Есть в бездонном океане
Скорби, горя и страданий
Много тихих островов,
Где, укрывшись от ветров,
Переводит дух моряк,
Чтобы дальше плыть во мрак:
Нависает небосвод
Тучами над бездной вод,
И свинцовой пеленой
Мгла клубится за кормой.
По пятам за судном мчится
Буря, грозная громница,
Парус рвет, обшивку, снасти,
Разрывает бриг на части,
И корабль, хлебнув сполна,
Смерти зачерпнул со дна,
Погружаясь в глубину,
Словно в сон, идет ко дну,
И во сне, стремясь вперед,
Через вечность он плывет:
В полумраке перед ним,
Смутен и недостижим,
Берег — зыбкая черта,
Отступает, как всегда,
И раздвоен, истомлен
Мореход: не в силах он
Плыть вперед, податься вспять,
Будет зыбь его качать,
Вечный странник, мореход,
В гавань смерти он плывет.
Там, за гранью зыбких вод,
Ждет его любовь едва ли,
Впрочем, вряд ли от печали
Ищет он спасенья в страсти
Или в дружеском участье, —
Грудь пуста, и лед в крови,
Сердце сгинет от любви,
Билась боль в бескровных венах,
Будто бы в тюремных стенах,
Чувства выжжены, побиты
Градом слов, огнем обиды,
Время грубо иссекло
Изможденное чело,
Искривленные уста
Опалила немота,
Так листва под коркой льда
Застывает в пустоте
На декабрьском кусте.
На полночном диком взморье,
Там, где северные зори,
Где стихией многопенной
Шторм ярится неизменный, —
Белый высится костяк,
Словно здесь уснул бедняк,
Не оплаканный никем:
Каменистый берег нем,
Редкий шелестит камыш,
Да кричат на кручах лишь
Чайки, будоража тишь,
Иль водоворот ревет, —
Так поверженный народ
Корчится у ног царя, —
Страшной славою горя,
Скачет тот сквозь павший град,
Где сражался с братом брат, —
Кости здесь теперь лежат,
И бессолнечный рассвет
Сизой мглой прикрыл скелет,
Не ответит он на зов —
Жизни, дум истлел покров.
Да, средь горестей бездонных
Много островков зелёных,
К одному приплыл мой челн,
Легким ветром окрылён,
Слушал я раскат пеана
И грачей призыв гортанный
Над Евганскими холмами, —
Рассекая мглу крылами,
Сизокрыло взмыла стая,
И, величием блистая,
Встало солнце, небосвод
Весь клубился, а восход
Тучи опалил огнём,
И безмерный окоём
Вспыхнул в отблесках лазурных,
Крылья в крапинках пурпурных
Золотым дождём проплыли,
Перистый огонь пролили
На залитый солнцем лес
Средь яснеющих небес,
И вознёсся холм пустынный,
И туман сошёл в теснины —
Над Ломбардскою равниной
Дымки зыблется граница,
Свет лазурный льёт денница
На созвездье городов, —
Словно россыпь островов,
Блещут в море изумрудном,
Лабиринтом многолюдным
Здесь Венеция плывет,
Нежась у отцовских вод:
Амфитриты здесь обитель,
Седовласый повелитель
Вымостил её чертог,
Волны расстелив у ног.
Боже! Над чертой дрожащей
Вод хрустальных круг блестящий,
Красно-огненный, багровый
Дымки разорвал покровы, —
Как в пылающем горниле,
Купола, колонны, шпили,
Загоревшись, озарили
Алтари мерцавших вод
И пронзили небосвод
Огненными языками, —
Словно жертвенное пламя
Древле в храме Аполлона,
Взмыв, коснулось небосклона.
Город светоносный, чадо
Океана и отрада,
А потом его царица,
Над тобой судьба глумится,
Жертвой стать должна ты вскоре,
Ты могла бы кануть в море,
Если бы благая сила
Одр печальный осенила,
Твой, раба рабов, с челом,
Опозоренным клеймом,
Был бы менее печален
Твой конец среди развалин,
Покрывающихся мхами
И зелёными цветами,
Опадут на дно руины,
Станут острова пустынны,
И рыбак, с ветрами споря
Средь заброшенного моря,
Парус распрямит скорей
И веслом взмахнет сильней,
Чтобы мрачный берег твой
Миновать быстрей, покой
Спящих в той пучине звездной
Не тревожа, иль над бездной
Встанут толпы мертвецов,
Смерти выпростав покров.
Кто, подобно мне, взирает,
Как над городом сияют
Башни в золотистой дали,
Те вообразят едва ли,
Что пред ними лишь гробница, —
Там, во чреве копошится
Ком червей в людском обличье,
Впившись в мертвое величье.
Пусть Свобода отряхнет
Кельтов самовластный гнет
И темницы распахнет,
Где с тобой томятся вместе
В унижении, в бесчестье
Сто прекрасных городов, —
Отрешившись от оков,
Вы бы доблести вплели
В солнечный венок земли,
Гордой ратями былыми.
Иль — погибни вместе с ними, —
Вы не сгинете напрасно,
Солнце воссияет властно
Светом Истины, Свободы,
Как цветы, взойдут народы,
Прорастут сквозь темень лет,
Будет пышен их расцвет.
Что ж, погибни — рухнут стены,
Но останутся нетленны,
Как небес твоих покровы,
Что всегда над миром новы,
Долговечней, чем лохмотья
Времени на бренной плоти
Города с печатью горя, —
По волнам скитальца-моря
Поплывут воспоминанья,
Что закончил здесь скитанья
Гордый Лебедь Альбиона, —
Он, гонимый непреклонно
Из земли своей исконной,
Рассекая ураган,
Плыл к тебе, и Океан
Приютил здесь беглеца,
Радость, окрылив певца,
Песней взмыла, перекрыв
Бури громовой порыв.
О, Поэзии Река,
Щедрая во все века,
С незапамятных времен
Ты текла сквозь Альбион
И доныне не щадила
Славные певцов могилы,
Отчего скорбишь ты ныне
О любимце на чужбине;
Город рабский, словно тучей
Омрачавший дух летучий,
Город мертвецов, ответь,
Чем воздашь ему за честь;
Как Гомер бессмертной тенью
Осенил Скамандр, забвенью
Преграждая путь, Шекспир
Эвон озарил и мир,
И божественная сила
Смерть навеки победила,
Как любовь Петрарки ныне
Пламенеет здесь, в долине, —
В негасимом этом свете
Обретает мир бессмертье, —
Так тебя, поэта кров,
Будут славить средь веков,
Как Свобода окрыленно,
Ввысь летит вдоль небосклона
Солнечная колесница:
Разрушается граница
Меж долиной и холмами,
Словно свет вселенский, пламя
На венецианских башнях —
Отблеск доблестей вчерашних.
Падуя блистает славой,
Восставая многоглавой
Многолюдною пустыней
В ослепительной долине,
Полной зреющих хлебов, —
Скоро в житницы врагов
Пересыпят их крестьяне,
А волы, как на закланье,
На телегах, полных дани,
Словно горы, повлачат
Цвета крови виноград,
Чтоб забылся буйным сном
Кельт, упившийся вином.
Меч не предпочли серпу,
Чтоб скосить господ толпу, —
Что посеешь, то пожнешь,
Приготовь для жатвы нож,
Силу силой уничтожь,
Скорбный край, — что ж, собирай
Свой кровавый урожай.
Горько, что не в силах разум
И любовь покончить разом
С самовластьем — кровью лишь
Пятна рабства удалишь.
В Падуе на площадях
Карнавальных сея страх,
Мать и Сын, немые гости,
Смерть и Грех играют в кости,
А на карте — Эццелин,
И теряя ставку, сын
Впал в неистовство, а мать,
Чтобы сына обуздать,
Обещала хлопотать
Пред австрийскими властями,
Чтоб над этими полями
До гряды альпийских гор
Властвовал он с этих пор,
Став наместником, — и Грех
Рассмеялся, этот смех
Лишь ему присущ, и вот,
Сын и мать за годом год
Укрепляют власть господ
Кровью и кровосмешеньем,
Так расплата с преступленьем
Неразлучны, перемены
Время так несет бессменно.
Падуя, сошел на нет
В ярких залах знанья свет,
И коварный смутный след,
Словно метеор, маня,
Гаснет над могилой дня.
В оны дни под эти своды
Шли паломники-народы,
Светоч твой сиял во мгле
На холодной злой земле, —
Но зажегся в мире ныне
Новый свет, а ты в пустыне:
Деспот грубою пятой
Затоптал огонь святой.
Как в глухой сосновой чаще
Огонек, едва горящий,
Гасит лесоруб норвежский,
Но огонь змеится дерзкий
Огненными языками,
И взревев, коснулось пламя
Свода сумрачных небес,
Озарен безбрежный лес,
Лесоруб простерся в страхе, —
Точно так лежать во прахе,
Тирания, будешь ты:
Ты с надменной высоты
Смотришь на пожар вдали —
Сгинь же в прахе и в пыли!
Полдень снизошел осенний
Припекает зной последний,
Дымки зыбкая вуаль
Мягко застилает даль:
Приглушенное сиянье,
Свет и цвет, благоуханье, —
Все смешалось, воздух мглист,
Запотевший аметист
Так сияет иль звезда
В беспредельности, когда
Разорвет небес покровы.
Виноград навис багровый
Над безветренной пустыней,
А вдоль башни сизо-синей
Взмыла дикая лоза
Строем копий в небеса.
На листве — кристаллы слез,
Здесь прошел дитя-Мороз
Легкой утренней стопой,
И размытою чертой
К югу от немой равнины
Громоздятся Апеннины,
Словно острова в оливах
Средь просторов молчаливых,
И покрытые снегами
Вознеслись над облаками
Альпы, будто грея склоны, —
И тогда в мой истомленный
Дух, что замутил родник
Этой песни, вдруг проник,
Снизошел обман святой:
Пусть любовью, красотой
Вечно будет мир согрет,
Да прольется Горний Свет
Музыкой, душой нетленной
Иль моей строкой смятенной
В одиночество вселенной!
Полдень надо мною — вскоре
Встречу вечер на просторе —
Выйдет с юною луной,
Неразлучной со звездой,
С той наперсницею, чей
Свет становится теплей
В блеске солнечных лучей.
А мечты утра, взлетая,
Как ветров крылатых стая,
Покидают островок.
Одиночества челнок
Поплывет к страдальцам вскоре,
И старинный кормчий-Горе
Правит в горестное море.
Есть, должно быть, и другие
Островки среди стихии
Жизни, Горя и Страданий, —
В том бездонном океане,
На седых волнах взмывая,
Вьется светлых духов стая,
Иль, быть может, на скале
Ждут они меня во мгле:
Через миг расправят крылья,
И челнок мой без усилья
В гавань тихую войдет, —
Вдалеке от всех невзгод,
Боли, страсти и грехов
Обрету цветущий кров:
Средь лощин, долин, холмов
С теми лишь, кого люблю я,
Буду жить, любви взыскуя,
Слушать море, гул ветров
И дыхание цветов.
Будет наша жизнь светла,
Но, быть может, духи зла,
Осквернить стремясь приют,
Толпы темные нашлют, —
Эту злобу усмирят
Тихий свет и аромат,
И возвысится душа —
Ветры, крыльями шурша,
На нее прольют бальзам.
Гимны посвящая нам,
Звучно зарокочет море,
И его дыханью вторя,
Вечной музыкой в тиши
Стих прольется из души,
И любовь дыханьем жизни
В этой радостной отчизне
Уничтожит зависть, страсти,
Воцарится братство, счастье,
И земля, к любви готова,
Станет молодою снова.
В безмолвный час ушла она,
Когда на свод крутой луна
Лазурною взошла тропой,
Паря над пурпурною мглой,
Как будто спящий альбатрос
На ярких крыльях свет вознес, —
Луна свое гнездо искала,
На западные глядя скалы.
Один в ночи остался я,
Вбирая в сердце и тая
Неслышной музыки звучанье,
Так в обступающем молчанье
Витает эхо среди гор.
А я храню чистейший взор,
Ее руки легчайшей след, —
Как бы чела коснулся свет,
И не дерзнет воображенье
Нарисовать мне то мгновенье —
Его мне память оживила, —
Возлюбленная укротила
Порыв страстей. Я одинок,
Но в нашем времени я смог
Остаться — в миге всемогущем,
Забыв о прошлом и грядущем,
Им не дано вернуться снова —
Не стало времени иного.
Но скрылся ангел и хранитель,
И в слабом сердце искуситель
Вновь воцарился. Мыслей вслух
Не смел я высказать, но дух
Смутился. Я следил безмолвно,
Как тихо рассекали волны
Челны, как будто фаэтоны
Парят в высотах окрыленно
Над безмятежною стихией,
Как бы посланцы неземные
Летят для тайного служенья.
Как будто ищет исцеленья
Моя прекрасная печаль
И к Элизийским звездам вдаль
Утишить боль свою плывет.
И ветры, облегчив полет,
Прохладны, свежи и крылаты,
Цветов смешали ароматы
И свежесть рос, и зной дневной
Над серебристою водой,
Где рыбу с тусклым фонарем
Искал рыбак меж скал с багром, —
Ее прельстил обманный свет, —
Счастливей тех созданий нет,
В ком истребляет наслажденье
Все чувства, даже сожаленье
О хрупкой радости былой,
Сжигая жизнь, а не покой!
Стансы
Уходи! Потемнела равнина,
Бледный месяц несмело сверкнул.
Между быстрых вечерних туманов
Свет последних лучей утонул.
Скоро ветер полночный повеет,
Обоймет и долины, и лес
И окутает саваном черным
Безграничные своды небес.
Не удерживай друга напрасно.
Ночь так явственно шепчет: «Иди!»
В час разлуки замедли рыданья.
Будет время для слез. Погоди.
Что погибло, тому не воскреснуть,
Что прошло, не вернется назад;
Не зажжется, не вспыхнет любовью
Равнодушный скучающий взгляд.
Одиночество в дом опустелый,
Как твой верный товарищ, придет,
К твоему бесприютному ложу
В безысходной тоске припадет.
И туманные легкие тени
Будут реять полночной порой,
Будут плакать, порхать над тобою,
Точно тешась воздушной игрой.
Неизбежно осенние листья
С почерневших деревьев летят;
Неизбежно весенним полуднем
Разливают цветы аромат.
Равномерной стопою уходят —
День, неделя, и месяц, и год;
И всему на земле неизбежно
Наступает обычный черед.
Перелетные быстрые тучки
Отдыхают в час общего сна;
Умолкает лепечущий ветер,
В глубине засыпает луна.
И у бурного гневного моря
Утихает томительный стон;
Все, что борется, плачет, тоскует,
Все найдет предназначенный сон.
Свой покой обретешь ты в могиле,
Но пока к тебе смерть не пришла,
Тебе дороги — домик, и садик,
И рассвет, и вечерняя мгла.
И пока над тобой не сомкнулась
Намогильным курганом земля,
Тебе дороги детские взоры,
Смех друзей и родные поля.
Перевод — К. Д. Бальмонта
I.
Как слово одно захватали —
Могу им играть ли?
Как чувство одно презирали —
Тебе презирать ли?
Надежда неверью сродни,
Участье жеманно,
Яви же мне милость, взгляни —
Твоя мне желанна.
II.
Что люди любовью зовут,
Не жди — как дыханье,
Как небо, свободно от пут
Мое обожанье.
Стремится к грядущей звезде
Так мошка — едва ли
Не дальше в своей высоте
От нашей печали.
Пьет воздух, свет хамелеон,
Славу и любовь — поэт.
Если б находил их он
В сем обширном мире бед,
Не была ли б, всякий час,
Краска у него не та, —
Как хамелеон цвета
Сменит, свету напоказ,
В сутки двадцать раз?
Скрыт поэт с рожденья дней
Средь земных холодных сфер,
Как хамелеон в своей
Глубочайшей из пещер.
Свет блеснет — сменен и цвет;
Нет любви, поэт — иной.
Слава — грим любви; и той
И другой стремясь вослед,
Мечется поэт.
Не смейте вольный ум поэта
Богатством, властью принижать!
Если б что-нибудь, кроме света,
Мог хамелеон глотать, —
Он бы в ящерицы род
Перешел — сестры земной.
Дух залунный, сын иной
Солнечной звезды высот,
О, беги щедрот!
Здесь двое спят, чья жизнь была одно,
Ведь в памяти им вместе быть дано.
При жизни розно кровь текла в телах —
Да будет не делим их общий прах.
Поверженный тиран! Мне было больно
Прозреть в тебе жалчайшего раба,
Когда тебе позволила судьба
Плясать над гробом Вольности… Довольно!
Ты мог бескровно утвердить свой трон,
Но предпочел резню в пышнейшем стиле;
Ты памяти своей нанес урон,
К забвению тебя приговорили!
Насилье, Сладострастие и Страх —
Твоих кошмаров пагубный народец.
Ты шествуешь в забвенье, Полководец!
С тобой простерлась Франция во прах.
Но у Добра есть худший враг — химеры
Повиновенья, ослепленность веры!
Светлокрылая звезда!
Неужели никогда
Не находишь ты гнезда
И летишь поныне?
Молви, месяц-нелюдим!
Бесприютный пилигрим,
Странствуя путем своим,
Ты грустишь поныне?
Ищешь, ветер, ты во мгле,
Нет ли места на земле,
Хоть на ветке, хоть в дупле,
Хоть в морской пучине.
I
Сияет солнце, даль ясна,
Вся в блестках, пляшет зыбь морская,
И снежных гор голубизна
Бледнеет, в блеске полдня тая.
Все юно, как в преддверье мая,
И от земли струится свет,
И где-то суета людская,
Крик чаек, ветра шум в ответ,
Безлюдье, тишина, приюта лучше нет!
II
Над зыбкой мглой зеленый, алый
Сплетен из водорослей сад.
Омыт песок волною шалой,
И свет над ней — как звездопад.
Но я на берегу один,
Гляжу на взблески волн уныло,
Внимаю звукам из глубин…
Где сердце то, что сердцу мило,
Что все оттенки чувств со мной бы разделило?
III
Увы! Нет мира и в тиши,
Я болен, и надежд не стало.
Нет даже тех богатств души,
Что в мысли Мудрость обретала,
Когда не внешностью блистала.
Любовь и праздность, слава, власть.
Все — тем, которых в мире мало,
Кто наслаждаться может всласть.
И в том их жизнь. А мне — дана другая часть.
IV
Под эти солнцем усмирится
Само отчаянье. Но мне,
Как в детстве, б наземь повалиться
И плакать, плакать в тишине
О том, что я — по чьей вине? —
Влачу в тревогах век бесплодный,
Пока к земле, в последнем сне,
Не припаду щекой холодной
Море не споет усопшему отходной.
V
Пусть скажут все: в нем сердца нет!
Так под вечерним небосклоном,
Вдруг постарев, угасший свет
Я проводил едва ль не стоном.
Пусть скажут! Чуждый их законам,
Я нелюбим. Но жаль, не мог
Блеснуть хоть сходством отдаленным
С тем днем, что в радости поблек
И память радует, как лучших дней залог.
Ручьи вливаются в реки,
Реки бегут к низовью.
Ветры сплелись навеки
В ласках, полных любовью.
Все замкнуто тесным кругом.
Волею неземною
Сливаются все друг с другом, —
Почему же ты не со мною?
Небо целует горы.
Волн распахнулись объятья.
Отвергнутые — шлют укоры
Розам кичливым их братья.
Потоки лунного света
Ластятся к синей глади.
Но на что мне, скажите, все это,
Если ты со мною в разладе?
Прекрасный ангел златокрылый
Пред троном Судии предстал:
Стопы и длани кровь багрила,
Взор обезумевший блуждал.
Он известил Отца и Сына,
Что бытия мрачна картина,
Что Сатана освобожден
И что несметный легион
Бесов пустил по свету он…
Он смолк — и странный звук раздался,
То вкрадчивый, то сладкий звук,
Как веяние крыл вокруг,
И свет лампад заколебался —
Лампад, что светят над людьми
У лиц Архангелов семи.
I
В тот день Отец всех зол еще перед рассветом
С постели встал.
Возился долго с туалетом
И по-воскресному себя убрал.
II
Надел ботинки, чтобы скрыть копыта,
Чтоб не торчать когтям, перчатки натянул,
А место, где рога, под шляпой было скрыто.
И вот он на Бонд-стрит уверенно шагнул,
Разряженный, как денди знаменитый.
III
Сопровождаемый бесенком верным,
На предрассветный Лондон он взирал;
То с другом рассуждал о новостях вчерашних,
То Бога бытие опровергал —
Покуда Солнца свет не заиграл на башнях.
IV
К Святому Якову наведался рогатый,
И Павла он вниманьем не оставил.
Он с виду весел был, однако же лукавил:
В святых местах душа болит у Супостата.
V
Замечу: Дьявол земледелье знал;
Поскольку же дурное всхоже семя,
А он и сеял хорошо и жал,
То жатву он снимал в любое время.
VI
Во всякую щель, под любую постель
Залезал он, паству ища;
Когти были остры, и ухмылки хитры;
Взор горел, приводя в восхищенье людей,
Хоть они забирались под стол, трепеща.
VII
В щель просунутый нос багровел, как кумач…
А беспечное племя земное
Занималось решеньем нехитрых задач:
Тот наряд примерял, тот расписывал мяч —
Но Нечистый видел иное.
VIII
Перед носом священника в храме
Весь молебен он отсидел.
— Пастор, можно ли ладить с такими гостями?
— Что вы! Я бы не потерпел!
Бес вздохнул: «Болтовня!
Он-то видел меня,
Просто понял давно: без меня не дано
Обойтись никакому из дел!»
IX
Затем он побывал и при дворе монарха.
Там было суетно и жарко,
И все это ему напоминало Ад.
У трона поиграть позвали бесенят.
И свита слушала, как крылья их шумят.
X
Дьявол молвил: «Ну что же! Пастбище есть —
Моя скотинка не захиреет,
Крови сможет напиться, мясца поесть —
Мертвечины хоть отбавляй на ужин,
И сон не будет никем нарушен —
И она, как родня ее, разжиреет;
XI
Как те стервятники, что пьют
В полях испанских кровь людей,
Где лемех плуга обагрен,
Где зерна в борозде гниют,
Где побеждающий — злодей
И мукам Ада обречен;
XII
Как птица Эрина, что вершит
Свой пир на трупах тех, кто убит,
А после над Каслеро кружит
И мертвых сыновей сердца
Рвет злобно из горстей отца —
И на заре домой летит;
XIII
Как черви могильных ям,
Что мертвого осадили, —
Они родились и подохнут там,
Извиваясь в зловонной гнили;
XIV
Точно наш ленивый дофин,
За игрушку сладость отдавший,
Чуть-чуть поигравший
И просящий конфету, как мальчик-кретин.
XV
Его камзола две половины
Не сходятся — лезет по швам вдоль спины!
А его панталон штанины
Круглы, словно две луны.
XVI
Когда жратвой напичкается он
От глупой головы до пят, —
То видно, как слегка дрожат
Два полулунья панталон.
XVII
Бес (иль Природа?) безразличья
Не знает к тем, кто власть стяжал:
Штришок малейший их обличья
Все скажет про оригинал…
XVIII
Обвившую ножку стола змею
Пристукнул судья, и подумал Дьявол,
Глядя на змейку и на судью:
Это были Каин и Авель.
XIX
Как йомен гуляет среди хлебов
И, радуясь от души
При виде тучных коров,
Поет и считает свои гроши, —
Так Дьявол, гуляя по нашей земле,
Поет и считает свои барыши.
XX
Блажен, кто носит красный цвет:
Ведь этот цвет любезен бесу,
И кто, из нищеты и бед
Придя, сумел добиться весу,
И кто, покинув высший свет,
Взял посох и подался к лесу.
XXI
Епископ толст, и он в чести.
Худ адвокат, в чести и он.
Парик иль плащ любой почти
Сверканьем Ада озарен.
XXII
Свинью звать чистой — сущий вздор,
Хоть ест отборное зерно;
В пир превращен весь день обжор —
Их мясо постно все равно!
XXIII
До чего же весел владыка Ада!
До ушей растянулся рот.
Вот он скинул плащ, хохоча до упада,
Отбивает курбеты, плеща крылом,
Злобно выдвинул жало, ползет бочком —
Словом, во всей красоте грядет.
XXIV
Дело в том, что его посетил сановник.
И Дьявол, кокетливо лебезя,
Словно девка, к которой пришел любовник,
Кажет что можно и что нельзя.
XXV
Знакомый жест, пригласительный взгляд —
Демоны видят, что он их не бросит впредь,
И уже стигийских стрекоз отряд
Расправил крылышки, чтоб лететь.
XXVI
Алеет кровь на лаврах благородных,
Закона осеняющих чело;
Погибель, Горе, Срам — три пса голодных —
По стогнам рыщут, озираясь зло.
Их всех Испания влечет:
Там человеческая кровь течет.
XXVII
Чу! Трещит земли средина,
Победители дрожат,
В страхе черная скотина,
Сатанинский хвост поджат!
XXVIII
Бесовской армии солдаты
В честь властелина пир творят…
Но створы адамантных врат
Кровавым пламенем объяты.
XXIX
И острый взор, огонь Рассудка,
Скользнул по лику Сатаны.
И фосфорные табуны
Перепугались. Разве шутка?
XXX
Царь-Рассудок молчаливо
Посмотрел за край небес,
Где метался бледный бес,
Как душа его, трусливый.
I
Пусть меж нами смерч жестокий,
Бездна пенящихся вод —
Братья! Внутреннее око
Сквозь туман распознает
Край ветров, где реют флаги
Не в крови — в соленой влаге…
И в могилах пульс Отваги
Биться не перестает;
Голосом ее Природа
Шепчет: «Смерть или Свобода!»
II
Громче! Чтобы и рабы
Слышать этот клич могли бы;
Встав с колен на путь борьбы,
Сокрушили тюрьмы, дыбы,
Хладный оживив оплот.
Грех и горе прочь уйдет,
Свергнется кичливый плод,
В пепел изотрутся глыбы, —
А из праха огнь взойдет
И твердыни тюрьм сожжет!
III
Котопахи! Пробужденье
Принеси громадам гор, —
Вспыхнет свет освобожденья
На лице твоих сестер.
Ты же, Океана бездна,
Что бросаешь бесполезно
Волны в мир, где плачут слезно
Жертвы Злобы с давних пор, —
Ветр, что грудь твою колышет,
Волей пусть отныне дышит!
IV
Тщетно свет звезды дневной
Ласковым сияньем греет…
Флаг, запятнанный войной,
На руинах мира реет!
Только Мщенье сможет что-то
Там, где сердце патриота
Полно лишь одной заботой:
Как он встретить смерть сумеет!
Полно! С глаз вдовы-Любви
Плат соленый в гневе рви!
Навек ушли умершие, и Горе,
У гроба сидя, их зовет назад, —
Седой юнец с отчаяньем во взоре, —
Но не вернутся друг, невеста, брат
На еле слышный зов. Лишь именами
От нас ушедшие остались с нами,
Лишь мука для души больной —
Могилы предо мной.
О Горе, лучший друг, не плачь! Когда-то,
Я помню, вместе любовались мы
На этом месте заревом заката,
Все безмятежно было, но, увы,
Тому, что минуло, не возвратиться,
Ушли надежды, седина сребрится,
Лишь мука для души больной —
Могилы предо мной.
(Я боюсь, что эти стихи не понравятся вам, но)
Когда бы меньше почитал я вас,
От Зависти погибло б Наслажденье;
Отчаянье тогда б и Изумленье
Над тем умом смеялись бы сейчас,
Который, — как червяк, что в вешний час
Участвует в безмерности цветенья, —
Глядя на завершенные творенья,
Отрадою исполнен каждый раз.
И вот, ни власть, что дышит властью Бога,
Ни мощное паренье меж высот,
Куда другие тащатся убого, —
Ни слава, о, ничто не извлечет
Ни вздоха у того, кто возвращает:
Червяк, молясь, до Бога досягает.
Перевод — К. Д. Бальмонта