остатка вымер,
Полночь бродит над часовыми…
«Эх, Моисейчик,
Такие дни!
Очень скучно мне и обидно –
Мы с тобою
Совсем одни,
Даже пса — и того не видно…
Мы вернемся с тобой едва ли, —
Над болотами
Ночь темна…
Как живет теперь
Моя Валя?
Что поделывает она?
Помню,
С ней отводил я душу,
И голубил ее,
И ласкал,
Я над милой своей Валюшей,
Словно мост над рекой, стоял…
Ветер в поле
Всю ночь бежит
По разбросанным зеленям…
И Валюша одна сидит
И, наверное, ждет меня.
Вот вернусь я,
Построю дом,
Тесно выложу кирпичи…
Не дадут кирпичи –
Украдем.
(Ты смотри, жидюга,
Молчи!..)»
И мечты
Рассыпались вслепую,
И пронесся ветер впопыхах,
Будто музыка прошла, танцуя,
На своих высоких каблуках.
Утомленная спит Расея
Без Ивана
И Моисея…
Выше, выше голову,
Моисей Самойлович!
Песню мою на тебе,
Иван Игнатьевич!
Возьми и неси ее
Над нашей Россиею!..
5
Скорый поезд
Сквозь снега летит,
Самуил Израилевич спит.
Приближаются с двух сторон
Царь Давид
И царь Соломон.
«Рад вас видеть, друзья, всегда.
Я в Житомир…
А вы куда?»
Тихо слушает весь вагон,
Что рассказывает Соломон.
Говорят о делах
И о родине
Два царя
И один верноподданный.
Тихо вслушивается
Вагон.
Тихо жалуется
Либерзон:
«Сын мой умер
Во цвете лет…
Почему его с вами нет?
Мой наследничек,
Мой сыночек!
Ты приснись мне
Хоть разочек!..»
Кроткой лаской
До зари
Утешают его цари…
Поезд круто затормозил,
Просыпается Самуил…
Пассажиры кругом сидят
Очень мирно
И очень мило.
И глядит Можаев Игнат
На смущенного Самуила.
(Часто думаешь:
Враг далеко—
Враг оказывается
Под боком…)
Беспощадная ночь погрома…
Самуил опускает взгляд.
Пусть враги,
Но все же — знакомы…
«Здравствуйте!» —
«Очень рад!»
И улыбка дрожит виновато
В поседевших усах Игната.
И неловок, и смущен,
Говорит он, заикаясь:
«Извиняюся, Либерзон,
За ошибку свою извиняюсь!
Был я очень уж молодым
И к тому же довольно пьяным,
Был я темным,
Был слепым,
Несознательным хулиганом…»
И стучит, стучит учащенно
Сердце старого Либерзона.
Эта речь его душу греет,
Словно дружеская услуга…
Извиниться перед евреем —
Значит стать его лучшим другом.
«Я очень доволен!
Я рад чрезвычайно!
Допускаю возможность,
Что погром — случайность,
Что гром убил моих дочерей,
Что вы — по натуре
Почти еврей…
Знаете новость:
Умер мой сын!
Сижу вечерами один,
Один!
Глухо стучит одинокий маятник…
Игнатий Петрович,
Вы меня понимаете?»
Только ветер и снег за окном,
И зари голубое зарево,
И сидят старики вдвоем,
По-сердечному разговаривая…
Пробегая леса и степи,
Вьюга мечется по Руси…
Человеческий теплый лепет,
Вьюга, вьюга,
Не погаси!
Чтобы поезд в снегу не увяз,
Проведи по путям вагоны,
Чтобы песня моя неслась
От Можаева
К Либерзону.
Чтобы песня моя простая,
Чтобы песня моя живая
Громко пела бы, вырастая,
И гудела б, ослабевая…
Она открывала
Свой новый комод,
Словно Америку —
Тихо, торжественно…
Пузатые ящики
Смотрят вперед,
Покрытые доверху
Лаком божественным…
Она в самый нижний
Положит белье,
Потом безделушки,
Картонки, гребенки —
И муж с восхищеньем
Смотрел на нее —
Милиционер
С выраженьем ребенка…
Неловкая полночь
В подвал упадет
Извозчичьим гулом,
Звездою бессонной…
Ей снится:
Она из комода берет
Себе кое-что
И супругу — кальсоны…
Вставай с петухами,
Под утро ложись,
Работай, стирай,
Прополаскивай годы,—
Зато ее мысли,
Зато ее жизнь,
Как мыло,
Стекают по лону комода…
Широкую
Никелевую кровать
И шкаф наш высокий
Жена обожает.
Он только мешает мне
Жить и дышать,
Он только
Мне комнату загромождает…
Она ж открывала
Свой новый комод,
Словно Америку —
Тихо, торжественно…
Пузатые ящики
Смотрят вперед,
Покрытые доверху
Лаком божественным.
Чубатый Тарас
Никого не щадил…
Я слышу
Полуночным часом,
Сквозь двери:
— Андрий! Я тебя породил!..-
Доносится голос Тараса.
Прекрасная панна
Тиха и бледна,
Распущены косы густые,
И падает наземь,
Как в бурю сосна,
Пробитое тело Андрия…
Полтавская полночь
Над миром встает…
Он бродит по саду свирепо,
Он против России
Неверный поход
Задумал — изменник Мазепа.
В тесной темнице
Сидит Кочубей
И мыслит всю ночь о побеге,
И в час его казни
С постели своей
Поднялся Евгений Онегин:
— Печорин! Мне страшно!
Всюду темно!
Мне кажется, старый мой друг,
Пока Достоевский сидит в казино,
Раскольников глушит старух!..
Звезды уходят,
За темным окном
Поднялся рассвет из тумана…
Толчком паровоза,
Крутым колесом
Убита Каренина Анна…
Товарищи классики!
Бросьте чудить!
Что это вы, в самом деле,
Героев своих
Порешили убить
На рельсах,
В петле,
На дуэли?..
Я сам собираюсь
Роман написать —
Большущий!
И с первой страницы
Героев начну
Ремеслу обучать
И сам помаленьку учиться.
И если, не в силах
Отбросить невроз,
Герой заскучает порою,-
Я сам лучше кинусь
Под паровоз,
Чем брошу на рельсы героя.
И если в гробу
Мне придется лежать,-
Я знаю:
Печальной толпою
На кладбище гроб мой
Пойдут провожать
Спасенные мною герои.
Прохожий застынет
И спросит тепло:
— Кто это умер, приятель? —
Герои ответят:
— Умер Светлов!
Он был настоящий писатель!
Век наш короток, да долги ночи,
Хлопотливы и быстры дни,
Наработаешься — ночью хочется
Ласку теплую и грудь рабочую
Ночью хочется соединить.
Поработаешь, и делать нечего,
Молодую не сдержишь прыть…
Оттого-то люблю я вечером,
Напирая на эти плечи вот,
Люблю я вечером поговорить.
Разговоры считать подите-ка,
Сосчитайте-ка говорунов…
Тут и девушки и политика,
В разговоре веселом вытекут
И политика и любовь…
Сердце мячиком тревожно прыгает
До двенадцати. А потом
Баловство я из мыслей выгоню
И засяду за теплой книгою —
«Капитала» последний том.
Небо глянет зажженным месяцем —
Бабьим цветом пестрит бульвар…
Я — подальше. Я до лестницы,
Где у клуба гуртом разместится
Комсомольская братва.
Мы — солидные люди,
Комсомольцы двадцатого года.
Моль уже проедает
Походные наши шинели…
Мы с детства знакомы
С украинской нашей природой,
Мы знаем,
Как выглядит тополь
После дождя и шрапнели.
На минуту представьте себе
Вечера близ Диканьки,
И закаты по Гоголю,
И махновца на пьяной тачанке,
Паровозного кладбища
Оледенелые трубы,
И раскрытое настежь
Окно комсомольского клуба…
Бригадиры побед,
Мы по праву довольны судьбою,
На других поколеньях
Свои проверяя года.
Не сбавляя паров,
Грохоча биографией боя,
Мы идем в нашу старость,
Как входят в туннель поезда…
Давайте вспомним
Все, что нам знакомо.
Давайте снова
Проверять посты
Руководимые
Секретарем губкома,
Украинцем
Огромным и простым.
Он вел романтику
Как лошадь,
За собой –
Накормленной,
Оседланной,
Послушной.
Она, пришпоренная,
Мчалась в каждый бой,
Потом покорно
Шла к себе в конюшню.
Казармами,
Вокзалами,
Степями
Молодежь
Расставила пикеты,
Благословляема
Четырьмя ветрами
И пятью
Частями света.
Так накоплялся
Боевой багаж
Побед,
И поражений,
И подполья,
Так начинался
Комсомольский стаж
Товарищей —
Участников Триполья.
Не забудем их,
Лицо в лицо
Видевших и жизнь,
И смерть,
И славу.
Не забудем
Наших мертвецов, —
Мы на это
Не имеем права!
Пусть они
Напомнят нам о сроках,
Юность вызывающих на бой,
Пусть они
Пройдут сквозь эти строки,
Жалуясь на раны
И на боль.
Вот они
Являются ко мне
В тесных коридорах общежитий.
Я их поведу
По всей стране,
Чтобы показать им.
— Вот! Смотрите!
Сколько молодости
У страны!
Сколько свежих
Комсомольских сил!
Этот паренек
Из Чухломы
Нас уже давно опередил.
Эта девушка
Из Ленинграда
Первой в цехе
Снижает брак.
Посмотри
На ее бригаду!
Поздоровайся с ней,
Шпиндяк!
Это молодость наша встала!
Это брызжет
В десятках глаз
Весь огонь
Твоего запала,
Перемноженный
Сотни раз!..
Дышит время
Воздухом веселым,
И пути широкие легли,
И горит вовсю
Над Комсомолом
Солнце,
Под которым мы росли.
Уже не мальчиком,
Уже почти мужчиной
Перехожу десятую межу.
В одиннадцатую
Нашу годовщину,
Накрыт противогазом,
Прихожу.
Мне десять лет
Знакомы поименно,
И в голове моей
Уже давно
Висят воспоминанья,
как знамена,
Простреленные
Батькою Махно…
Пусть молодость моя
Горит неутомимо —
В ней десять лет
Глядят из-под золы,
В ней с ароматом
Пороха и дыма
Смешался запах
Стружек и смолы…
Вдоль старых стен
По кладбищам печальным,
Над мертвым
успокоенным полком
Я прохожу
Чуть-чуть сентиментальный,
Задумчивым
иду
большевиком.
Завязаны шнурки
Моих ботинок,
И в прачечной
Лежит мое белье,
И отдано оружие мое
Милиции,
Поставленной
на рынок, —
Но в десять лет
Команда не забыта,
Но вычищено
Старое седло,
Но чувствую,
что время подползло
Почти неслышным
Шорохом иприта…
Вдоль новых крыш
Пройдут года украдкой,
Сквозь гущу лет
Придет знакомый год…
Сойди, поэт!
Здесь будет пересадка!
Оставь трамвай!
Тебя тачанка ждет!..
Мы десять лет
Надеемся и терпим,
Пока под взрывы
Пушечных зарниц
Проскачет эскадрон
Нетерпеливым темпом
Через барьер
Разрушенных границ…
Белый конь
Под Орлом пролетел,
Предназначенный к въезду в Москву,
Подминая траву…
Время мчится быстрее,
Чем лошадь, — и вот –
Конь издох,
А хозяин в Париже живет.
Белый конь издыхал,
Мечтая о сене,
Тучный всадник пешком
Отмахал сквозь поля…
Что толкнуло хозяина
К Эйфелю, к Сене,
К фавориту Бальзака,
К любимцу Золя?
Для того ли шумело
Солдатское детство,
Чтоб по луврским залам
Пройти знатоком?..
Что поделаешь, унтер,
Если некуда деться,
Если крах, если франк
Не звенит пятаком!
Где ж твоя, генерал,
Боевая походка?
Разве бренди на вкус –
Это русская водка?
Эполеты погасли,
Проходят часы,
И осенним ландшафтом
Свисают усы.
Ты снимаешь мундир свой,
Ты так утомлен,
Ты заснул вдалеке
От Российской земли…
Я хочу, чтоб буденновцы
Вторглись в твой сон,
Как в просторы Кубани
С размаху вошли!
Я не лгу,
Я своими глазами видал,
Как седой генерал
На жеребчике трясся…
Любо-дорого видеть,
Как мчит генерал
От ростовской Садовой
И до Монпарнаса!
Чтобы в этом дыму
Разобраться помочь,
Встань, о память моя,
И Ростов озари!
Грохочи надо мною,
Ростовская ночь,
Каждый выстрел двадцатого
Вновь повтори!
Пролетай, моя память,
Сквозь дни боевые,
Отягченная грузом
Свинца и стихов,
Чтоб легенды стояли,
Как часовые,
Не сменяясь вовеки
У входа в Ростов,
Чтобы к нашей истории
Только дотронуться —
А уж песнь о Ростове
Гудит по полкам!
Запевай, запевала!
Летите, буденновцы,
По земле,
По полям,
По годам, по векам!
Первая пуля
Попала в ногу,
Но я, представьте, не был взволнован, —
Я был совершенно спокоен…
Ей-богу!
Честное слово!..
То ли бог, то ли черт мне помог?
До сих пор
Я понять не могу –
Для меня это тайна.
Пуля вторая
Летела в упор
И в меня не попала
Чисто случайно…
Нам, калекам-бойцам,
Только жрать, только спать,
Только радость одна,
Что друзей вспоминать.
Жаркой кровью своей
Поперхнувшись на миг,
Третьей пулей сражен,
Пал братишка комбриг.
Он стоял, чудачок,
У врага на виду,
Он упал на траву
Головой бесшабашной…
О четвертой пуле
Я речь поведу,
О четвертой —
О самой тяжелой и страшной.
Эта пуля вошла
В мою главную жилу
И бежит,
Отнимая последнюю силу.
Я всю ночь провожу
На бессонной постели, —
Эта пуля без отдыху
Шляется в теле.
Приложи только руку —
И нащупаешь ты
Мгновенную выпуклость быстроты.
Приложи только ухо —
И услышь, недвижим,
Как свистит эта пуля
По жилам моим.
Ты мне жилу разрежь, если нож твой остер,
Чтобы пулю добыть и запрятать в затвор,
Потому что в степях поднимается дым,
И свинец еще будет необходим!
Ольге Берггольц
Ближе к следующему столетью,
Даже времени вопреки,
Все же ползаем по планете
Мы — советские старики.
Не застрявший в пути калека,
Не начала века старик,
А старик середины века,
Ох, бахвалиться как привык:
— Мы построили эти зданья,
Речка счастья от нас течет,
Отдыхающие страданья
Здесь живут на казенный счет.
Что сказали врачи — не важно!
Пусть здоровье беречь велят…
Старый мир! Берегись отважных
Нестареющих дьяволят!..
Тихий сумрак опочивален —
Он к рукам нас не приберет…
Но, признаться, весьма печален
Этих возрастов круговорот.
Нет! Мы жаловаться не станем,
Но любовь нам не машет вслед —
Уменьшаются с расстояньем
Все косынки ушедших лет.
И, прошедшее вспоминая
Все болезненней и острей,
Я не то что прошу, родная,
Я приказываю: не старей!
И, по-старчески живописен,
Завяжу я морщин жгуты,
Я надену десятки лысин,
Только будь молодою ты!
Неизменно мое решенье,
Громко времени повелю —
Не подвергнется разрушенью,
Что любил я и что люблю!
Не нарочно, не по ошибке,
Не в начале и не в конце
Не замерзнет ручей улыбки
На весеннем твоем лице!
Кровь нисколько не отстучала,
Я с течением лет узнал
Утверждающее начало,
Отрицающее финал.
Как мы людям необходимы!
Как мы каждой душе близки!..
Мы с рожденья непобедимы,
Мы — советские старики!
Молодой красноармеец
Долго на небо смотрел, —
Над заводом оружейным
Тульский голубь пролетел.
И пошел красноармеец
По дорогам боевым, —
Позади родная Тула,
Впереди — сражений дым.
И когда, смертельно ранен,
Наш товарищ умирал,
Слышит — с неба тульский голубь
Наземь, раненный, упал.
И лежит красноармеец,
Нашей памятью храним,
И лежит, сложивши крылья,
Птица голубь рядом с ним.
Молодежь! Ты мое начальство —
Уважаю тебя и боюсь.
Продолжаю с тобою встречаться,
Опасаюсь, что разлучусь.
А встречаться я не устану,
Я, где хочешь, везде найду
Путешествующих постоянно
Человека или звезду.
Дал я людям клятву на верность,
Пусть мне будет невмоготу.
Буду сердце нести как термос,
Сохраняющий теплоту.
Пусть живу я вполне достойно,
Пусть довольна мною родня —
Мысль о том, что умру спокойно,
Почему-то страшит меня.
Я участвую в напряженье
Всей эпохи моей, когда
Разворачивается движенье
Справедливости и труда.
Всем родившимся дал я имя,
Соглашаются, мне близки,
Стать родителями моими
Все старушки и старики.
Жизнь поэта! Без передышки
Я всё время провел с тобой,
Ты была при огромных вспышках
Тоже маленькою зарей.
Четырем лошадям
На фронтоне Большого театра —
Он задаст им овса,
Он им крикнет веселое «тпру!».
Мы догнали ту женщину!
Как тебя звать? Клеопатра?
Приходи, дорогая,
Я калитку тебе отопру.
Покажу я тебе и колодец,
И ясень любимый,
Познакомлю с друзьями,
К родителям в гости сведу.
Посмотри на меня —
Никакого на мне псевдонима,
Весь я тут —
У своих земляков на виду.
В самом дальнем краю
Никогда я их не позабуду,
Пусть в моих сновиденьях
Оно повторится стократ —
Это мирное поле,
Где трудятся близкие люди
И журавль лениво бредет,
Как скучающий аристократ.
Я тебе расскажу
Все свои сокровенные чувства,
Что люблю, что читаю,
Что мечтаю в дороге найти.
Я хочу подышать
Возле теплого тела искусства,
Я в квартиру таланта
Хочу как хозяин войти.
Мне б запеть под оркестр
Только что сочиненную песню,
Удивительно скромную девушку
Вдруг полюбить,
Погибать, как бессмертный солдат
В героической пьесе,
И мучительно думать в трагедии:
«Быть иль не быть?»
Быть красивому дому
И дворику на пепелище!
Быть ребенку счастливым,
И матери радостной быть!
На измученной нашей планете,
Отроду нищей,
Никому оскорбленным
И униженным больше не быть!
И не бог поручил,
И не сам я надумал такое,
Это старого старше,
Это так повелось искони,
Чтобы прошлое наше
Не оставалось в покое,
Чтоб артист и художник
Вторгались в грядущие дни.
Я — как поле ржаное,
Которое вот-вот поспеет,
Я — как скорая помощь,
Которая вот-вот успеет,-
Беспокойство большое
Одолевает меня,
Тянет к людям Коммуны
И к людям вчерашнего дня.
По кавказским долинам
Идет голодающий Горький,
Пушкин ранен смертельно,
Ломоносову нужно помочь!..
Вот зачем я тебя
Догоняю на славной четверке,
Что мерещится мне
В деревенскую долгую ночь!