И здесь, и здесь, в последнем захолустье
Ты, родина моя!
Реки великой высохшее устье
У моря бытия.
Какие волны вскатывали пену,
Какая песнь плыла!
И всё судьба медлительному тлену
Без вздоха отдала.
Дома седые, слепнущие окна,
И люди как дома.
Берёзы, как надломленные, сохнут
И вся тоска — нема.
И даже звон, всерусский, колокольный,
От боли безголос:
У меди сердце — вестник жизни вольной —
Давно оборвалось.
Месяц с Солнцем стал считаться,
Кому раньше подыматься,
Раз-два-три-четыре-пять,
Вышёл ветер полетать,
Напустил он птиц крылатых,
Облак серых и лохматых.
Запушило небосвод,
Днём и ночью снег идёт,
А меж облак, под оконцем,
Плачут горько Месяц с Солнцем:
Раз-два-три-четыре-пять.
Кому тучи разгонять?
Летят метели, снега белеют, поют века.
Земля родная то ночи мёртвой, то дню близка.
Проходят люди, дела свершают, а смерть глядит.
Лицо умерших то стыд и горе, то мир хранит.
Роятся дети, звенит их голос, светлеет даль.
Глаза ребенка то счастье плещут, то льют печаль.
Смеётся юный, свободный, смелый: мне всё дано!
Колючей веткой стучится старость в его окно.
Бредёт старуха, прося заборы ей дать приют.
Судьба и память тупой иголкой ей сердце рвут.
И всё, что было, и всё, что будет, — одна река
В сыпучих горах глухонемого, как ночь, песка.
Огонь осенний сжёг леса,
И убран чахлый хлеб с полей.
Голодный ветер злей и злей
С земли кричит под небеса:
«Дай снега! Снега дай земле!»
Но неподвижна синева,
И бьётся ржавая трава
И день и ночь в холодной мгле.
Смолкли в дальней детской звуки
Песни колыбельной,
Но не смолкли в сердце муки
Скорби беспредельной.
Спит ребёнок. Ангел снится
С белыми крылами.
Только снится! Не стремится
Пролететь над нами.
Ах, давно, давно певали
Мне над колыбелью!
Снились сны и обещали
Счастье и веселье.
Я лежал, сложивши руки,
Тихий и счастливый…
А теперь какие муки,
Тьмы какие взвивы!
Узнать тебя! Понять тебя! Обнять любовью,
Друг другу двери сердца отворить!
Армения, звенящая огнем и кровью,
Армения, тебя готов я полюбить.
Я голову пред древностью твоей склоняю
И красоту твою целую в алые уста.
Как странно мне, что я тебя еще не знаю.
Страна-кремень, страна-алмаз, страна-мечта!
Иду к тебе! Я сердцем скорый.
Я оком быстрый. Вот горят твои венцы
Жемчужные, от долгих бед седые горы.
Я к ним иду. Иду во все твои концы.
Узнать тебя! Понять тебя! Обнять любовью
И воскресенья весть услышать над тобой,
Армения, звенящая огнем и кровью,
Армения, не побежденная судьбой!
Не стукнет город. Темень. Мертвечина.
Судьба забытых жизнью мертвецов.
Иззябнувши, замерзла Остречина,
Речонка-девочка, в тисках снегов.
В домах не то огонь, не то гниенье.
Но уж никак, никак не жизнь, не свет!
А может быть, такое преступленье,
Которому названья даже нет.
Чуть живы там, где купля и продажа,—
В подвальных лавочках и смрад, и грязь.
Взлетает из трубы, сгорая, сажа,
Как пьяная купчиха, разъярясь.
Безжалостно начертаны на своде
Знамена мести до седьмых колен
Всем изменившим воле и природе,
Упавшим добровольно в плен и тлен.
В гулкой пещерности,
В тьме отдаления,
Самодовления,
Богом зачатая
Ярь непочатая.
Дщерь неизмерности
Щедрых страстей,
Сонно колышется,
Матерью слышится,
Влажно-просторною,
Взором проворною
Чревных очей.
Скорбь исхождения,
Путы утробные,
Болести гробные,
Крик раздвоения —
Радостный путь!
Семя родимое,
Долго носимое,
Ликом пребудь!
Я, с волчьей пастью и повадкой волчьей,
Хороший, густошерстый волк.
И вою так, что, будь я птицей певчей,
Наверное бы вышел толк.
Мне все равны теплом пахучим крови-.
Овечья, курья или чья.
И к многоверстной волчьей славе
Невольно приближаюсь я.
Глаза мои тусклы при белом свете,
Но в темноте всегда блестят,
Когда идешь себе к окраиной хате
И, струсив, псы в дворах молчат.
Я властелин над лесом и селыцобой,
Я властелин почти над всем.
Но и моя душа бывает слабой,
Мне есть умолкнуть перед чем.
Есть дверь одна в каком-то захолустье,
И пахнет кровью — чьей забыл.
Мне увидать ее — несчастье
Похуже деревенских вил.
Я в мокроте готов бежать болотом,
Я по оврагам рад скакать,
Чтоб на пороге ни ногою этом,
Ни даже глазом не бывать!
И, ускакав, дрожу в лесу от страха
И вспомнить всё же не могу.
И, заливаясь, будто бы от смеха,
Себе и всякой твари лгу.
И лют бываю, как заголодалый,
Обсохнуть пасти не даю.
Как бешеный, как очумелый,
Деру и пью, деру и пью.
И всё ж, когда конец житью настанет,
Я все владенья обойду
И на порог, откуда в жизни гонит,
Шатаясь, издыхать приду.
Замети меня метелями,
Белой вьюгой закрути,
Вьюжной песней утоми,
Чтоб за елями, под елями
В белоснежный сон уйти —
Только сон не отыми.
Всё взяла, на ветер кинула:
На, пляши, гуди, мети,
Замети, убей, уйми!
Косы белые раскинула,
Пляшешь, душишь — отпусти!
Руки-вихри разойми!
Колокольный звон несется,
Больно в сердце отдается,
Воля вольная — увы!
Тесен терем одинокий,
Склеп печален одноокий,
За стеною гул молвы.
За стеною солнце, солнце!
Но не к солнцу глаз-оконце!
А в такую же стену.
И таят глухие стены
Без любви и без измены
Мысль жестокую одну:
Как бы крепче стиснуть волю,
Как убить живую долю,
Впиться, мучить и пытать,
И тупым, бесстыдным смехом
На усладу злым потехам
Гордость смять и растоптать.
Но и в малое оконце
Вижу я на небе солнце,
Отраженное в лучах
И разлитое повсюду:
В тьму ночей и в сердце люду,
На стенах и в облаках.
Солнца ясность золотая!
Я храню тебя, святая,
Я и здесь останусь жив!
Птица с криком пролетела,
Быстро, преданно и смело
Клятву в небо восхитив.
Как стеблями недожатыми,
Вея молньями крылатыми,
Пронеслась
И, спускаясь небоскатами,
В даль впилась,
Громыхая тяжким грохотом,
Колыхая воздух рокотом,
Небо жгла
И со вздохами и хохотом
Отошла.
Как невиданными мрежами,
Над землей дождями свежими
Просвистев,
В мир, лазурью вечно нежимый,
Скрыла гнев.
И, как утренняя лилия,
Скрыв проклятие бессилия,
Свет струя,
Распахнула в жизнь воскрылия
Вся земля.
Сели мещаночки на приступочке
Потолочь водицу в ступочке,
Скороговоркой похвалить вечер аленький,
Поскулить, у кого жених неудаленький.
Грызут себе жареное семечко,
Хулят теперешнее времечко.
Мимо них петух переваливается,
Потихоньку избушка разваливается.
Волосок за волосиком белится,
Скоро мучка и вся перемелется,
Из-за плечика станет поглядывать
Да худые загадки загадывать
Не соседка какая, бездельница,
А хозяйка сама, рукодельница,
Без косы не приходит которая,
На разруху на всякую скорая…
Уж и только присели мещаночки,
Глядь — лежат на земле бездыханочки.
А другие сидят на приступочке,
Ту ж водицу толкут в той же ступочке.
Чешуя моя зеленая,
Весной-красной рощеная.
Чешую ту я чешу,
Лесом-лешанькой трушу.
На березке, на дубочке
Не листочки,
А чешуйки.
Голова моя седая,
Под сединкой голубая.
Я кажинную весну
Глажу, прячу седину.
Ни на небе облачка,
Ни седого волоска
У змеюки.
Как на речке на Тетере
Разгуляньице теперя.
Через реку пыльный мост
ан не мост — змеюкин хвост.
Я сидела, не хотела,
К петухам домой поспела,
Под тулупом-кожухом,
Руку за руку с цветком.
Не круши меня, кручина!
Мне еще немало жить.
Ходит черная година,
Оттого ли мне тужить?
Ведь всё так же солнце светит,
Так же дети видят сны.
И земля всё так же встретит
Песни первые весны.
Осень пестрая подходит,
Потемнели тополя.
И туман уж хороводит
В опустыневших полях.
Только я уж не любуюсь
Той осенней милой мглой,
Поневоле повинуясь
Тьме могилы нежилой.
Так любуйся ты одна там,
Затаивши глубь души,
По кустам ходи лохматым,
Лесом скорбь свою глуши.
Примечай там все красоты,
Ничего не упусти!
Лесу выдай все заботы
С тучей листьев унести.
И борись с тоской-кручиной,
Как и я борюсь тут с ней,
Чтобы волею единой
Сердце полнилось вольней.