Ночью у моря один.
Вода, словно старая мать, с сиплой песней баюкает землю,
А я взираю на яркие звезды и думаю думу о тайном ключе
всех вселенных и будущего.
Бесконечная общность объемлет все,—
Все сферы, зрелые и незрелые, малые и большие, все солнца,
луны и планеты,
Все расстоянья в пространстве, всю их безмерность,
Все расстоянья во времени, все неодушевленное,
Все души, все живые тела самых разных форм, в самых разных
мирах,
Все газы, все жидкости, все растения и минералы, всех рыб
и скотов,
Все народы, цвета, виды варварства, цивилизации, языки,
Все личности, которые существовали или могли бы существо-
вать на этой планете или на всякой другой,
Все жизни и смерти, все в прошлом, все в настоящем и
будущем —
Все обняла бесконечная эта общность, как обнимала всегда
И как будет всегда обнимать, и объединять, и заключать в себе.
Слышу, поет Америка, разные песни я слышу:
Поют рабочие, каждый свою песню, сильную и зазывную.
Плотник — свою, измеряя брус или балку,
Каменщик — свою, готовя утром рабочее место или покидая
его ввечеру,
Лодочник-свою, звучащую с его лодки, матросы свою — с
палубы кораблей,
Сапожник поет, сидя на кожаном табурете, шляпник-стоя
перед шляпной болванкой,
Поет лесоруб, поет пахарь, направляясь чем свет на поля,
или в полдень, или кончив работу,
А чудесная песня матери, или молодой жены, или девушки
за шитьем или стиркой,—
Каждый поет свое, присущее только ему,
Днем — дневные песни звучат, а вечером голоса молодых,
крепких парней,
Распевающих хором свои звонкие, бодрые песни.
Приснился мне город, который нельзя одолеть, хотя бы
напали на него все страны вселенной,
Мне мнилось, что это был город Друзей, какого еще никогда
не бывало.
И превыше всего в этом городе крепкая ценилась любовь,
И каждый час она сказывалась в каждом поступке жителей
этого города,
В каждом их слове и взгляде.
Бей! бей! барабан!-труби! труба! труби!
В двери, в окна ворвитесь, как лихая ватага бойцов.
В церковь-гоните молящихся!
В школу — долой школяров, нечего им корпеть
учебниками,
Прочь от жены, новобрачный, не время тебе тешиться
с женой,
И пусть пахарь забудет о мирном труде, не время пахать
и собирать урожай,
Так бешено бьет барабан, так громко кричит труба!
Бей! бей! барабан!-труби! труба! труби!
Над грохотом юрода, над громыханьем колес.
Кто там готовит постели для идущих ко сну? не спать никому
в тех постелях,
Не торговать, торгаши, долой маклеров и барышников, не пора
ли им наконец перестать?
Как? болтуны продолжают свою болтовню, и певец собирается
петь?
И встает адвокат на суде, чтобы изложить свое дело?
Греми же, барабанная дробь, кричи, надрывайся, труба!
Бей! бей! барабан! — труби! труба! труби!
Не вступать в переговоры, не слушать увещеваний,
Пронеситесь мимо трусов, пусть себе дрожат и хнычут,
Пронеситесь мимо сгарца, что умоляет молодого,
Заглушите крик младенца и заклинанья матерей,
И встряхните даже мертвых, что лежат сейчас на койках,
ожидая похорон
Так гремишь ты, беспощадный грозный барабан! так трубишь
ты, тромогласная труба!
О капитан! Мой капитан! Рейс трудный завершен,
Все бури выдержал корабль, увенчан славой он.
Уж близок порт, я слышу звон, народ глядит, ликуя,
Как неуклонно наш корабль взрезает килем струи.
Но сердце! Сердце! Сердце!
Как кровь течет ручьем
На палубе, где капитан
Уснул последним сном!
О капитан! Мой капитан! Встань и прими парад,
Тебе салютом вьется флаг и трубачи гремят;
Тебе букеты и венки, к тебе народ теснится,
К тебе везде обращены восторженные лица.
Очнись, отец! Моя рука
Лежит на лбу твоем,
А ты на палубе уснул
Как будто мертвым сном.
Не отвечает капитан и, побледнев, застыл,
Не чувствует моей руки, угаснул в сердце пыл.
Уже бросают якоря, и рейс наш завершен,
В надежной гавани корабль, приплыл с победой он.
Ликуй, народ, на берегу!
Останусь я вдвоем
На палубе, где капитан
Уснул последним сном.
Когда я слушал ученого астронома
И он выводил предо мною целые столбцы мудрых цифр
И показывал небесные карты, диаграммы для измерения
звезд,
Я сидел в аудитории и слушал его, и все рукоплескали ему,
Но скоро — я и сам не пойму отчего — мне стало так нудно и
скучно,
И как я был счастлив, когда выскользнул прочь и в полном
молчании зашагал одинокий
Среди влажной таинственной ночи
И взглядывал порою на звезды.
Читая книгу, биографию прославленную,
И это (говорю я) зовется у автора человеческой жизнью?
Так, когда я умру, кто-нибудь и мою опишет жизнь?
(Будто кто по-настоящему знает чго-нибудь о жизни моей.
Heт, зачастую я думаю, я и сам ничего не знаю о своей
подлинной жизни,
Несколько слабых намеков, несколько сбивчивых, разрознен-
ных, еле заметных штрихов,
Которые я пытаюсь найти для себя самого, чтобы вычертить
здесь.)