Антоновка зреет,
И грузно навис
Над листопадом осенний анис.
Сентябрь наливается синью крутой;
Тревожный, он рыщет и свищет синицей,
И яблоко девичьей рдеет щекой,
Такой же тревогой томится…
Скатилося солнце за косогор.
Сбор кончен.
Шумит у совхоза костер.
На плечи яблонь — косынкою дым…
Но бродит и бродит девчонка по саду,
Нахмурясь над сердцем своим молодым:
Нет с трепетным, с пламенным сладу…
Всему есть срок,
И над всем есть власть,
И яблоку в срок предназначено пасть.
От мира не скроешь, не затаишь
Бессонные ночи, припухшие губы.
И вот он приходит, ломая тишь,
Желанный и ласково-грубый.
Про «яблочко» у совхоза поют.
И рушится
Девичий тихий уют.
Он жаркие плечи ее раскрыл…
Замолк, одинок, у костра запевала.
Лишь слышал месяц, седой сторожил,
Как яблоко с яблони пало.
Что со мной было в этот вечер…
Шел я, улицы не узнавая.
Ветер обнимал меня за плечи,
Пели звезды, ласково мерцая.
И звенели льдинки, как цимбалы,
На цветок луна была похожа.
Обозвал меня слепым и шалым,
В сторону шарахаясь, прохожий.
Если б знал прохожий, что со мною,-
Он бы улыбнулся мне с поклоном,
Он бы увидал над головою,
Как сияет небо всем влюбленным.
Девушка навстречу шла окрайной,
На меня взглянула сиротливо;
И сказал я девушке печальной:
— Незнакомка, будь, как я, счастливой!..
Но испуганно взлетели брови,
И прошла она, еще не зная,
Что на свете есть в чудесном слове
Сила тайная и неземная.
С ним пройду дорогою суровой,
С ним я груз любой взвалю на плечи…
Краткое, как вздох, одно лишь слово
Ты мне прошептала в этот вечер…
Помнишь: сорок лет тому назад
Уходил на фронт во тьму солдат…
Полдня без солнечных улыбок,
С настойчивостью крота,
Сжат, сдавлен черной лапой глыбы,
Дроблю крутую грудь пласта.
Лишь смятое воспоминанье
Еще со мной, во тьме, во мне:
О русом солнце, о журчанье
Ручья с лучами, о весне.
Окончен день. Сигналы к смене.
Подъем недолог… Стоп. И вот —
Как добрый пес, к больным коленям,
Ворча, вечерний ветер льнет.
Усталостью туманны мысли.
Пред нами облачко-ладья
И на закатном коромысле
В огне повисшая бадья.
Идем дорогой потемнелой.
Степь широка. Речь коротка.
Над степью свет звезды несмелой
И чья-то песнь издалека.
Туман в лугах, у черных гор,
Овечьим стадом пал на пахоту,
Где вечер — сумрачный шахтер —
Идет в полуночную шахту.
Эй, вечер! Лунною киркой
Рой и дроби руду потемок,
Чтоб, взорванный к утру зарей,
Был полдень солнечен и емок…
С утра, румяная спросонок,
Весна-ткачиха у села.
Малиновыми перезвонами
Звенит лучистая игла.
И бор над сброшенной сермягой,
И степь за лентою речной
Зазеленели тканью яркою
Под жаркою ее рукой.
Прошла с громовыми раскатами
И, рассмеявшись ручейком,
Осыпала овраг лохматый
Светло-голубеньким цветком —
И к нам во двор: под хрип мотора
В углу, где рос чертополох,
Гниль мусора и копоть города
Вдруг одуванчиком прожгло.
Потом ушла, такая тихая,
Лишь прошуршала пыль дорог
Да ниже пала повилика
Под зноем загорелых ног…
Навзничь легла, разметалась, сверкая,
На берегу морском
Девушка, словно из бронзы литая,
В сиянии голубом.
С гор кипарисы — толпою смутной
Стихли, вытягиваясь на скале;
И ветер затих,
Веселый, беспутный,
Ласкаясь у жарких колен.
Волна медвежонком, лохматым и белым,
Клубилась, играя у ног…
И солнце над этим девичьим телом
Забыло о мире дорог.
И, обнаженное, атомом каждым
Волнуясь, впиваясь, жгло,
И пробужденьем, и славой, и жаждой
Тугое тело цвело…
И девушка песню весеннюю пела:
— Склоняйся, солнце мое,
Чтобы вновь
Иным, неистовым солнцем вскипела,
Сквозь плоть вырываясь, кровь.
Чтоб, песней звуча, полыхали губы,
Чтоб на любовь,
И на труд,
И на бой
Не было устали, не было убыли
У молодости такой!
Сожженные отстроят города,
Сровняют рвы, вернутся в улей пчелы.
Но эти годы — их забыть когда?
И не в земле — в веках их след тяжелый.
И возмужали мы. И наши дети
Взросли в огне и городов и нив.
За эти годы поседев, столетье
Мы пережили, юность сохранив.
Мы верили: отеческий в бою
Над нами взор склоняется бессонный.
Мы Истину увидели свою
Еще яснее в мире затемненном.
Она сияет ныне торжеством,
Неповторимой вещею весною
На знамени задымленном и в том
Огне салюта над Москвою.
Был мечтателем отец мой —
самоучка-ювелир.
Помню: вставил он однажды
в перстень голубой сапфир.
Подмастерьем шестилетним
я с отцом за верстаком.
Он сказал, дымя цигаркой
над сияющим кольцом:
— Этим камушком-сапфиром
сыты были б целый год.
Жили б мы с тобой, Серега,
без нужды и без забот…
Стрекотал сверчок за печкой.
Мать вздыхала в тишине.
Хлебца корочку сестренка
клянчила в бреду, во сне.
Очарованный, смотрел я
на волшебный тот светец.
Но, устало улыбаясь,
сказку начинал отец.
И лачуга исчезала,
и до третьих петухов
Жил я в царстве великанов,
рыцарей и колдунов…
— Горе мыкали три брата.
Вот, покинув отчий дом,
Хитрую Жар-птицу — счастье —
добывать пошли втроем.
Скоро ль, долго ль… Видят братья —
на распутье трех дорог
Камень бел-горючий вырос.
По какой идти из трех?
И услышали три брата
из-под камня тяжкий гуд:
«Клад — налево, рай — направо,
впереди — борьба и труд…»
Разошлись по трем дорогам…
День за днем, за годом год.
Солнце всходит и заходит.
По миру молва идет:
Сна не знал, не видел света
над богатством старший брат.
По земле блуждая, где-то
сгинул средний, говорят.
Младший брат огонь и воду
на своем прошел пути,
Стал он крепкого закала;
душу крепче не найти.
Вместе с песней-чародейкой
землю рыл, леса валил,
Чудо-города построил,
в сад пустыню превратил,
Победил царя Кащея,
пали злые силы в прах,
И Жар-птица полыхала
в молодых его руках…
…За окошком рассветало.
Стихла жалоба сверчка.
Сказку кончив, улыбался
мне отец исподтишка.
— Ну, какую же дорогу
выберешь себе, сынок?..-
Если б знал отец мой, сколько
было предо мной дорог…
Не стоял я на распутье,
а пошел я по прямой,
По тернистой, по кремнистой,
по дороге трудовой.
И, несметный, все преграды
на своем прошел пути,
В братстве крепкого закала —
крепче в мире не найти.
Все, о чем с тобой мечтали,-
все добыли мы, отец:
Стала в жизни сказка явью.
Тут и присказке конец.
И вот он решился — шагнул.
Вокруг —
Ни рук, ни опоры: один.
Блуждало сомненье, бился испуг,
Но дальше шагает сын.
Что доблесть героя?
У детских ног —
Эпох величавый родник…
Шатаясь, он гордо ступил на порог.
Сын первой цели достиг.
За тяжкою дверью и блеск и гул,
И угол стал тесен и мал:
Как будто не он,
А мир шагнул
И, торжествуя, встречал.
И мать улыбается.
Но потом —
Такая горечь губ.
«Беспечный! Что ждет его там, за углом?
И как я его сберегу?»
Дороги, дымясь, извиваясь, хрипя,
Теряют твой первый шаг.
Но ты — на учете,
И ждет тебя
За морями, горами враг.
Он этому сердцу
Готовит штык,
Огонь, блокаду, мор.
На формулах смерти в его мастерских
Замешан иприт и хлор.
За то, что ты молод,
Что сбросил с ног
Дремучие путы сна…
Так много в мире широких дорог,
Но к славе и жизни — одна.
Так много в мире широких дорог…
Сын вырастет,
Сменит отца.
Он выйдет за этот отчий порог,
Он с тихого взглянет крыльца.
Стихии встанут пред ним на дыбы,
А там, за морями,- ни зги…
Но ты — не один,
И, склоняя лбы,
Пред тобой отступают враги.
Шагай же! Шагай же! Шагай!
Страна,
Как мать,- родна и верна.
Чтоб песне твоей — ни узла, ни конца!
Чтоб ты проложил дорогу отца!
Трепещущий сгусток бессонных дорог,
Пылающий дымный след,
Металла и камня недвижный поток,
Реклам лихорадочный свет.
Над смрадом казарм
И гангреной лачуг
Тюрьма — его торжество,
И золотом жирным сочились вокруг
Дворцы и храмы его.
Он салом витрин оплывал,
И рос
До апофеоза торг;
Он символом злым над тобой вознес
Последним убежищем
Морг.
Ты занумерован и замкнут в круг,
От конвейера неотделим;
Как будто не кровь в мускулах рук,
А масло машин по венам сухим.
В лабораториях, в мастерских,
У стратегических карт страны,
Над аппаратами желчью ник
Огнепоклонник Войны.
Как желтые головы, колбы в ряд;
Здесь хлор змеился в трубе…
(Сынишка беспечный, ведь этот яд
Готовят враги
Тебе.)
А в свете реклам,
Среди калек,
Под накипью дымящихся крыш,
Метался, обезумев, человек,
Как в пламенной мышеловке мышь.
Недолог выбор, когда — ни гроша:
Отрава, петля, колесо.
Над самоубийцей, тиной дрожа,
Канал замыкал кольцо.
Как самоубийца, задыхался закат
Под лязг алюминьевых птиц,
И гнойный вздымался над городом чад
От боен и от больниц…
— Товарищ!- тут я услышал зов,
Над Красной площадью бой часов,
И чужедальной жизни иной
Призрак исчез предо мной.
Мы шли весенней веселой толпой,
Мы улицей шли родной.
Созвездье Кремля сияло нам,
И сверстники наши вокруг
Трудились, склонясь к станкам,
к чертежам,
Не покладая рук.
И звезды, как птицы,
В стропилах, в листве,
И прадедом властвовал дуб,
И месяц прорезался в синеве,
Как первый и крепкий зуб.
Отчизна! Мы молоды и сильны.
На страже на всех рубежах страны
Стоим с открытым лицом…
Сынишка затих на коленях жены,
Под жарким, тугим материнским соском
Захлебываясь молоком…
Еще бездорожье: проселки да гать.
Преград и невзгод нам не миновать,-
Но труд наш в почете,
И солнце в чести,
И дружной поступи нашей под стать
Песня в дороге
О молодости…
Расчесывая тучки рыжие,
Трубит в заводский рог восток.
На каждую овьюженную крышу
Наброшен розовый платок.
Сугробы — тесаные розвальни —
К воротам за ночь нанесло.
Повисло неподвижное — к морозу —
Над кровлей дымное крыло.
И ожерельем перламутровым
На телеграфных проводах
Завился иней…
Необычным утром
Стал мир в сияющих путях,
Где — сам с собою не в ладах —
Я шел вчера, понурив голову,
Не видя солнца, глух и дик…
Преобразило мир одно лишь слово,-
Чуть слышный лепет губ твоих…
Заскорузла потом блуза,
На лице — морщины след,
И сутула под обузою
Поступь пережитых лет.
Но сегодня, в бирюзовый
Полдень, вешняя струя
Словно ношу с плеч тяжелую
Сорвала, и вспомнил я:
Так же из сосновых стружек
В полдень пустим корабли.
В шалый ветер в мутной лужице
Погибали корабли.
Спозаранок хворостинкой
Льдинки крошим второпях,
Чтоб осколком солнце тинькало
В голубеющих камнях.
Иль, шумя асфальтом звонким,
Воробьиною гурьбой
Вьемся с ветром вперегонки
За смеющейся струей…
Тихий мир давно покинут.
Нет и сверстников моих,-
Словно стаю голубиную,
Вихрем разметало их…
Невозвратное… И только,
Все по-старому звеня,
Бьется в сердце колокольчиком
Уходящая струя.
Оттепель. И в комнате теплей.
Простуженная грудь не ноет.
Так ярко в утренней полумгле
Заговорило вдруг дневное.
В разбитое окно — лазурь и гул;
Загромыхали по дороге ведра;
И солнце растянулось на снегу
Овчаркой рыжею и доброй.
А на припеке шепотом старух
День зашуршал капелью ранней.
Запел гудок, и подтянул петух.
Чудак петух — до вечера горланил,
До вечера горланил у сарая.
Я знаю — вместе радовались мы:
Он — солнцу, зернышку, а я — срывая
С календаря последний день зимы.
О скалы разбиваясь с криком,
Шла насмерть за волной волна.
Покоя нет в просторе диком,
Но глубь недвижна и темна.
Так и в минуты вдохновенья
Слова, теснясь под бурей чувств,
Не высказав души волненья,
Теряются, срываясь с уст.
Но в глубине таится где-то
Все то, что песней быть должно,-
Жить вечно в поисках поэту
Слов сокровенных суждено.
Что там, за гранью перевала?
Стремлюсь и одного хочу —
Чтоб молодость не отставала,
Шла до конца плечом к плечу;
Чтоб крепла песнь, как под грозою
Седые крепнут паруса,
Чтоб ласкою, гневом иль слезою
Откликнулись твои глаза.
Над рощей, над глухой слободкой,
Над проседью предзимних дней —
Осенний звон, сухой и четкий,
Все торопливей и шумней.
Где у проселка куст рябины
Горит покинутым костром,
Звенит червонный лист осины
Дорожным долгим бубенцом.
Где опаленной головою
Поникли низко тростники,
Звенит кочующей листвою
Серебряная рябь реки.
Под перекличкой журавлиной,
Под свист синиц, со всех сторон
Звенит осенний переливный,
Хрустальный, стройный перезвон…
Когда неярко и убого
Туманы озарит заря,
Оледенелою дорогой
Проскачут кони Ноября.
На облучке — старуха Осень,
Широкий путь — во все концы,
В дуге — сияющая просинь,
А под дугою — бубенцы…
И мнится мне: в машинном звоне
И в снежном шелесте ремней —
Все те же кованые кони,
Все тот же звон осенних дней.
О молодости мы скорбим,
О молодости уходящей,
По вечерам усталым, злым
Жизнь старой называем клячей.
Не скрыть седеющую прядь
И на лице ночные тени,
Как изморозь октября,
Как первый желтый лист осенний.
И с горечью такой заметишь.
Что не к вершине перевал,
И на улыбку не ответишь
Той, что любимой называл…
А молодость — она рядком,
И не почуешь, как подхватит,
И, молодостью влеком,
Вдруг позабудешь о закате.
Узлом веселым — кутерьма,
И синь осенняя — синицей.
Не этажи, а терема,
Не вывески, а зарницы.
Старье на слом. И над плечом
Склоняется заботой бойкой,
Стеклом и жарким кирпичом
Цветущая на солнце стройка.
Старье на слом. И на порог
Шагает век таким разгулом,
Как будто б не было дорог
Томительных и плеч сутулых.
Пусть мутной старческой слезой
Лист падает на грудь земную,—
Румянцем яблок, щек и зорь
Мир полыхает и волнует!
Я ветру — нараспашку грудь.
Лаская рыжего задиру,
Легко и радостно взглянуть
В глаза прохожему и миру.
Над городом гуляка-дым
Качает головой пропащей:
Он был у горна молодым…
…О молодости мы скорбим,
О молодости уходящей.
Не тлеть, а трепетать огнем,
Чтоб к солнцу — силы нашей ярость.
И молодостью назовем
Кипучую такую старость.
Пусть мутной старческой слезой
Лист падает на грудь земную,—
Румянцем яблок, щек и зорь
Мир полыхает и волнует.