Я хихикнул,
Читая стихи о Москве,
Чем нарушил серьёзность момента.
Мне директор сказал:
— Без царя в голове! —
И поправился:
— Без президента…
Дразнят везде толстяка «толстяком».
Доли печальнее нет.
Ножку подставят, запустят снежком
И засмеются вослед.
Очень нерадостно жить толстякам,
Там обижают и тут.
Толстые слёзы по толстым щекам
Так одиноко текут.
Полноте, братцы! И будьте горды
Тем, что внутри не пусты.
Злые, как правило, чаще худы,
Добрые — чаще толсты.
Сам я не толст, но друзей-толстяков
Очень, поверьте, ценю.
Каждый спокоен, разборчив, толков
(Кстати, не только в меню).
Книгу хорошую «Три толстяка»
С лет я читаю младых,
Но не отыщется наверняка
Книжечка «Трое худых».
Хвастал Орлов долгожданной удачей —
Выгодно купленной шапкой собачьей.
В школе рассказывал он без утайки,
Что всех теплее сибирские лайки,
Могут в любые морозы согреть.
Я не могу на Орлова смотреть!
Мне друг рассказывал кино:
Там кто-то выпрыгнул в окно,
Но не убился,
Побежал
И пистолетом угрожал,
Потом смеялся,
Дрался,
Пел,
Скакал,
Катался,
Плыл,
Летел,
Успел догнать,
Связать,
Огреть…
Я понял: надо посмотреть!
Словно котята,
Усатые тигры
В цирке затеяли
Детские игры.
Но укротитель
Явился с кнутом,
Стал их пугать
И ругаться при том.
Тигры терпели,
По кругу бежали —
Даром, что их
Ни за что обижали.
И благодарные зрители хлопали
Тиграм за то,
Что злодея не слопали.
Вошла в электричку собака,
И двери закрылись за ней.
Она испугалась, однако
Легла у закрытых дверей.
На следующей остановке
Собака сошла на перрон,
Коротким обрывком верёвки
Пугая бывалых ворон.
Поплыли сады, огороды,
Тяжёлые гроздья рябин…
«Собака хорошей породы», —
Заметил один гражданин.
«Собаки! Тут ездить нельзя им!» —
Второй недовольно сказал.
А третий промолвил: «Хозяин
С собой её в город не взял».
У школы яблоня цвела
и майский жук жужжал.
Орлов сказал:
«Весна пришла»,
Никто не возражал.
Был стриж ватагой облаков
со всех сторон тесним.
«Летает стриж», —
сказал Орлов.
Никто не спорил с ним.
Сказал он: «В газировке — газ,
А в тракторе — металл».
И вновь его никто из нас
Нe переубеждал.
Был Достоевский нездоров,
А Лев Толстой был граф,
Был Пушкин — гений.
А Орлов…
Орлов всегда был прав!
Мы с первого класса дружили,
И не было ссор между нами.
Воздушные змеи кружили
Над нашими головами…
Мы с Борей по-прежнему дружим,
И всё же как раньше не можем
Дурачиться, петь и по лужам
Носиться на зависть прохожим.
…Под вечер наш двор затихает.
Качаются снежные хлопья.
Я с другом прощаюсь до завтра,
Но Боря глядит исподлобья.
«Давай, — я ему предлагаю, —
Ко мне на минутку зайдём.
Мы в шашки с тобой поиграем,
Мы чаю на кухне попьём».
Но друг головою качает,
Уходит, молчанье храня…
Отец меня дома встречает,
И мама целует меня,
И первые буквы в тетрадке
Выводит мой маленький брат,
И дома у нас всё в порядке…
Но разве я в том виноват?!
Вчера я увидел пирата,
Я шёл за ним целый квартал.
Об этом пирате когда-то
Я в книге одной прочитал.
Узнал я огромные плечи,
Колючий пронзительный взгляд
И след от заряда картечи:
Прихрамывал старый пират.
Главарь бесшабашной эскадры,
Внушал он почтенье и страх,
И рыжим огнём бакенбарды
Горели на впалых щеках.
Мальчишки ему подражали,
Кричали: «Долой богачей!»
Король с королевой дрожали,
Министры не спали ночей…
И вот он бредет еле-еле
В сандалиях и пиджаке,
И сетка с кульком карамели
Болтается в левой руке.
— …Повлияй на Макарова. Он же твой друг.
Окончательно парень отбился от рук.
Знать, отца вызывала напрасно я, —
Мне сказала в учительской классная.
Оттого, что она вызывала отца,
У Макарова Вовки синяк в пол-лица.
Прогулял он (я знаю об этом),
Чтоб не выглядеть вовсе отпетым.
Я в учительской с этого мог бы начать,
Но просил меня Вовка Макаров молчать.
Я стою — не юлю, не виляю.
— Хорошо, — говорю, — повлияю.
Сверив звук и струны натяженье,
Он сказал: «Ну, теперь ничего…»
Наша бабушка в знак уваженья
Пригласила обедать его.
Сел старик между папой и мамой,
На него любовалась семья,
Он горячим борщом со сметаной
Не накапал на скатерть, как я.
Он покачивал вилкой с биточком,
Словно вензель воздушный писал,
И отламывал хлеб по кусочкам,
А не просто горбушку кусал.
Из солонки он соль понемножку
Брал сухим серебристым ножом
И, фужер подымая за ножку,
Пил несладкую воду боржом;
Трогал губы салфеткой бумажной —
Я бы так ни за что не сумел.
Инструмент он настроил… неважно,
Но зато как красиво он ел!
Трое лужу перепрыгнули,
А четвёртый не сумел.
Трое корчились от хохота,
А четвёртый загрустил,
Потому что, к сожалению,
Папу строгого имел,
И такое поведение
Тот бы сыну не простил.
И тогда с собой четвёртого
Трое взяли на чердак,
Где окно всегда распахнуто
Над верхушкою сосны.
Сизый голубь в небе вымытом
Трепыхался, будто флаг,
И подсохли на верёвочке
Куртка, свитер и штаны.
Трое вспомнили каникулы,
Кто где летом отдыхал
И о том, как рыжий новенький
В лужу прыгнул — просто смех!
Но не жаловался новенький,
Не канючил, не вздыхал,
А сидел на подоконнике
И смеялся громче всех.
Был бы Витя дворник — уважение
Он снискал бы, а не раздражение.
Угощали б мы его мороженым,
Умоляли б голосом восторженным:
— Ну ещё, пожалуйста, пройди,
Всё сметая на своем пути!
Боря сильно загорел.
Петя сильно заболел.
Петя медленно в палате
Поправляется.
Лучший друг к нему в халате
Направляется.
Он принёс в подарок Пете
Банку, лучшую на свете.
Банка доверху полна,
Угадай-ка: с чем она?
Не с малиной, не с клубникой
И не с ящерицей дикой,
Не с оранжевым жуком
И не с толстым хомяком.
Банка с морем! Банка с морем!
Вот каков подарок Борин!
Волны, штили и туманы,
Бури, штормы, ураганы
В этой банке спрятаны,
В этой банке спят они.
А прислушаешься к банке —
Бьют на паруснике склянки,
Чайки вольные кричат,
Грозно боцманы ворчат.
А принюхаешься к банке —
Море в банке, море в банке
Пахнет лучше всех морей.
Выздоравливай скорей!
Никто вчера не изгнан был с урока,
К директору не плёлся одиноко,
Никто записан не был в хулиганы,
Никто не выворачивал карманы,
Вдобавок к остальным своим заботам
Не назван был последним идиотом,
Не вздрагивал от крика то и дело…
…Пока Любовь Мефодьевна болела.