В деревне Мохлйн есть на славу невесты,
Красавиц таких нелегко отыскать.
Их платья, походка, манеры и жесты
Парижа и Лондона носят печать.
Мисс Миллар стройнее и тоньше, чем фея.
Мисс Маркланд мила, но умнее мисс Смит.
Мисс Бетти — румяна, мисс Мортон — с приданым,
Но всех их, конечно, Джин Армор затмит.
Когда молодежь на траве среди луга
Плясала под вечер Иванова дня,
Я вновь увидала неверного друга,
И рана открылась в душе у меня.
О скорби своей не скажу я ни слова.
Меня мой любимый успел разлюбить,
Но, может быть, в мире я встречу другого.
Не мог же он сердце навеки разбить.
До света мне слезы уснуть не давали,
Лились, будто ливень из туч грозовых.
Ах, горькие слезы, без вас бы едва ли,
Любовь пережив, я осталась в живых.
Пускай серебро его блеском пленило,
Неверного друга не стану винить.
Но, если мне сердце его изменило,
Мое не могло бы ему изменить.
Проклятье тем, кто, наслаждаясь песней,
Дал с голоду порту умереть.
О старший брат мой по судьбе суровой,
Намного старший по служенью музам,
Я горько плачу, вспомнив твой удел.
Зачем певец, лишенный в жизни места,
Так чувствует всю прелесть этой жизни?
Жили два брата. Вместе росли,
Вместе учились в школе.
Один другому однажды сказал:
— Давай поборемся, что ли?
Они боролись, Вильям и Джон,
И Джон упал на поляну,
А Вильям упавшему Джону ножом
Нанес смертельную рану.
— Возьми меня н’a спину, брат дорогой,
К ручью отнеси с поляны
И рану прозрачной водою омой,
Чтобы кровь не текла из раны.
И Вильям на спину ношу взвалил,
К ручью отправился с нею
И рану прозрачной водою омыл,
Но кровь текла все сильнее.
— Возьми меня н’a спину и отнеси
На кладбище, брат мой милый,
Могилу глубокую выкопай мне
И меня уложи в могилу.
И Вильям на спину брата взвалил,
И отнес на погост унылый,
И могилу глубокую вырыл ему,
И его уложил в могилу.
— Но что я скажу дорогому отцу,
Если спросит меня: где Джон?
— Скажи отцу: за бочонком вина
В Лондон уехал он.
— А что же я матери нашей скажу,
Если спросит меня: где Джон?
— Скажи: купить тебе новый наряд
В Лондон уехал он.
— А что я отвечу нашей сестре,
Если спросит меня: где Джон?
— Скажи: за ее обручальным кольцом
В Лондон уехал он.
— А что мне ответить милой твоей,
Если спросит меня: где Джон?
— Скажи ей: твой Джон на погосте лежит
И домой не вернется он.
Порвал поэт и драматург
С язычницами узы.
Их в грош не ставит Эдинбург, —
Там есть живые музы.
Гомер прославил девять муз,
Но к черту суеверье!
Гораздо лучше девять мисс,
Прекрасных, как мисс Феррьер.
Вчера я был окутан мглой
И шел в тоске, в печали.
Закрыл туман густой, сырой
Передо много дали.
Мой дух в унынии погряз,
Барахтался в бессилье.
Но на углу я встретил вас
Н снова поднял крылья.
Я вам стихи на память шлю,
Навеянные вами.
И небеса за вас молю
И прозой и стихами!
Из всех ветров, какие есть,
Мне западный милей.
Он о тебе приносит весть,
О девушке моей.
Леса шумят, ручьи журчат
В тиши твоих долин.
И, как ручьи, мечты мои
К тебе стремятся, Джин.
Тебя напоминает мне
В полях цветок любой.
И лес в вечерней тишине
Заворожен тобой.
Бубенчик ландыша в росе,
Да и не он один,
А все цветы и птицы все
Поют о милой Джин.
На Клайд-реке богат, хорош
У девушек наряд,
Но лучше Джинни ты найдешь
Красавицу навряд.
Девиц мы знаем городских,
Одетых в шелк, муслин.
Но всех прекрасней щеголих
В холщовом платье Джин.
Она милей и веселей
Ягненка на лугу.
И никаких грехов за ней
Признать я не могу.
Ее глаза яснее дня,
А грех ее один:
С такою щедростью меня
Дарит любовью Джин!
О ветер западный, повей,
Зашелести листвой.
Пусть нагруженная с полей
Летит пчела домой.
Мою любовь ко мне верни
С холмов твоих, равнин.
Улыбкой пасмурные дни
Мне озаряет Джин.
Какие клятвы без числа
Соединили нас,
Как нам разлука тяжела
Была в рассветный час!
Кто знает души всех людей
До самых их глубин, —
Тот видит, что всего милей
Мне в этом мире Джин!
Дева Изабелл в дому за шитьём сидит,
Весеннею майской порою.
В дальней чаще Страж Лесной в звонкий рог трубит.
А солнце встает за горою.
«Вот бы звонкий рог трубил под моей стеной!»
Весеннею майской порою.
«Вот бы на груди моей спал бы Страж Лесной!»
А солнце встает за горою.
Не успела и сказать этих слов она —
Весеннею майской порою.
Страж Лесной уже стоял у ее окна.
А солнце встает за горою.
«Дивно мне! — он говорит. — Кто бы думать мог!»
Весеннею майской порою.
«Ты зовешь меня, а мне не трубится в рог!»
А солнце встает за горою.
«Не пожалуешь ли ты в мой приют лесной?»
Весеннею майской порою.
«Если боязно одной — поскачи со мной!»
А солнце встает за горою.
Повскакали на коней и — в лесной предел.
Весеннею майской порою.
Поскакали Страж Лесной с девой Изабелл.
А солнце встает за горою.
«Спешься, спешься, — он сказал, — мы в глухом краю».
Весеннею майской порою.
«Здесь ты, дева Изабелл, примешь смерть свою!»
А солнце встает за горою.
«Сжалься, сжалься, добрый сэр», — молвила она.
Весеннею майской порою.
«Я родную мать с отцом повидать должна!»
А солнце встает за горою.
Он в ответ ей говорит: «Здесь, в глуши лесной,—
Весеннею майской порою.
Семь царевен я убил, быть тебе восьмой».
А солнце встает за горою.
«Прежде чем погибну я в этой стороне,—
Весеннею майской порою.
Голову свою склони на колени мне».
А солнце встает за горою.
Нежно гладила его — он к ней ближе льнул.
Весеннею майской порою.
И от нежных этих чар Страж Лесной уснул.
А солнце встает за горою.
Тут она возьми шнурок — и свяжи его.
Весеннею майской порою.
Тут она возьми клинок — и пронзи его.
А солнце встает за горою.
«Семь царевен погубил ты в лесной глуши,—
Весеннею майской порою.
А теперь — им всем супруг — с ними и лежи!»
А солнце встает за горою.
— О, где ты был, мой старый друг,
Семь долгих, долгих лет?
— Я вновь с тобой, моя любовь,
И помню твой обет.
— Молчи о клятвах прежних лет,
Мой старый, старый друг.
Пускай о клятвах прежних лет
Не знает мой супруг.
Он поспешил смахнуть слезу
И скрыть свои черты.
— Я б не вернулся в край родной,
Когда б не ты, не ты.
Богаче нашей стороны
Заморская земля.
Себе там в жены, мог бы взять
Я дочку короля!
— Ты взял бы дочку короля!
Зачем спешил ко мне?
Ты взял бы дочку короля
В заморской стороне.
— О, лживы клятвы нежных дев,
Хоть вид их сердцу мил.
Я не спешил бы в край родной,
Когда бы не любил.
— Но если бросить я должна
Детей и мирный кров,—
Как убежать нам, милый друг,
От наших берегов?
— Семь кораблей есть у меня,
Восьмой приплыл к земле,
Отборных тридцать моряков
Со мной на корабле.
Двух малых деток мать взяла
И стала целовать.
— Прощайте, детки! Больше вам
Не видеть вашу мать.
Корабль их ждал у берегов,
Безмолвный и пустой.
Был поднят парус из тафты
На мачте золотой.
Но только выплыли они,
Качаясь, на простор,
Сверкнул зловещим огоньком
Его угрюмый взор.
Не гнулись мачты корабля,
Качаясь на волнах.
И вольный ветер не шумел
В раскрытых парусах.
— О, что за светлые холмы
В лазури голубой?
— Холмы небес, — ответил он,—
Где нам не быть с тобой.
— Скажи: какие там встают
Угрюмые хребты?
— То горы ада! — крикнул он.—
Где буду я — и ты!
Он стал расти, расти, расти
И мачты перерос
И руку, яростно грозя,
Над мачтами занес.
Сверкнула молния из туч,
Слепя тревожный взор,
И бледных духов скорбный рой
Покрыл морской простор.
Две мачты сбил он кулаком,
Ногой еще одну,
Он судно надвое разбил
И все пустил ко дну.
Кларк Колвилл в сад пошел гулять
С любимою женой;
Жене он пояс подарил
В пятнадцать крон ценой.
«Прошу тебя, любимый мой,
Прошу смиренно я:
Красавицы остерегись
У Слэйнского ручья!»
«Молчи! Не стоит этот вздор
Волнений и забот:
Из женщин ни одна с тобой
В сравненье не идет».
Так он беспечно ей сказал
И на гнедом своем
Поехал к Слэйну, где узрел
Красотку над ручьем.
«Я тут стираю, рыцарь мой,
Вот белое белье,
Вот тело, что еще белей,—
И это все твое».
Он спешился, он взял ее
За шелковый рукав
И стал ласкать ее, обет
Супружеский поправ…
«Увы! — воскликнул Колвилл вдруг.—
Как голова болит!»
«Полоска платья моего
От боли исцелит:
Отрежь ее моим ножом,
Мы ею лоб твой обовьем».
Полоской платья обвила
Красавица тотчас
Его чело — и стала боль
Сильнее во сто раз.
«Чему, чему смеешься ты?
Мне больше невтерпеж!»
«Ты будешь мучиться, пока
От боли не умрешь!
Умрешь и будешь тут лежать,
Окончив путь земной,
Иль станешь выдрой, чтоб в реке,
Резвясь, играть со мной!»
«О, нет, домой я доберусь,
Умру не у реки,
Но раньше я тебя убью,
Всем чарам вопреки!»
Чтоб чародейку поразить,
Он выхватил клинок,
Но рыбой сделалась она
И прыгнула в поток.
Взобрался Колвилл на коня
И поскакал с трудом
И еле спешился, когда
Увидел отчий дом.
«Жена, постель мне постели,
Укрой получше, мать,
Брат, разогни мой лук — его
Мне долго не сгибать».
Постлали женщины постель,
Укрыли с головой;
Навеки брат расправил лук
С повисшей тетивой…
Цыгане к замку подошли,
Запели под каштаном,
И леди Кэссилис была
В восторге несказанном.
Ей растопили сердца лед
Волшебники-цыгане,
И уронила шелк она,
Иглу и вышиванье.
Она сбежала в сад — туда,
Где звякали гитары,
Цыгане встретили ее
И в ход пустили чары.
Она дала им добрый хлеб
И пиво цвета меди,
А Джонни Фаа получил
Кольцо с руки миледи.
«Пойдешь со мной, мой мед, мой свет,
Под небо голубое?
Клянусь ножом моим, твой лорд
Не будет впредь с тобою!»
«Снимите, слуги, шаль с меня
И дайте плащ попроще,
Я с Джонни Фаа ухожу
В леса, поля и рощи!»
Игрушки-туфли с ног сняла
И с Джонни смуглокожим
Она пошла в далекий путь
Сквозь вереск, бездорожьем.
«Я с Джонни обойду весь свет
И вовсе не устану,
Я одолею все моря,
Они бродили день-деньской,
Они прошли немало,
Пока не стали на ночлег —
Но как она устала!
«Ах, ложе лорда моего
Сияло белизною,
А ныне я в траве лежу
И ворон надо мною».
«Попридержи язык, мой свет,
Молчи — клянусь луною,
Твой муженек, твой гордый лорд
Не будет впредь с тобою!»
Они бродили там и тут,
И низко, и высоко,
Пока не подошли к ручью,
Заросшему осокой.
«А ну, пригнись, мой мед, мой свет,
Пригнись-ка, моя радость,
Ты будешь лошадью моей,
А я верхом усядусь!»
«Я тут скакала, и мой муж
Хвалил мою отвагу,
И вот теперь тащу я вброд
Безвестного бродягу…»
…Лорд Кэссилис пришел домой,
Спросил он о супруге.
«Она с цыганами ушла»,—
Так отвечали слуги.
«Гнедой мой конь не слишком скор —
Седлайте вороного.
Клянусь не пить, не есть, пока
Не буду с леди снова!»
Скакал он там, скакал он тут
На вороном проворном,
Пока не встретил у ручья
Жену с цыганом черным.
«О, как на ложе пуховом
Нам было сладко вместе!
Зачем ты с шайкой этой здесь
В унылом, диком месте?!
Вернись, мой мед, вернись, мой свет,
На вора не надейся,
Вернись — и спрячу я тебя
От злого чародейства!»
«О нет! Сварила пиво я,
Волшебное, хмельное,
Его я выпью — а тебе
Вовек не быть со мною.
И я клянусь, что с детства я —
Сама себе хозяйка,
Никто не властен надо мной —
Ни ты, ни эта шайка!..»
……………….
Пятнадцать молодых цыган,
Красивых, смуглолицых,
Свой век окончили в петле
Из-за одной блудницы.
— Куда торопишься чуть свет —
Направо или прямо? —
Она надменно мне в ответ:
— Куда послала мама!
— Где ты живешь, душа моя? —
Я продолжал упрямо.
Она сказала: — У ручья
Живу с моею мамой.
Нашел я домик у ручья,
И ночь прошла мгновенно.
А утром девушка моя
Была не столь надменна.
Пусть петуха заест хорек!
Заря еще не встала, —
Старуха-мать с постели — скок!
И нас вдвоем застала.
Она меня прогнала прочь,
Послав мне град проклятий,
И ну стегать бедняжку-дочь,
Стащив ее с кровати.
В твой тихий домик у ручья
Пришел бы я, малютка,
Когда бы матушка твоя
Спала не слишком чутко!
Цвел вереск, и сено собрали в стога.
С рассвета обшарили парни луга,
Низины, болота вблизи и вдали,
Пока, наконец, куропатку нашли.
Нельзя на охоте спешить, молодежь,
Неслышно к добыче крадись, молодежь!
Кто бьет ее в лет,
Кто взлететь не дает,
Но худо тому, кто добычу вспугнет.
Сметет она с вереска росы пером
И сядет вдали на болоте сыром.
Себя она выдаст на мху белизной,
Такой лучезарной, как солнце весной.
С ней Феб восходящий поспорить хотел,
Ее он коснулся концом своих стрел,
Но ярче лучей она стала видна
На мху, где доверчиво грелась она.
Лихие стрелки, знатоки этих мест,
Обшарили мхи и болота окрест.
Когда ж, наконец, куропатку нашли,
Она только фрр… — и пропала вдали!
Нельзя на охоте спешить, молодежь,
Неслышно к добыче крадись, молодежь!
Кто бьет ее в лет,
Кто взлететь не дает,
Но худо тому, кто добычу вспугнет.
Отец мне на хозяйство дал
Лишь одного коня;
Я беден был, но сметкой бог
Не обделил меня:
К чему пустые закрома,
Амбары да подклети?
Наймусь-ка лучше к лорду в дом,
К его пригожей леди.
Я ей посланье написал,
Его я начал так:
«Сударыня, я в вас влюблен,
И то, что я бедняк,
И то, что я подчас живу,
Вздыхая об обеде,
Не помешает мне служить
Моей прекрасной леди».
И мне ответила она:
«Не скромничай, дружок,
Ты мог бы сам прийти ко мне
И все сказать бы мог;
Ты мог бы сам прийти ко мне,
Уверенный в победе,
Рога б наставить лорду мог
С его красивой леди».
Она деньгами мой кошель
Набила дополна,
И я впервые вкус узнал
Господского вина;
Но вот я перетрусил так,
Как никогда на свете:
Хозяин в спальню постучал,
Когда я был там с леди.
Она, впихнув меня под стул
И плед накинув свой,
Любезничала с ним, а я
Сидел едва живой;
Ушел он — я же, впопыхах,
Как был, в хозяйском пледе,
Удрал — и больше не видал
Мою красотку-леди!
Мельник, пыльный мельник
Мелет нашу рожь.
Он истратил шиллинг,
Заработал грош.
Пыльный, пыльный он насквозь,
Пыльный он и белый.
Целоваться с ним пришлось —
Вся я поседела!
Мельник, пыльный мельник,
Белый от муки,
Носит белый мельник
Пыльные мешки.
Достает из кошелька
Мельник деньги белые.
Я для мельника-дружка
Все, что хочешь, сделаю!
Рыдайте, добрые мужья,
На этой скорбной тризне.
Сосед покойный, слышал я,
Вам помогал при жизни.
Пусть школьников шумливый рой
Могилы не тревожит…
Тот, кто лежит в земле сырой,
Был им отцом, быть может!