Нечем дышать, оттого что я девушку
встретил,
Нечем дышать, оттого что врывается ветер,
Ломится в окна, сметает пепел и пыль,
Стало быть, небыль сама превращается
в быль.
Нечем дышать, оттого что я старше, чем время.
Мне странно говорить о том,
Что не написан целый том,
Что заморожен целый дом,
Что я твоим судим судом.
Мне жутко будущего ждать,
И бледным призраком блуждать,
И в будущем предугадать
Несбыточную благодать.
Но выбор слишком невелик,
Он и двусмыслен и двулик.
Бросает лампа на пол блик
Предосудительных улик.
Стихи даются мне легко,
Но не взлетают высоко.
А ты живешь недалеко
Под именем МАНОН ЛЕСКО.
Понимаешь? Я прожил века без тебя
И не чаял, что в будущем встречу.
И случалось, в охрипшие трубы трубя,
Не владел человеческой речью.
Пил вино, и трудился, и стал стариком,
И немало стихов напечатал,
Но застрял в моей глотке рыдающий ком —
Слабый отзвук души непочатой.
Вот она! Отдаю тебе душу и речь,
Если хочешь, истрать хоть на рынке,
Только зря не жалей, не старайся сберечь,
Да и пыль не стирай по старинке.
И пускай у тебя она пляшет в глазах
В дни чудес, и чудовищ, и чудищ:
Это завтрашней молнии ломкий зигзаг —
Тот, с которым ты счастлива будешь!
Я не хочу судиться с мертвецом
За то, что мне казался он отцом.
Я не могу над ним глумиться,
Рассматривать его дела в упор
И в запоздалый ввязываться спор
С гробницей — вечною темницей…
Я сотрапезник общего стола,
Его огнем испепелен дотла,
Отравлен был змеиным ядом.
Я, современник стольких катастроф,
Жил-поживал, а в общем жив-здоров.
Но я состарился с ним рядом.
Не шуточное дело, не пустяк —
Состариться у времени в гостях,
Не жизнь прожить, а десять жизней —
И не уйти от памяти своей,
От горького наследства сыновей
На беспощадной этой тризне.
Не о себе я говорю сейчас!
Но у одной истории учась
Ее бесстрастному бесстрашью,-
Здесь, на крутом, на голом берегу,
Я лишь обрывок правды сберегу,
Но этих слов не приукрашу.
Низко кружится воронье.
Оголтелые псы томятся.
Лишь коты во здравье свое
Магнетизмом тайным дымятся.
Ощутили они в шерсти
Слабый треск и сухое жженье.
Постепенно должен расти
Ток высокого напряженья.
Ставит геодезист редут,
Раздвигает свою треногу.
На ходулях столбы бредут,
В лес вторгаются понемногу.
Лес велик. Он растянут вплоть
До пределов воображенья.
Должен ткань его пропороть
Ток высокого напряженья.
Вот высокий вольтаж гудит.
Там, где птахи в листьях ласкались,
На прохожих будка глядит,
Некрасивым черепом скалясь.
И когда чернокожий Том
Поцелует белую Дженни,
Полосует его кнутом
Ток высокого напряженья.
Но над веком плывет массив
Грозовых бойниц и хоромин.
Он, как юный демон, красив,
Как древнейший мамонт, огромен.
Так накапливает гроза
В медных чанах свое броженье.
Человечеству бьет в глаза
Ток высокого напряженья.
Наконец-то! О, разряди
Ради наших злаков растущих
Все, что есть у тебя в груди,
Все, что золотом пышет в тучах!
Словно в зеркале, в час самих
Разгляди свое отраженье!
Расщедрись на короткий миг,
Ток высокого напряженья!
Ты стоишь под грозой внизу.
Как бездомный король Шекспира,
Приглашаешь на пир грозу,
Поминаешь ушедших с пира.
Всем, художник, ты овладел
И всему найдешь выраженье,
Но дождись!
Есть иной предел
У высокого напряженья.
Если ты в грозовой разряд
Невпопад и зря угораздил,
Тебя молнии разразят,
Но какой же ты, к черту, мастер!
Ты не кончишь картин и книг
И не выиграешь сраженья.
Вот включает твой ученик
Ток высокого напряженья.
Поэзия! Я лгать тебе не вправе
И не хочу. Ты это знаешь?
— Да.
Пускай же в прочно кованной оправе
Ничто, ничто не сгинет без следа,-
Ни действенный глагол, ни междометье,
Ни беглый стих, ни карандашный штрих,
Едва заметный в явственной примете,
Ни скрытый отклик, ни открытый крик.
Все, как умел, я рассказал про Зою.
И, в зеркалах твоих отражена,
Она сроднится с ветром и грозою —
Всегда невеста, никогда жена.
И если я так бедственно тоскую,
Поверь всему и милосердна будь,-
Такую Зою —
в точности такую —
Веди сквозь время в бесконечный путь.
И за руку возьми ее…
И где-то,
Когда заглохнет жалкий мой мятеж,
Хоть песенку сложи о ней, одетой
В ярчайшую из мыслимых одежд.
Поэзия! Ты не страна.
Ты странник
Из века в век — и вот опять в пути.
Но двух сестер, своих союзниц ранних —
Смерть и Любовь —
со мною отпусти.
Лондонский ветер срывает мокрый брезент балагана.
Низкая сцена. Плошки. Холст размалеван, как мир.
Лорды, матросы и дети видят: во мгле урагана
Гонит за гибелью в небо пьяных актеров Шекспир.
Макбет по вереску мчится. Конь взлетает на воздух.
Мокрые пряди волос лезут в больные глаза.
Ведьмы поют о царствах. Ямб диалогов громоздок.
Шест с головой короля торчит, разодрав небеса.
Ведьмы летят и поют. Ни Макбета нет, ни Кина.
В клочья разорвана страсть. Хлынул назад ураган.
Кассу считает директор. Полночь. Стол опрокинут.
Леди к спутникам жмутся. Заперт пустой балаган.
Ну что же! И пускай не доживу.
Суть не во мне. Зато мой внук — дитя —
Немыслимую эту синеву
Всю пролетит насквозь, почти шутя.
Смеясь, дымя пахучим табаком,
Он кончит то, что мне не довелось.
И вдруг подступит к горлу трудный ком
Каких-то там невыплаканных слез.
О чем, бог весть. О связи между ним
И прошлыми веками. О лучах
Космических, которыми храним
От тяготенья памяти смельчак
Сплетется сам собою в знойный день
Вокруг кудрей мальчишеских венок.
И я вернусь и лягу, словно тень,
Неслышимый, у этих милых ног.
Одна звезда в полночном небе,
Одна звезда горит.
Какой мне выпал странный жребий,
Звезда не говорит.
То звон мечей, то лепетанье
Поющих где-то струн.
Ночь зачарована, и в тайне
Хранит ее колдун.
Ночь зачарованная дремлет,
Загадками полна.
Но этой смутной песне внемлет
На всей земле — одна.
Мы все, лауреаты премий,
Врученных в честь его,
Спокойно шедшие сквозь время,
Которое мертво.
Мы все, его однополчане,
Молчавшие, когда
Росла из нашего молчанья
Народная беда.
Таившиеся друг от друга,
Не спавшие ночей,
Когда из нашего же круга
Он делал палачей…
Мы — сеятели вечных, добрых
Разумных аксиом
За мрак Любянки, сумрак Допров
Ответстьвенность несём.
И пусть нас переметит правнук
Презрением своим
Всех до единого, как равных, —
Мы сраму не таим.
И очевидность этих истин
Воистину проста.
И не мертвец нам ненавистен,
А наша немота.
Не вспоминаю дней счастливых,
Не замечаю лиц знакомых.
Я весь какой-то странный вывих.
Я весь какой-то сонный промах,
Сосредоточен иль рассеян…
Но здесь иная зреет странность,—
Как будто чувствую: со всею
Вселенной собственной расстанусь.
И, к расставанию готовясь,
Сжигаю книги и рубахи,
Соображение и совесть,
И говорю своей собаке:
«Ты, умница, еще не слышишь,
Как безнадежно я пылаю.
Ты за меня стихи допишешь,
А на луну я сам залаю».
История! В каких туманах
Тебя опять заволокло?
В чьих мемуарах иль романах
Сквозь непромытое стекло
Ты искаженно проступила
И скрылась? И торчат из тьмы
Чертогов рухнувших стропила,
Где наши пращуры детьми
Играли в Кира иль в Тимура…
Нет! Этого не может быть!
Нельзя так немощно и хмуро
Свою обязанность забыть.
Прямей смотри в живые лица,
В сердца и действия людей.
Чтоб их весельем веселиться,
Искусством ПРАВДЫ овладей.
Ты и сама живая Правда.
Архив долой, раскопки прочь.
Ты не вчера, а только завтра.
Пляши и пой, плачь и пророчь!
Ты не Помпея, не Пальмира,
Не спекшаяся в лаве мышь.
На роковых распутьях мира
Ты в трубы грозные гремишь!
Дикий ветер воет в скалах,
Сердце мечется в груди.
Где враги? Я так искал их,
Знал, что подвиг впереди.
Я дорогу начинаю.
Надо мной гремит гроза.
Вся вселенная ночная
Жадно смотрит мне в глаза.
Жёсток панцирь опаленный.
Меч иззубрен, но остер.
А в груди, в груди влюбленной
Разгорается костер.
Пред лицом великих странствий
И нечаянных побед
В тыщелетнем постоянстве
Я даю тебе обет.
Пусть останусь вечно молод,
Лишь избранницу любя.
В смертный час, клинком заколот,
Встречу смерть ради тебя.
Мимо, мимо проноситесь,
Скалы, реки, города,
Бурной жизнью не насытясь,
Я не сгину никогда.
Мой век не долог, мой час не краток.
Мой мир не широк, мой дом не тесен.
Так пусть же царствует беспорядок
В нечаянном возникновеньи песен!
Они как молнии в тучах пляшут
И как гнилушки свет источают.
Стихов не пишут, земли не пашут.
Беды не чуют, счастья не чают!
………………….
Не отопрешь их ключом скрипичным,
не зарифмуешь в четверостишья —
Их певчей скорости не постичь нам!
Так пусть же ветер несет их дальше!
Я сам затесался в их птичью стаю.
Сказал ‘Прощай’ суете и фальши
И век недолгий свой коротаю.
Дыхнув антарктическим холодом,
К тебе ненароком зайдя,
Прапращур твой каменным молотом
Загнал тебя в старость по шляпку гвоздя.
Не выбраться к свету, не вытрясти
Оттуда страстей и души.
Но здесь и не надобно хитрости:
Садись-ка за стол и пиши, и пиши!
Пером или спичкой обугленной,
Чернилами иль помелом —
О юности, даром загубленной,
Пиши как попало, пиши напролом!
Пиши, коли сыщешь, фломастером
Иль алою кровью своей
О том, как ты числился мастером,
О том, как искал не своих сыновей.
Пиши, отвергая торжественность,
Ты знаешь, про что и о чем,
Конечно, про Вечную Женственность,
Ты смолоду в омут ее вовлечен.