Перед стройною девицей,
Наклонившись к ней красиво,
Долговязый франтик что-то
Шепчет ей красноречиво.
Страстно девушка внимает,
Будто слышит диво-сказки,
И огнем желаний пылких
Блещут черненькие глазки.
Что же франтик долговязый
Шепчет этой деве милой?
О любви ли пылкой, вечной,
Неизменной за могилой?
О блаженстве ли высоком
Жизнь пройти одной дорогой
И любовью упиваться
Вместе в хижине убогой?
Нет, не эти речи льются
К деве франтом долговязым…
Он ей шепчет, что сегодня
Взял он триста акций разом;
Что, судя по всем расчетам,
Это чудо, а не дело
И на верных семь процентов
Положиться можно смело.
Страстно девушка внимает,
Блещут черненькие глазки,
И на франта упадает
Взор участия и ласки.
‘Вот кто послан мне судьбою! —
Шепчет юное созданье… —
Семь процентов, семь процентов!
Это рай, очарованье!’
На других она не смотрит,
И не слышит комплиментов,
И, забывшись, только шепчет:
‘Семь процентов! Семь процентов!’
Меня зовут Амур… Не тот, что в дни былые
У рыцарей сердца так сладко волновал;
Не тот, во славу чью, за очи голубые
Унылый трубадур песнь томную слагал;
Не тот, кто говорил, что ‘злато вещь пустая’;
Не тот, кто о чинах не думал никогда
И под окном вздыхал, меж тем как дева рая
Храпела у себя, бесстрастна и горда.
Нет, нет! Другой Амур — серьезный, современный,
Холодный, как Сибирь, богатый, как она;
Амур, куда народ бежит, как оглашенный,
Где акции шумят, как бурная волна!
Не вздохи глупые, не сны, не идеалы
Амура прежнего в мечтаниях моих —
Нет, нет, в ушах звучат полуимпериалы,
И сладко я дышу, внимая звону их!
Он был титулярный советник,
Она — генеральская дочь;
Он робко в любви объяснился,
Она прогнала его прочь.
Пошел титулярный советник
И пьянствовал с горя всю ночь,
И в винном тумане носилась
Пред ним генеральская дочь.
Говорят, водопроводы
Попросили Думу
Отпустить им на расходы
Тысяч в двести сумму.
Говорят, услышав это,
Дума городская
Вместо всякого ответа —
Странная такая —
На бассейн, громаду-зданье,
Едко указала
И Правленью в назиданье
Басенку сказала:
Попрыгунья стрекоза,
Акведукная компанья,
Погрузилась в труд копанья…
Вдруг, глядит — пришла гроза:
В кассе чисто, словно в поле,
Нет уж дней тех светлых боле,
Как добряк акционер,
Шедрый выше всяких мер,
Под директорские сказки
Спал, закрывши сладко глазки,
И давать свой капитал
Чистым счастием считал.
Дни блаженства пролетели…
И Палибины, и Пели,
И Овсянников, и Крон
Чуют время похорон.
Труб печальнейшая груда
На Сенатской площади;
А далеко позади
Башня смотрит, как Иуда…
Тут компания с тоской
Лезет к Думе городской:
‘Не оставь меня приветом,
Не срами пред целым светом,
Одолжи для спуска вод
Тысяч двести на расход…’
— ‘Кумушка, мне это странно!
Ты брала ведь беспрестанно
Деньги будто за труды,
А ни капельки воды
В наши трубы не пустила…’
— ‘До того ль, сестрица, было!
Ведь в Правлении у нас
Схватки, споры — каждый час,
Так что воду я забыла…
А притом, я без ума
Рыла ямы ежечасно…’
— ‘Рыла ямы! И прекрасно;
Так заройся в них сама!’
Господа! Mesdames! [1] Ich bitte! [2]
Попрошу attention: [3]
Дурново — Акимов — Витте
И другие compagnons [4]
Министерского совета
В этой шляпе. Славный вид
Перед вами. Группа эта
Заседает ganz solid. [5]
Никаким толчком, ударом
Их не сдвинуть с места вам;
Но профессор я недаром
Белой магии, mesdames!
Два коротких Augenblicken [6] —
Ein, zwei, drei, [7] allons [8] маршир!
Все исчезли. Горемыкин —
Новой группы командир!
Захочу — в одно мгновенье
Новый фокус, первый сорт:
Ein, zwei, drei, мое почтенье!
Министерьум новый — fort! [9]
Господа, кричите браво!
Штук подобных через край
У меня найдется, право…
Фокус-покус, ein, zwei, drei!
____ [1] — Дамы (франц.).
[2] — Я прошу (нем.).
[3] — Внимание (франц.).
[4] — Компаньоны (франц.).
[5] — Вполне солидно (нем.).
[6] — Мгновения (нем.).
[7] — Раз, два, три (нем.).
[8] — Пойдем (франц.).
[9] — Вон (нем.).
Бесконечной пеленою
Развернулось предо мною
Старый друг мой — море.
Сколько власти благодатной
В этой шири необъятной,
В царственном просторе!
Я пришел на берег милый,
Истомленный и унылый,
С ношею старинной
Всех надежд моих разбитых,
Всех сомнений ядовитых,
Всей тоски змеиной.
Я пришел поведать морю,
Что с судьбой уж я не спорю;
Что бороться доле
Силы нет! что я смирился
И позорно покорился
Безобразной доле.
Но когда передо мною
Бесконечной пеленою
Развернулось море
И, отваги львиной полны,
Вдруг запели песню волны
В исполинском хоре —
Песню мощи и свободы,
Песню грозную природы,
Жизнь берущей с бою, —
Всё во мне затрепетало
И так стыдно, стыдно стало
Пред самим собою —
За унынье, за усталость,
За болезненную вялость,
За утрату силы
Ни пред чем не преклоняться
И с врагом-судьбой сражаться
Смело до могилы!
Отряхнул с себя я снова
Малодушия пустого
Пагубное бремя
И врагу с отвагой твердой
Снова кинул вызов гордый,
Как в былое время.
А седые волны моря,
Пробужденью духа вторя
Откликом природы,
Всё быстрей вперед летели,
Всё грознее песню пели
Мощи и свободы!
Я любил ее так нежно,
Так высоко, поэтично;
Всё в ней было так эфирно,
Так небесно, гармонично…
Но вчера, о боги, боги,
Приключение какое!..
Ту, которая являлась
Мне как нечто неземное,
Окруженная цветами,
В обстановке идеальной, —
Ту красавицу увидел
Я в палате госпитальной!
С инструментом возле трупа
Дева милая стояла
И, по правилам науки,
Труп спокойно рассекала.
Я отпрянул в изумленьи
От невиданного дела…
А она в глаза мне прямо
И учено посмотрела;
Протянула мне спокойно
Окровавленные руки
И сказала: ‘Друг, ты видишь
Здесь служителя науки!’
И опять припала к трупу…
Я стоял, глотая слезы;
Черной пылью рассыпались
Поэтические грезы;
Их, как молния, сменяли
Медицинские картины,
И шептал я: ‘Дева рая —
Доктор, доктор медицины!..’
Ах ты, плут мальчишка,
Сын мой ненаглядный!
На тебя гляжу я
С нежностию жадной.
Ты идешь, каналья,
Тоже вслед за веком,
Будешь ты, я вижу,
Дельным человеком!
Полон я блаженства
И надежды сладкой,
Глядя, как ты часто
Подбежишь украдкой
К моему комоду,
Ловко ключ приладишь
И оттуда быстро
Гривенник украдешь;
И потом слежу я
В чистом наслажденьи,
Как ты эти деньги
Пустишь в обращенье,
Как сестру родную
Ими ты ссужаешь
И потом с нее же
Вдвое получаешь…
Как не восхищаться,
Глядя, как порою
Ты перед вельможей
Гнешься занятою;
Как ты понимаешь,
Кто богат и знатен,
Как в делах ты ловок,
Тонок, аккуратен!
Бестия мальчишка,
Сын мой несравненный,
Ах, какой ты будешь
Рыцарь современный!
Моего вы знали ль друга?..
Офелия
Вы знавали ль Колиньона?
Он был бравый кавалер,
Горделивый, важный барин
И французский инженер!
Там, далеко, за морями,
В пышной он сидит квартире,
Перед ним — сундук тяжелый,
В нем — всё русские рубли.
Колиньон! Назад три года
Мы пришли к тебе толпой:
‘Потрудись-ка для народа
И дороги нам построй.
Мы с тобою разных наций,
Но у нас найдешь ты рай,
А уж русских ассигнаций
Сколько хочешь забирай!’
Он поспешно снаряжался,
Все контракты заключил,
Всё построить страшно клялся…
Обманул — и укатил!
Колиньону мы сказали:
‘Ты контракты позабыл:
Твой карман мы наполняли,
Ты до дна наш осушил!’
Он с усмешкой отвечает:
‘Я контрактов не забыл;
Разве Общество не знает?
Я шутил! ведь я шутил!’
Отпустили его мы с тугим кошельком,
Проводили с смиренным поклоном,
И горючие слезы струились ручьем,
Как прощалися мы с Колиньоном!
Он не придет! он не придет!
Сей славный гость земли российской,
И на чужбине не вздохнет
О линии феодосийской!
Он не придет! он не придет!
И там, среди французских граций,
Во славу русских ассигнаций
Рассказ заманчивый пойдет…
Он не придет, он не придет!
Родитель мой, готовясь кинуть
Сей свет,
Мне дал такой благоразумный
Совет:
‘Мой сын, ничем не брезгай в мире,
Смотри
И всё, что только брать возможно,
Бери’.
С тех пор храню я свято мудрый
Приказ,
На всё глядит с участьем теплым
Мой глаз.
Не мучась в гордой, бесполезной
Борьбе,
Я всё, что можно, прибираю
К себе.
Увижу ль где галоши лучше
Моих —
Беру без спеси безрассудной
И их.
Платок увижу ли хороший —
Возьму.
Кто может денег дать — нет спуска
Тому.
Мне дали раз отличный перстень —
Чужой,
Чтоб передать его особе
Другой;
Я рассудил, что буду глупый
Педант,
Когда отдам такой отличный
Брильянт.
Другой бы брезгать стал, стыдиться,
А я
Не знаю спеси, и вещица —
Моя.
Как птица божия, не сею,
Но жну,
И помню заповедь благую
Одну:
‘Мой сын, ничем не брезгай в мире,
Смотри
И всё, что только брать возможно,
Бери!’
Я бескорыстный чиновник,
Верой и правдой служу
И репутацией честной
Выше всего дорожу.
Всех, предлагающих взятки,
В шею гоню я всегда…
Раз только… В деньгах случилась
Мне до зареза нужда…
Взял я с канальи купчишки
Кушик — и то небольшой…
Ну, да ведь экстренный случай,
Экстренный случай такой!
Всех наказаний телесных
Враг я до мозга костей;
Даже супруге я строго
Сечь запрещаю детей.
Я и в газетах однажды
Тиснул об этом статью…
Раз только… Мой камердинер
Лампу испортил мою…
Я рассердился и в зубы
Съездил легонько рукой…
Ну, да ведь экстренный случай,
Экстренный случай такой!
‘Женщины — перлы созданья!’ —
Так я всегда говорю,
На ловеласов бездушных
С страшною злобой смотрю…
Раз только… Мне подвернулась
Прелесть — девчонка одна.
Жили мы долго… ‘А что, как
Вдруг да узнает жена?’ —
Так я подумал — и тут же
Стал для бедняжки чужой…
Ну, да ведь экстренный случай,
Экстренный случай такой!
С каждым своим подчиненным,
Будь он хоть мелкий писец,
Я обращаюсь гуманно,
Даже почти как отец.
Руку порой пожимаю
Тем, кто и в малых чинах…
Раз только… Писарь на службу
В пестрых явился штанах…
Тут из терпенья я вышел —
Выгнал из службы долой…
Ну, да ведь экстренный случай,
Экстренный случай такой!
Строго себя разбирая,
Смело всегда я скажу,
Что и правдиво и честно
Я и живу и служу.
Совесть не может мне сделать
Самый малейший укор…
Если ж порой и случится
Этакий маленький вздор,
Если в порыве досады
Я и забудусь порой —
Значит, уж экстренный случай,
Экстренный случай такой!
Верьте мне, о россияне,
Верьте — прав во всем Скарятин:
Всё изменится как должно,
Всё очистится от пятен.
Нигилисты-забияки,
Консерваторы-тупицы —
Все исчезнут безвозвратно
Из провинций и столицы.
Жизнь свободную не будет
Жать ярмо антагонизма,
Оттого что очень много
В нас живет либерализма.
Ни реакции не будет,
Ни тревоги грустно-шумной…
‘Тише едешь, дальше будешь’ —
Наш девиз благоразумный.
Безмятежны, как младенцы,
Выбрав гладкую дорожку,
Мы когда-нибудь до цели
Доплетемся понемножку.
Только дайте до второго
Нам дожить тысячелетья —
Оперимся мы отлично
В эти новые столетья.
Ко второму юбилею
Будет русский мир утешен —
И какой тогда воздвигнет
Новый памятник Микешин!
Подождите, потерпите!
Всё очистится от пятен:
В этом нам залогом служит
Зорковидящий Скарятин!
Прочь! пади с дороги!.. мчатся, словно черти,
В щегольских колясках чудо-рысаки;
Эй, посторонитесь — зашибут до смерти…
Прочь вы, пешеходы, горе-бедняки!..
Вот хватили дышлом в шею старушонку,
Вот мальчишку сшибли быстрым колесом,
Вот перевернули тощую клячонку
С Ванькой-горемыкой, с бедным седоком.
Ну, куда суетесь?.. что вам за охота
Между экипажей проходить, спеша?
— ‘Да нужда припала, выгнала забота,
Дети просят хлеба, денег ни гроша.
Надо ж заработать, надо же разжиться,
Ждать не будут… много нас таких живет…
Тут уж поневоле станешь суетиться;
Страшно — опоздаешь — дело пропадет!’
Полно! — это горе, эти все тревоги,
Деньги, хлеб насущный — это пустяки!
Место, горемыки, место!.. Прочь с дороги!
А не то раздавят разом рысаки.
Им вот, этим франтам, выбритым отлично,
Этим щеголихам, пышным, молодым,
Ехать тише, ждать вас вовсе неприлично,
Да и невозможно… много дела им!
Этот нынче утром должен быть с визитом
У графини Лумпе, у княгини Крак,
У Дюссо котлетку скушать с аппетитом,
Заказать портному самый модный фрак.
Этот мчит подарки к пышной Вильгельмине,
Цвету всех камелий, с кучею связей;
Этих ждут мантильи в модном магазине,
Тех — свиданья тайно от седых мужей…
Шибче, шибче мчитесь! Шедро раздавайте
Дышлами ушибы, вывихи, толчки…
Место этим барам! Место им давайте
Все вы, пешеходы, горе-бедняки!..
Проносясь на коне наблюдений
По арене общественных дел,
Я на множество светлых явлений
С умилительным чувством глядел.
Говорил я: ‘В Нью-Йорке, в Париже,
В Альбионе нет столько добра’…
А как только вгляделся поближе —
Мишура, мишура, мишура!
О краса бюрократии новой!
С беспредельным восторгом не раз
Я внимал твоей речи громовой
О вреде стародавних зараз
И о том, что теперь-то приспела
Для реформ радикальных пора…
А как только коснулось до дела —
Мишура, мишура, мишура!
Сколько раз, о вития журнальный,
Увлекал и пленял ты меня,
Как любил я твой тон либеральный,
Полный силы, ума и огня!
Сколько было решимости грозной
В каждом взмахе живого пера…
А дошло до поверки серьезной —
Мишура, мишура, мишура!
О друзья интересов народных!
Сколько светлых надежд и идей
Проявлением сил благородных
Вы в душе возбуждали моей!
Вы с народом сливались так мило,
За народ вы кричали ‘ура!’…
А на деле опять выходило —
Мишура, мишура, мишура!
И куда бы, восторгом палимый,
Я ни мчал наблюдений коня,
Всё какой-то чертенок незримый
Хохоча догоняет меня
И пищит: ‘На трескучие речи
Знаменитые вы мастера,
А взвали-ка вам дело на плечи —
Мишура, мишура, мишура!’
Спи, редактор знаменитый,
Баюшки-баю!
Я тебе, старик маститый,
Песенку спою;
Пусть нелепейшие сказки
Жизнь срамят твою —
Ты пиши из-под указки…
Баюшки-баю!
Ходит всюду слух нелестный,
Ходит резкий свист,
Будто ты не слишком честный,
Ловкий журналист;
Плюнь на слухи! Тискай смело
Нужную статью…
Это выгодное дело…
Баюшки-баю!
Помогло тебе лихое
Перышко твое:
Ты забыл свое плохое
Прежнее житье;
Зажил ты богато, шибко,
Как в земном раю, —
Вот что значит гнуться гибко…
Баюшки-баю!
Продолжай такое семя
В землю ты кидать…
Видишь, может наше время
Труд вознаграждать.
Пусть клеймят тебя зоилы —
Ты силен в бою,
Будешь крепок до могилы…
Баюшки-баю!