Старинные опять зовут прогулки!
Будь милым снова, незабытый Друг —
Вот брошены дорожки, закоулки
И скошенный нас принимает луг.
Не повторять прекрасные сонеты,
Не слез узнать неотвратимый путь
Идем сюда; — вот дальних птиц приветы
И радости ты не избудешь, грудь.
Посещены мета далекой встречи,
Узор тропинок нами не забыт,—
Орешники твои ласкают плечи.
Приветно небо меж ветвей горит.
Вот парк с подстриженными деревами,
Разваливающийся павильон…
Беспечно бьет узорными крылами
Смеющийся и легкий летний сон.
Рука поднимется губительная
С ее блестящим топором
И овладеет ночь томительная
Моим болезненным стихом.
Как поле затопляет рисовое
Вода, плодотворя посев,
Поэт молчит, строфу дописывая,
Обожествляя свой напев,
Но я смеюсь, свой труд оканчивая,
Встречая новую зарю:
— Мне радостна судьба обманчивая
Туманского и Деларю.
Ты — раздвигаешь золото алоэ,
Ты — горишь улыбкой, ты —
В пляс цветающих плечей,
Ты — бежишь в очи ключом студеным,
Замолкая тусклым блеском обломок речей.
Я только дрозд журчливых слов потока,
Надо мною — безмолвится
В солнце горящий лист,
Я гляжу на праздник небесных Ориноко,
Где режет чистоту ласточки клич.
О, прозрачных столбов воздушных
Целящая пустыня,
Блаженных и одиноких слов про тебя,
Милый танец солнца нежной пыли,
Сладкий, глубокий, как уста.
Нет, повторить ли очарованье,
Эти заливающие синью глаза,
В этом море мира — мир и воля,
Хрустальный берег радужного холма.
Ударится в колокол птица
И мертвая упадет,
И ей отвечает важный,
Отдаленный, глубокий звук.
Не так ли в это сердце,
Вспыхивавшее при огне
Далеких пожаров и криков
И выстрелов ночных,
Теплый, в воздухе со свистом
Стрижом игравший взгляд
Ударяет неистовой
Ласке таинственно рад.
И вот он лежит, как птичка,
В моих жадных руках,
Как месяц, обходит кругом
И тонет в моих глазах,
Над ним загорается важная
И темная мысль моя,
Ему отвечает нежная
Жалобная свирель стиха.
Чего боишься, сердце, ты?
— Всего-всего-всего…
Пред кем таишься и молчишь
В уюте тишины?
— Таюсь — боюсь — едва взмолюсь,
— Не зная никого,
— Мольбу не смею повторять,
— Не смею очи поднимать,
— Всё жжет мне очи, всё!
Но если жизнь твоя прошла
И ждет тебя земля —
Чего страшиться в пустоте
В безмолвной наготе?
— Чего? не знаю. Не могу
— Сказать, куда бегу,
— Но лучше мрак и пустота,
— Чем черная мечта —
— На перекрестке, на углу,
— В стенах и на полу.
Этот нежный отдых в долине, едва колеблемой ветром,
В этой слезной и радостной очищающей глубине,
Где плывет райский тигр с золотыми зубами,
Шелковистый и тихоречивый, почти нерасслышанный тигр.
Он восходит лучам, и большие крылатые рыбы,
Словно медленный запах, расходятся по воздушным волнам,
Превращаясь из нежного сумрака в ярко горящую розу
И в мелодию уклончивых и невыразительных трав.
Дай устами испить этот ветер горячего мира,
Невозможный, неверный полет догоравших ресниц,
Где смеется и плачет лучистая, звонкая лира
Изумрудных и исчезающих томным весельем зарниц.
Плечи, оскаты пашен,
Перепрыгивающая омут ольха;
Отдельные воды перевивы,
Окручивается зеленый воздух.
А крест церковный уводит
На многие глаз мой мили,
Как будто на корабле воздушном
Мои руки и ноги уплыли.
Но когда рука стеклянною становится,
И около нее другая трепещет невидимкой, —
Как, на листы газет глаз роняя,
Стуки эти, звоны докучны.
И голый взор звон отнимает,
Ломая связи языка, и зорок
Корень неробкий из черепной коробки,
Вымышленный в 12-м часу.
Вцепившись крепчайше: —
Пола ночи отрывается. —
И тихое — двери железом грохают.
О, усталое же, остылое сердце!
Катится трижды подскоком.
Открывается дверь — и тихий
Свет расцветает в тиши.
Путник прощается с домом
И исчезает во мгле.
Как бы узнал я о свете,
Если бы ныне не он
Осторожно в него облекся,
Вырос и вышел вон.
Шорохи той же грани,
Как соки пустелых уст.
А зачем же эти дороги
Лучей красных не близки!
Топайте мостом, завязшим
В пучине вздошных дорог —
А я полоумный взор
Направляю на ту же пажить.
Вы вслушайтесь в сей сказ:
Голубь на прорубь,
Кровь на восторги,
Нивы за плески, за ивы.
И в единой печали
Я в ничто потрясен.
Сон исходит ночами,
Я до ней унесен.
По сю пору недостаточно ясно,
Но точней — и быть нельзя;
Что за холод колючий и дикий!
Шарманка моя, шарманка,
Коричневая ручка и чернила:
Немыслимо нам с Вами сыграть ничего
Ни приятнее, ни веселей.
Когда все спокойные рыла
Отдыхают в тепле:
Мое беспокойство — извольте — смыло
Мой профиль на голосе моем.
Только один мог бы, один,
Только один…
Мог бы догадаться: что я и как,
Но он… не знаю, не знаю,
Уж не помер ли милый мой друг.
Нет тоски, какой я не видал.
Сердце выходит на белую поляну:
Сеть трав, переступь дубов,
Бег кленов.
Темный лесов кров; ждать не стану.
Когда раненый бежит невесело,
Сердце, выдь, выдь ему на дорогу;
Здесь окончится перекресток;
Тихо проходит лес,
Пашни не спешат
От струй рек.
Не робость нежная играет
Над бедной, жалостной душой!
Не в бесконечность улетает
Взор ясный, близкий и живой,
Так кто же здесь воспламеняет
Приют разоблаченный мой!
К какому ведомому брегу
Меня прибьет моя волна,
К какому истому ночлегу,
Благословляет тишина!
И как терзанья думы смутной
Меня тревожат и разят —
Так этой радости минутной
Я сердцем молчаливым рад,
Дни, словно стансы, убегают;
Но, нет, — теперь печальный час.
А ожиданья расстилают
Свиданий ласковый атлас.
По тверди чистой и жемчужной,
Взор опрокинув в выси мглу,
Звезды идут толпою дружной —
На ту — алмазную иглу.
Серое одиночество
Трав и замерзших камней,
Прячась от ясного месяца,
Редкие звезды блеснут.
Слабо Медведица точит
Семь драгоценных огней
В тихое звездное время,
Тронув туманную глубь.
Над глубиною небосклона
Уже не чуждая страна!
Душа — какого перезвона
Напоена, упоена.
Как виснет, тянет, отлетает
Свод невозможно голубой,
Как — обольститель! — изжигает
Он дух, стесненный сердцем мой,
Иль первых листьев золотеет
Обетование: — «опять!» —
Как улетает, холодеет
Земли пленительная гладь.
Дай сердце мне! ужель устами,
Кому восторг — тебя хвалить,
Приму ночей такое пламя,
Такую трепетную нить.
Несись, избыток жизни чудный,
Обетовании глубина!
За глубиною изумрудной
Уже не чуждая страна.
Мира горим негасимым громадам
В пляс странный руки,
Цветы глубиною,
Бурно и звонко тонет утро
В глаз изменяющийся простор.
Сердце бросая отроги замира,
О, пронзительнейшая ясь.
Мир невозможно падает в губы,
Струи огня, языки дождя.
Это — творения единое кипенье,
Птицы единственной долгий свист:
Румянец услышишь ли,
Тонкие пени,
Губ неприметный
Ломкий очерет.
Входишь, дрожа, радуясь: — влага,
Чуть колеблется вечерней мглой,
Простирай нагие руки
Над колеблемой чертой.