Казалось, что он спешил жить,
спешил рассказать всё и всем,
спешил создавать и любить.
и знал, что умрёт в двадцать семь.
рок-н-ролл у него был в крови,
не ржавело ни сердце,ни чувства.
о себе не любил говорить:
раздавал по кусочку в искусстве.
раздавал по кусочку на сцене,
катался из города в город.
он ушёл. его кто-то заменит.
он ушёл, он был бешено молод.
врачи разводили руками,
таков рок-героя удел.
музыкантам не быть стариками,
как и все, он уже догорел.
рок-н-ролл — номера на салфетках,
волосы длинные, струны,
рубашки распахнуты (в клетку),
здесь ты пожизненно юный.
он знал сотни взлётов, падений,
по жизни всегда улыбался.
друзья говорили: «он гений!»
но гений однажды сломался.
он музыку миру принёс,
и ушёл из него навсегда
диагноз его — передоз,
профессия — рок-звезда.
не осуждайте одиноких,
у них лишь чай и ночь без сна,
и в рифму откровений строки.
они одни. они до дна.
не осуждайте их за холод,
за то, что вновь закрылись души.
у них объятий вечный голод,
они одни. и это душит.
они одни. и дома, значит,
не могут быть ключи забыты.
они на людях не заплачут,
они одни. они надбиты.
не осуждайте недовольно
их руки вечно ледяные.
они одни. и это больно.
они одни. они живые!
не осуждайте их со злости:
«тебе всегда повсюду грустно!»
они ходить так любят в гости.
они одни. им дико пусто.
и отзвучат к ночи аккорды,
и вечер весь как пять минут.
они не жалуются. гордо
идут туда, где их не ждут.
Он — музыкант, это старая школа,
навеки семнадцать, и тема закрыта.
себя возвращает страстям рок-н-ролла
по взятому сдуру дрянному кредиту.
пускай не понять интерес мой животный
к горящим глазам, голосам с хрипотцой.
принцессы мечтают о замке добротном,
принцессам не нужен такой рок-герой.
я — не принцесса, forever and ever,
я влюблена в рок-н-ролл и гитары.
пусть говорят, что без бога и веры,
пусть говорят, что мотив этот старый.
он музыкант, это жизнь и дороги,
длинные волосы, драные джинсы.
это не в принцевских правилах строгих,
он не похож на типичного принца.
семидесятых потерянный житель,
я оглянусь от внезапного шума.
крикнет вслед грубо мой демон-хранитель:
«детка, проснись уже, нахер, он умер!»
Знаешь, всё будет, ты только держись.
музыка, солнце, в дороге рассвет.
лучше короткая яркая жизнь,
чем череда бесполезнейших лет.
и колесить по дорогам провинций,
вновь разменяв города и знакомых.
будет гитара, потёртые джинсы,
будет костёр и в пути разговоры.
всё это будет, ты только держись.
будут винилы и сцена, и сцена,
будут подъёмы, падения вниз,
даже падения эти бесценны.
если бы мы не писали стихи,
били бы точно о стены посуду.
главное верить, пусть дни не легки.
главное верить. всё будет, всё будет.
Мысли под рёбрами взрывами жгучими,
взгляды блуждают по белой стене.
нам говорят: «отчего вы колючие?
— это ножи и осколки в спине».
нам говорят: «а в чернилах запястья?
это вы, видимо, только назло.
— пишут стихи уж, увы, не от счастья,
просто однажды нам не повезло».
мерить шагами всю холодность пола,
мерить словами весь холод людей.
души меняли на дух рок-н-ролла,
души меняли на ворох идей.
ночь, поезда, фонари или фары,
утренний чай и на завтрак дорога.
веря в мечту, рок-н-ролл и гитары,
как кто-то верит в себя или в бога.
пусть говорят, что тату — это пошло,
рок давно мёртв, нам пора бы к нему.
детям проклятого пьяного прошлого,
выжить нам трудно лишь по одному.
пусть у виска пальцем крутят прохожие,
сплетни по косточкам нас разберут.
mommy, прости, на тебя не похожи мы.
mommy, прости, но нам so fuckin’ good.
вечер в кафе, шелестят занавески,
в этот момент во мне что-то сломалось.
ты улыбалась совсем по-одесски,
ты улыбалась. а что нам осталось?
ночью на кухне чужой откровенности,
песни земфиры,»рассветы, закаты…»
это и есть наши вечные ценности.
может, мы правда, мы правда богаты?
рыжие кудри, мечтой опалённые,
тёплые кадры из старого кэнона.
даже пустыни казались зелёными,
как за очками глаза джона леннона.
пахнет винилами утро в плацкарте,
море блестит за вагонным стеклом.
города сердца не видно на карте,
значит, дорога и есть для нас дом.
танец по струнам израненных пальцев,
мы потерялись в своих городах.
люди по жизни такие скитальцы,
ищут приют в одноместных сердцах.
вновь остановка в объятьях рассвета,
шлю со стихами себе же посылки.
остатки винилово-пряного лета
плескались на дне недопитой бутылки.
чай поездов, остывающий в кружке,
вновь тишиной все обветрены губы.
и целое море вместилось в ракушке,
которую папа привёз мне из кубы.
под ковриком спрячешь ключи от квартиры.
на улицы, сердце заменит гитара.
мы лондон узнали по песням земфиры,
блуждая по мокрым, в листве, тротуарам.
ты видишь их? девочки в шарфиках в парке,
в тонких перчатках, беретах, пальтишках.
в блокнотах стихи без единой помарки,
а я наизусть всё. короткая стрижка,
вечно простуженный сиплый мальчишка.
правда похожа? я, верно, в отца.
мы со стихами запрём внутри книжки
наши не нужные людям сердца.
все говорят, осень будет дождливой,
стану английский учить вечерами.
нет, я серьёзно. но как-то тоскливо,
жаль, что мы город свой не выбираем.
знаешь, так хочется кофе с гвоздикой,
плед и мечту, что ещё не потеряна.
ведь по-другому так пусто и дико,
как сердцу йоко живётся без леннона.
помню, в том городе утренне-сонном
звучало: «i wish you were here, i wish…»
и мы, разбиваясь о радиоволны,
бросали стихи с загорающих крыш.
последний вагон, и столбы провожают.
с чаем стакан и раскрытая книжка.
мой старенький плеер по кругу играет
песни о главном, наверное, слишком.
слышно, как людям уже снится море,
песни пишу на обрывках билетов,
пишу на салфетках, на светлом узоре,
там, где останется вечное лето.
боже,
ну дай ты счастья тем, кто странный,
ушёл в стихи, как в монастырь.
кто одинок, а в сердце рана,
зал ожидания, пустырь.
тем, кому руки не согреет
вон тот, красивый (ведь не мой)
с синдромом дориана грея.
так тянет с пения на вой.
ну дай надежду и любовь
тем, кто ночами любит выпить,
а после плачет под битлов;
поэтам, музыкантам, хиппи.
тому, кто всё не спит, а пишет,
читает книги и поёт,
тому, кто вечно что-то ищет,
тому, кого никто не ждёт,
тому, у кого в сердце снег,
тем, кому нечего терять,
тем, кто расколот, как орех,
тем, кого некому обнять.
боже,
ведь есть ещё смертельный грех —
грех нежелания понять.
уходим, чтоб почувствовать себя нужными,
но нас отпускают. и ночью от скуки
пернатые хиппи на кухне, простужены,
греют глинтвейном холодные руки.
all you need is love, love is all you need.
и от этих слов всё внутри болит.
и от этих слов никогда не спят они,
это синдром осени, и они не спятили,
это синдром осени, всё перегорит.
снова будет дождь, за окном прохладно,
в свитер мой укутайся. знаю, что велик.
эти вечера пахнут шоколадом
и листами старых, но любимых книг.
в гости приходи. и как можно скоро!
чайник на плите. я поставлю блюз?
время для ночных тёплых разговоров.
осенью уютней дома, в этом её плюс.
знаю, всё так странно,
эти фразы, люди.
верь лишь, что всё будет,
нам не верить рано.
верь, всё впереди.
верь лишь.
let it be.
привыкай становиться старше,
не жалеть о вчерашнем дне.
это вовсе не больно/страшно —
повычёркивать всех, кто «не».
ты ведь знаешь, что было летом,
то останется в нём навсегда.
наша память даёт билеты
на безлюдные поезда.
привыкай уже быть сильнее,
не показывать людям ран.
если небо внутри темнеет,
то пора собирать чемодан.
и уйти бы в монахи, в хиппи
от невысказанной тоски.
мы опасно надолго влипли,
и никто не подаст руки.
привыкай расставаться с лишним,
чтобы им мечту не убить, —
каждый носит под сердцем жизни,
которыми мог бы жить.
привыкай идти гордо по улицам,
не вздыхать так печально, устало.
не завидовать тем, кто целуется,
ведь сердца по сути — вокзалы.
поезжай-ка туда, где не был,
полегчает. пока привыкай.
наши птицы взлетают в небо,
наперёд забронировав рай.
ты до боли мечтаешь быть лучшим,
посвящая кому-нибудь строки.
этот город ночами так душит…
привыкай. как же мы одиноки.
а что рассказать? всё своим чередом:
дом, учёба/работа и снова же дом,
с утра просыпаюсь, конечно, с трудом.
и вроде бы даже не больно.
мысли гудят от ошибок, неврозов,
глупых статей и паршивых прогнозов,
вечных реклам, интернет-передозов,
но, впрочем, я жизнью довольна.
что рассказать? о проблемах, ненастьях,
как от письма сильно ломит запястья?
не расскажу о любви или счастье, —
в них не эксперт я, мой друг.
сейчас всё, как раньше, без планов на завтра,
в сумке тетрадь и любимый мой автор,
нет только в жизни огня ли, азарта
и тех, что обняли бы, рук.
всё хорошо, только грустно немного,
люди к себе по привычке так строги.
богу, наверное, трудно быть богом,
ведь всегда тянет стать кем-то другим.
хочешь — кричи и попробуй заплакать,
нет, мне не страшно. и нечего прятать.
хочется взять и уехать на запад,
это такие минуты.
со мной говорит лишь один человек,
и всё «абонент недоступен».
мы играем в безумно сильных,
отчего лишь бываем жестоки.
гудками ночными в мобильных,
нас миллиарды. мы все одиноки.
греем ладони в перчатках,
едем опять до конечной.
песни оставили в нас отпечатки.
и кажется, это навечно.
навечно.
привыкли лишь музыку слышать,
чтобы забыть о потерях.
покорим однажды все крыши
промозглого Лондона.
веришь?
сентябрь нас выпил до дна,
листья запутались в перьях.
среди поседевших деревьев
осень танцует одна.
осень танцует и шепчет:
«don’t leave me,
don’t leave me…»
по тротуарам вновь хлещут ливни,
don’t leave me, держи меня крепче.
вечер открыл свои двери,
играя тягучий джаз.
мы верим в лучшее, верим.
просто
не в этот
раз.
люди встречают, играют в прятки,
люди теряют людей и себя.
мои тетрадки — мои припадки*,
где, верю, нет строчки,
написанной зря.
и всё до истерик, до коликов,
до шариков, к чёрту, за ролики
у всех молодых алкоголиков,
меланхоликов,
меняющих души и столики,
с синдромами ноября.
мы больше не светимся. только фары
город ночной берегут от кошмаров.
из одиночек составить бы пару,
чтобы глаза в глаза.
но он сидит один, скрестив ноги,
вздыхая и думая. видят боги,
полуночные монологи
срывают с людей тормоза.
скука-без-сна-одиночество —
его имя, фамилия, отчество.
никто не попросит остаться.
дремлет в метро, под глазами круги,
надписи: «не прислоняться» (к другим),
а лучше бы «не сдаваться».