Тишиною, умершей зарею,
Еще полн успокоенный дом.
И серебряно-светлой порою
Ночь приходит и меркнет кругом.
Выхожу и стою у порога.
Мне дышать холодно и легко.
Снег синеет. Темнеет дорога.
И деревья молчат глубоко.
Вижу — тают последние тени
У сиренево-сизых берез.
Дар ненужный — смотрю — на ступени
Ветер черные сучья принес.
И над садом я вижу небрежно,
Поднялась и стоит, как тогда,
И глядит, одиноко и нежно,
Голубая, живая звезда.
Сад сегодня тихой дрожью
И туманом весь окутан,
Вялый лист к его подножью
Обронен и перепутан.
Он шумит, шумит широко,
Лес дубовый, лес соседний.
Как печальна, как глубока,
Эта песнь в тоске последней.
Милый друг уехал в поле,
За волками, на удачу.
Я гадаю поневоле…
Ну а вечером — поплачу.
День ниспадал, незримыми парами
Пронизанный. В дыханье тяжком трав.
Ночь подошла, смиренными тенями
К земным полям ласкаясь и припав.
И душный сон меня объял глубоко.
Быть может, тьма обильно пролилась,
Быть может, ночь тревогою потока
Здесь в тишину сурово ворвалась.
Но день другой вставал непобедимо.
Вода и холод. Мокрые кусты,
Продрогшие от утреннего дыма,
Струятся робко в небе красоты.
Кругом леса, шумящие просторно,
И ветер тучу рвет со всех сторон.
Как радостно кричит железный ворон
Навстречу дням, крылатым, как и он!
Князь-Епископ сегодня гарцует.
Свита скачет на пегих конях.
В соснах бешено ветер танцует,
Бегло вьется в густых сединах.
Всюду эта глубокая осень
К бурым, сизым лесам прилегла,
Где склубились у северных сосен
Дым, и темная сырость, и мгла.
И смеется, и полнится лаем
Воздух влажно-соленый окрест.
И в тумане едва замечаем
На соборе сияющий крест.
Горделивая скачет охота,
Где недавние жаты овсы.
Князь-Епископ – сегодня забота
Только эти веселые псы!
Ты посмотрел. Поля блаженны.
И ясен ястреба полет.
И запоздалый, и смятенный,
Туман к лощинам припадет.
Смотрел ты, огненный и ранний,
И лезвием горит река.
Блестят отточенные грани,
Летят и блещут облака.
Сверкает праздник колокольный
Над травами росистых нег.
И зверь ночной, лесной и дольный,
Хоронит хищный свой набег.
Потухших снов мне было мало.
Поющих — и забытых слов.
Пусть это пламя ликовало
С своих сафирных берегов.
Веселый блеск, движенье пятен
На этих солнечных ветвях,
Весь мир, — он не был мне понятен
В своих звенящих зеленях.
Из сизых туч, летевших мимо,
И из созвездий без числа,
О призрак с взглядом серафима,
О ночь, — ты мантию несла!
Я видел: пьяными волнами
Все море потемнело вдруг.
Расплавленными ступенями
Упало солнце в мертвый круг.
В долине смутной и вечерней
Стонало что-то. Кто-то звал.
Она спускалась все безмерней
На выси огненные скал.
И с моря двинулась прохлада,
И скоро день совсем потух.
В пыли мелькающее стадо
Усталое, загнал пастух.
Тверди случайную молитву
И вежды сонные смежай.
А завтра гаснущую битву,
Безумец, первый продолжай!
И горечи не превозмочь,
— Ты по земле уже ходила —
И темным путником ко мне стучалась ночь,
Водою мертвою поила.
Вдали людей, из светлых линий,
Я новый дом себе воздвиг.
Построил мраморный триклиний
И камнем обложил родник.
Холмы взрывая дважды плугом,
Я сеял трепетной рукой.
И стали за волшебным кругом
Колосья, тишина, покой.
И сад шумит. Колеблят воды,
Прияв, осеннюю звезду.
Но я сегодня в дом свободы
Кого-то суеверно жду.
Смутит ли он нескромным эхом
Листы тускнеющих аллей
И шумным опорочит смехом
Простор молитвенных полей.
Прискачет всадник в броне медной.
Или усталая жена
Придет ко мне в одежде бедной,
И непонятна, и бледна.
Кто знает? – или недруг тайный
Войдет в отворенную дверь
Рассказом горести случайной
Тревогу разбудить потерь.
Insania
Воскресшей памятью к истлевшим именам
Я уходил, неосторожный,
В померкшие поля, по стертым ступеням.
С душой тоскующей мешая фимиам,
Как с этой пылью придорожной.
В туманной прелести морская полоса
Сквозь дым скользящий протекала.
И ветер шевелил и трогал волоса,
И утра брезжила тревожная краса,
Вставало солнце – и сверкало.
И в дымной пристани проснулись корабли,
В песок окутанные вязкий.
Их крылья в небосвод подняться не смогли.
И маки темные стоят. И отцвели
У мутных вод забытой ласки.
Отчалить медленно на чутком корабле?
Соленый ветер развевался.
Но снасти сплетены в запутанном узле.
Остаться… Или плыть к невидимой земле?
И я стоял – и колебался:
Там гордых мучениц горячая тоска
Свою любовь запечатлела
За медной тишиной и тяжестью замка.
Да не дотронется случайная рука
Их недоступного предела.
В душе земля с подземным, злым огнем.
А сверху стебли тонко перевились.
И небо есть — и в черный водоем
Потоки звезд бесчисленно склубились.
Колючий снег истаял и ушел.
По берегам зазеленели вёсны.
В моей душе цвело жужжанье пчел,
Благоуханий запах перекрестный.
В последний час на землю упадет
Осенний плод, и сладкий, и упругий.
Тогда услышу гул внезапных вод,
Услышу крик оледенелой вьюги!
Дыханьями целебными врачуя
И дуновеньем жарких островов,
Ты притекло, без устали кочуя,
До каменных – до наших берегов.
И сумраком свисающим объято,
И с якорей срывая корабли,
Течешь назад – бездонное когда-то –
Бессильное у мертвенной земли.
И с горечью, теперь усугубленной,
Земную муть с собою уноси!
И пеной брызг, и легкой, и соленой,
Мои глаза и душу ороси!
Но к пристани иного новоселья
Моей души веселую печаль,
Моей души изменчивое зелье,
Слабеющим движеньем не причаль.
Со всех сторон, морозный и зыбучий,
Ночной простор со всех сторон хрустит.
И, в пыль снегов мешая дым колючий,
Широкие напевы шелестит.
И по стезям извилистого следа,
Впрягая пса в узорчатый ремень,
Пустынен бег кочевий самоеда,
Голодных стад безрадостная тень.
И к берегам лиловым океана,
Где черных вод блуждающий пустырь,
Молвою вод, пургою урагана
Несет свой вздох угрюмая Сибирь.
И холодней незыблемого снега,
Синее льда и Лены холодней,
Полярных стран скучающая нега,
Сверкает ночь блистанием кремней.
Июльский день. Почти пустой музей,
Где глобусы, гниющие тетради,
Гербарии – как будто Бога ради –
И черный шлем мифических князей.
Свиданье двух скучающих друзей,
Гуляющих в прохладной колоннаде.
И сторожа немое: «не укра?ди»,
И с улицы зашедший ротозей.
Но Боже мой – какое пепелище,
Когда луна совьет свое жилище,
И белых статуй страшен белый взгляд.
И слышно только – с площади соседней,
Из медных урн изогнутых наяд,
Бегут воды лепечущие бредни?
Благодарю тебя за этот тонкий яд,
Которым дышит клен осенний,
И городских небес зелено-мутный взгляд.
За шумы дальние, за этот поздний час,
И эти жесткие ступени,
Где запыленный луч зарделся — и погас.
Я обругал родную мать.
Спустил хозяйские опалы.
И приходилось удирать
От взбешенного принципала.
Полураздетый, я заснул,
Голодный, злой, в абруцкой чаще.
И молний блеск, и бури гул,
Но сердцу стало как-то слаще.
И долго, шалый, по горам
Скакал и прыгал я, как серна.
Но, признаюсь, по вечерам
На сердце становилось скверно.
С холодных и сырых вершин
Спущусь ли в отчую долину?
Отдаст ли розгам блудный сын
Свою озябнувшую спину?
Нет. Забывая эту ширь,
Где облака бегут так низко,
Стучись, смиренный, в монастырь
Странноприимного Франциска.
Доверье, ласка пришлецу.
Меня берут – сперва как служку.
Пасу овец, или отцу
Несу обеденную кружку.
На всё распределенный день:
Доят коров, и ставят хлебы,
И для соседних деревень
Вершат молитвенные требы.
Или на сводчатой стене
Рисуют ангельские кудри…
А после мессы, в тишине, –
Дела еще смиренномудрей.
Постятся. Спаржа и салат.
Лишь изредко крутые яйца.
Из мяса же они едят –
И тоже редко – только зайца.
Послушен, кроток, умилен,
Ищу стигмат на грешном теле.
Дни чисты. Разум усмирен.
И сновиденья просветлели.
На пятый месяц, наконец,
Дрожит рука, берусь за кисти.
Ее, гонявшую овец,
Господь направи и очисти!
Ползком вдоль монастырских стен
На ризах подновляю блики.
Счищаю плесень: едкий тлен
Попортил праведные лики.
Мадонна в гаснущей заре.
Святой Франциск, святой Лаврентий,
И надписи на серебре
На извивающейся ленте.
Или с востока короли,
В одежде празднично-убранной,
В чалмах и перьях, повезли
Христу подарок филигранный.
Или под самым потолком,
Где ангел замыкает фреску,
Рисую вечером, тайком,
Черноволосую Франческу.