— Дороги у вас в околотке!
Ухабы, озера, бугры!
-Пожалуйста, рюмочку водки;
Пожалуйста, свежей икры.
— Выходит, что вы не по чину…
За это достанется вам…
-Пожалуйста, кюммелю, джину;
Пожалуйста, рижский бальзам.
— Пословица службы боярской:
Бери, да по чину бери.
— Пожалуйста, честер, швейцарский;
Пожалуйста, стильтону, бри.
— Дороги, положим, безделки;
Но был я в остроге у вас…
— Пожалуйста, старой горелки,
Галушек, грибочков, колбас.
— Положим, что час адмиральский;
Да вот и купцы говорят…
— Угодно-с ветчинки вестфальской?
Стерлядка-с, дичинка, салат…
— Положим, что в вашу защиту
Вы факт не один привели…
— Угодно-с икемцу, лафиту?
Угодно-с рейнвейну, шабли?
— Положим, что вы увлекались…
Сходило предместнику с рук…
— Сигарочку вам-с: имперьялис,
Регалия, упман, трабук.
— Положим, я строг через меру,
И как-нибудь дело сойдет…
— Пожалуйста… Эй! Редереру! —
Поставить две дюжины в лед!
Ночь холодная мутно глядит
В комфортабельный мой кабинет;
По бумаге перо неустанно скрипит,
А с пера сладкозвучная рифма бежит,
И не дремлет… и дремлет поэт.
Пусть Полонскому снится: на волке верхом
Едет он по тропинкам волшебной страны
Воевать с чародеем-царем,
В чудный край, где царевна сидит под замком…
Мне иные мерещатся сны.
Мне все чудится: семьдесят девять домов…
В двух конурках семейство живет,
Платит тридцать рублей, без воды и без дров…
И я слышу, как хор недовольных жильцов
Про Сорокина песни поет.
И мне видится площадь я на ней кучера,
Согреваясь, друг друга теснят
Перед пламенем красным костра,
Да на окна глазеют, а там до утра
Очень скучно идет маскарад.
И я вижу и слышу мороз на дворе:
У ворот заливаются псы,
В департамент шинельки бегут на заре,
А у дам развивается tic douloureux *,
У извозчиков мерзнут носы.
И все чудится мне, как рабочий идет
В Эльдорадо полунощных стран,
Полушубок последний несет,
Просит водки… а Ицка ему подает
Вместо водки тяжелый дурман.
А холодная ночь так же мутно глядит
В комфортабельный мой кабинет,
По бумаге перо неустанно скрипит
И поэту весьма справедливо велит
Этим кончить последний куплет.
________ * Мучительный тик (франц.).
I
Отуманилась «Основа»,
Омрачается «Сион»,
«Наше время» в бой готово,
«Русский вестник» оскорблен.
Доктринеров слышны крики
С берегов Москвы-реки,
И в ответ им держат пики
Наготове казаки.
II
На «Наше время» упованья
Я возложил: в нем мысль ясна.
Читай его. Его сказанья
Суть слаще мирра и вина.
Его прогресс не скор, но верен.
В нем наложил на каждый лист
Свою печать Борис Чичерин,
Медоточивый публицист.
Склонись к нему душою нежной,
И ты почиешь безмятежно,
И не разгонит даже «День»
В твоем уме ночную тень.
III
Если «День» тебя обманет,
Не печалься, не сердись.
С «Днем» ненастным примирись,
«День» хороший, верь, настанет.
Сердце в будущем живет;
Только в тех днях будь уверен,
На которые Чичерин
Или Павлов восстает.
IV
Отцы московские, опекуны журналов,
Витая в области доктрин и идеалов,
Великосветских снов, англо-московских дум,
В которой уличной, базарной жизни шум
Не может отравить их олимпийской неги,
Сложили множество внушительных элегий
Про петербургские артели свистунов,
Иррегулярные станицы казаков,
Пустоголовые фаланги пустоцветов
И юбилеями не взысканных поэтов.
Их удержал мой слух, твердят мои уста,
Но всех приятней мне и всех милее та,
Что в «Русском вестнике» является и слишком
Определенный цвет дает зеленым книжкам:
«Бог журналистики! не дай душе моей
Дух озлобления, змеи сокрытой сей,
Дух отрицания неправды, нигилизма,
Но вознеси меня во области лиризма,
Где жизнь прелестною является для глаз
Всеобщей формулой, потоком громких фраз,
Неприменимою к отечеству доктриной,
В соединении с любезной нам рутиной».
V
Слышу умолкнувший звук ученой Чичерина речи,
Старца Булгарина тень чую смущенной душой.
Руководство для несозревших старцев и юношей
Я уверен в прогрессе отечества,
В просвещенных стремленьях дворян
Дать богатство наук для купечества
И духовно насытить крестьян,
Но в поспешности юного племени,
Беспристрастно когда я взгляну
С точки зрения «Нашего времени», я
Неурядицу вижу одну.
Убежденный глубоко, что родина
Обновилась и минул ей срок,
По словам господина Погодина,
Дать народам Европы урок;
Ибо к правде дорога затеряна
В исторической фальши веков, я
С точки зренья Бориса Чичерина,
Я ко всяким реформам готов.
Ни малейшей не вижу опасности
И статейку бы мог написать
В пользу так называемой гласности.
Уж наверно прошла бы в печать!
Изумила бы все человечество
Верность взгляда в творенье моем, я
С точки зрения «Сына отечества»
И Ципринусов, пишущих в нем.
Пусть все мнения прямо, сознательно
Возникают с различных сторон,
Ибо Павлов сказал основательно:
«Невозможно-де петь в унисон».
Я согласен, чтоб с мыслию правою
Дан простор был и мысли кривой, я
С точки зренья, покрывшею славою
Льва Камбека с его ерундой.
Появилась везде юмористика.
Все кричат как о чем-то дурном.
Но на днях с наслажденьем три листика
Я прочел в фельетоне одном.
Было столько в нем юмора милого,
Что я понял всю пользу сатир, я
С точки зренья Никиты Безрылова,
Удивившей читающий мир.
Уважая свободные мнения.
Быт, обычай, преданья и род,
Я читаю газет рассуждения
Как философ, юрист, патриот.
Но, конечно, с достоинством барина
Я смотрю беспристрастно на них, я
С точки зрения Бланка, Самарина,
Безобразова Н. и других.
Для меня равноправны все нации,
Ненавистен мне неграми торг,
На сиамцев взглянув в «Иллюстрации»,
Прихожу я в невольный восторг;
Но еврея, греховно упадшего,
Мне «Основа» и разум велит, я
С точки зрения Зотова младшего,
Звать позорною кличкою: жид.
Я на женщин гляжу снисходительно,
С точки зренья ученых врачей,
И с Юркевичем в розге внушительный
Замечаю мотив для детей.
Новый взгляд доктринера московского
В сладкий трепет приводит мой дух, я
С точки зрения Миллер-Красовского,
Разгадавшего смысл оплеух.
Формулируя жизни явления
С соблюдением мер и границ,
Я на все приобрел точку зрения
Из журналов обеих столиц.
Эта точка достойна известности,
Ибо нежным растеньем цветет
В вертограде российской словесности,
Чтобы вкусный дать обществу плод.
Как в наши лучшие года
Мы пролетаем без участья
Помимо истинного счастья!
Мы молоды, душа горда…
Как в нас заносчивости много!
Пред нами светлая дорога…
Проходят лучшие года!
Проходят лучшие года я
Мы всё идем дорогой ложной,
Вслед за мечтою невозможной,
Идем неведомо куда…
Но вот овраг я вот мы споткнулись.
Кругом стемнело… Оглянулись я
Нигде ни звука, ни следа!
Нигде ни звука, ни следа,
Ни светлых дней, ни сожаленья,
На сердце тяжесть оскорбленья
И одиночество стыда.
Для утомительной дороги
Нет силы… Подкосились ноги…
Погасла дальная звезда!
Погасла дальная звезда!
Пора, пора душой смириться!
Над жизнью нечего глумиться,
Вкусив от горького плода, я
Или с бессильем старой девы
Твердить упорно: где вы, где вы,
Вотще минувшие года!
Вотще минувшие года
Не лучше ль справить честной тризной?
Не оскверним же укоризной
Господень мир я и никогда
С бессильной злобой оскорбленных
Не осмеем четы влюбленных,
Влюбленных в лучшие года!
Общество было весьма либеральное;
Шли разговоры вполне современные,
Повар измыслил меню гениальное,
Вина за ужином были отменные.
Мы говорили о благе людей,
Кушая, впрочем, с большим аппетитом.
Много лилося высоких идей,
С хересом светлым и теплым лафитом.
Вот, заручившись бокалом клико,
Встал, улыбаясь, оратор кружка,
Бодро взглянул и, прищурясь слегка,
Будто мечтой уносясь далеко,
Начал свой спич свысока.
Мы уж не слушали спич…
Мы будто сделались немы и слепы.
Мало того: даже вкусная дичья
Тетерева, дупеля и вальдшнепы
Будто порхнули и скрылись из глаз;
С ними порхнуло и самое блюдо…
Так поразило всех нас
Вдруг происшедшее чудо.
Кто она? Кто ее звал?
Расположилась как дома,
Пьет за бокалом бокал,
Будто со всеми знакома.
Бойко на всех нас глядит…
Просит у общества слова…
Тс… поднялась… говорит…
гНу ее!х я молвил сурово,
Гневно махнувши рукой,
Некто, молчавший весь ужин,
Сдержанный, бледный и злой.
Он никому не был нужен;
Был он для всех нас тяжел,
Хоть говорил очень мало…
С ним мы боялись скандала,
Так что, когда он ушел,
Легче нам будто бы стало…
Впрочем, мы шикнули обществом всем
(Он уже был за дверями)
И обратились затем
К вновь появившейся даме.
Дама собой недурная
Круглые формы и нежное тело…
Полно! Да вновь ли явилась она?
Нет, эта дама весь вечер сидела.
Раньше ее мы видали сто раз;
Нынче ж, увлекшись общественной ломкою,
И не заметили милых нам глаз…
Нет! Положительно, каждый из нас
Встретился с нею как с старой знакомкою.
Безукоризнен на даме наряд:
Вся в бриллиантах; вся будто из света…
Внемлет и дремлет ласкающий взгляд;
Голос я как будто стрижи в нем звенят…
Дама хоть в музы годится для Фета.
Бог ее ведает, сколько ей лет,
Только, уж как ни рассматривай тщательно,
Вовсе морщин на лице ее нет;
Губы, и зубы, и весь туалет
Аранжированы слишком старательно.
Впрочем, чего же? Румяна, бела,
Как госпожа Одинцова опрятная,
Вся расфранченная, вся ароматная,
Самодовольствием дама цвела;
Дама как следует дама была я
Дама во всех отношеньях приятная.
Общество наше совсем расцвело.
Самодовольно поднявши чело,
Как королева пред верным народом,
Дама поздравила нас с Новым годом.
гЯ в Новый год, я говорила она, я
Слово сказать непременно должна.
(Слушать мы стали внимательно.)
Праздник на улице нынче моей.
(И согласились мы внутренне с ней,
Все, как один, бессознательно.)
Полной хозяйкой вхожу я в дома;
Я созвала вас сегодня сама;
Утром, чуть свет, легионами,
Всюду, где только передняя есть,
Шубы висят и валяется гВестьх,
Я поведу вас с поклонами.
Слово мое лучше всех ваших слов.
Много вы в жизни сплели мне венков;
Вам укажу на соседа я.
(Дамы сосед был оратор-мудрец.)
Милый! ты был мой усерднейший жрец,
Сам своей роли не ведая.
Он собирался вам речь говорить,
Прежде всего бы он должен почтить
Вашего доброго гения.
Я вам дороже всех жен и сестер.
(Лоб свой оратор при этом потер
Будто ища вдохновения.)
Верная спутница добрых людей,
Нянчу я вас на заре ваших дней,
Тешу волшебными сказками;
Проблески разума в детях ловлю
И отвечаю: гагу!х и ггулю!х
И усыпляю их ласками.
В юношах пылких, для битвы со злом
Смело готовых идти напролом,
Кровь охлаждаю я видами
Близкой карьеры и дальних степей,
Или волную гораздо сильней
Минами, Бертами, Идами.
Смотришь: из мальчиков, преданных мне,
Мужи солидные выйдут вполне,
С знаньем, с апломбом, с патентами;
Ну, а мужей, и особенно жен,
Я утешаю с различных сторон я
Бантами, кантами, лентами,
Шляпками, взятками… черт знает чем
Тешу, пока успокою совсем
Старцев, покрытых сединами,
С тем чтоб согреть их холодную кровь
Фетом, балетом, паштетом и вновь
Идами, Бертами, Минами.
Горе тому, кто ушел от меня!
В жизни не встретит спокойного дня,
В муках не встретит участия!
Пью за здоровье адептов моих:
Весело вносит сегодня для них
Новый год новое счастие.
Прочно их счастье, победа верна.
В битве, кипящей во все времена
С кознями злыми бесовскими,
Чтоб защитить их надежным щитом,
Я обернусь гПетербургским листкомх,
гВедомостями Московскимих.
Всё я сказала сегодня вполне,
Некуда дальше, и некогда мне,
Но… (тут улыбка мелькнула злодейская,
В дряхлом лице вызвав бездну морщин)
Надо сказать мое имя и чин:
Имя мнея,,Пошлость житейская»х.
Дрогнул от ужаса весь наш совет.
гПошлость!хямы вскрикнули. Дамы уж нет.
И до сих пор мы не знаем наверное:
Было ли это видение скверное,
Или какой-нибудь святочный шут
Нас мистифировал десять минут;
Только мы с Пошлостью Новый год встретили,
Даже морщины ее чуть заметили, я
Так нас прельстила, в кокетстве привычная,
Вся расфранченная, вся ароматная,
Дама во всех отношеньях приличная,
Дама во всех отношеньях приятная.
Мы всё смешное косим, косим
И каждый день и каждый час…
И вот добычи новой просим
У «Иллюстрации» и вас.
Две параллельные дороги
Пройти нам в жизни суждено:
Мы снисходительны вы строги;
Вы пьете квас мы пьем вино.
Мы смехом грудь друзей колышем;
Вы желчью льетесь на врагов.
Мы с вами под диктовку пишем
Несходных нравами богов;
Мы под диктовку доброй феи;
Вы гнома злобы и вражды;
Для нас евреи суть евреи;
Для вас евреи суть жиды.
Мы к сердцу женскому, робея,
С цветами, с песнями идем;
Вам их учить пришла идея
Посредством плетки с букварем.
Для нас забавны ваши вздохи;
Для вас чувствителен наш смех.
Увы! Мы с вами две эпохи
Обозначаем вместо вех.
Что ж спорить нам? Простимся кротко
И станем по своим местам,
Вы с букварем своим и плеткой;
А мы с запасом эпиграмм.
Когда любил я в первый раз,
Не зная брачной обстановки,
Для ради взгляда милых глаз
Я разорялся на обновки.
И от волненья чуть дыша,
Любуясь милой и нарядом,
Я страстно говорил, прельщенный нежным взглядом:
Во всех ты, душенька, нарядах хороша!
Когда ж узнал и рай и ад
Посредством брачного обряда,
Я нахожу, что дамский взгляд
Дешевле дамского наряда.
Не тратя лишнего гроша,
Стал хладнокровно напевать я:
Тебе к лицу, мой друг, и простенькие платья я
Во всех ты, душенька, нарядах хороша!
Времен минувших стрекулист —
Еще владычествует в мире,
Хоть вымыт, выбрит, с виду чист,
В благопристойном вицмундире, я
Но все чернильная душа
Хранит подьячества привычки я
Так черт ли выпушки, погончики, петлички…
Во всех ты, душенька, нарядах хороша!
Другой, хожалый древних лет,
Стал журналистом не на шутку
И перенес в столбцы газет
Свою упраздненную будку.
На черемиса, латыша,
На всю мордву валит доносом я
Хоть и зовет его общественным вопросом, я
Во всех ты, душенька, нарядах хороша!
Времен минувших ростовщик,
Чуждаясь темного позора,
Усвоил современный шик
И назвал свой вертеп конторой;
Но та же алчность барыша
Томит и гласного вампира я
Так черт ли в том, что ты надел костюм банкира
Во всех ты, душенька, нарядах хороша!
Расставшись с шулерством прямым,
Ввиду общественного мненья,
Стал шулер зайцем биржевым,
Потом директором правленья.
Ты сделал ловко антраша
И мастерски играешь роль ты;
Но все равно: из карт или из акций вольты, я
Во всех ты, душенька, нарядах хороша!
Хоть в наше время не секут
Дворовых Филек, Ванек, Васек;
Но ведь с того же древа прут
В новейших школах держит классик.
Греко-латинская лапша я
Родня с березовою кашей,
Так скажем, встретившись с кормилицею нашей
Во всех ты, душенька, нарядах хороша!
Закон преследует разбой
Со взломом ящиков и ларцев,
Но вежливо зовет гвойнойх
Убийство жен, детей и старцев;
Хоть человечество кроша,
Атилла все равно гбич божийх,
Какою ни прикрыт национальной кожей, я
Во всех ты, душенька, нарядах хороша!
Пустил бы я во весь карьер
Куплет свободно за куплетом;
Но в скачках с рифмами барьер
Поставлен всадникам-поэтам,
Хоть каждый может, не спеша,
Предупредительные вожжи
Сравнить с карательным арапником… попозже…
Во всех ты, душенька, нарядах хороша!
Что ты посеял я то пожнешь,
Сказали мудрецы в деревне;
В веках посеянная ложь
Костюм донашивает древний.
Когда ж, честных людей смеша,
Форсит в одежде современной я
Мы с дружным хохотом в глаза споем презренной:
Во всех ты, душенька, .нарядах хороша!
Но скажем твердо, не шутя,
Хоть светлым днем, хоть темной ночью,
Когда я заблудшее дитя я
Сойдет к нам истина воочью,
Хотя б краснея, чуть дыша,
Хотя б классически раздета,
Хоть в гаерском плаще веселого куплета:
Во всех ты, душенька, нарядах хороша!
Поморная муза резва:
В стихах, понимаете, надо
Уметь, как расставить слова,
Чтоб свистнуло с первого взгляда.
Умеючи надо шутить
С богиней веселых мелодий;
Как вам нужно кушать и пить,
Так нужен размер для пародий.
Богине мелодий верны,
Поморные я все староверы
И скромно, как все свистуны,
Свистят, соблюдая размеры.
За то им богинею дан,
Надежнее стали звенящей,
Для битвы с врагом талисман:
Стих, мягко и нежно свистящий,
Одним услаждающий слух,
Других повергающий в холод,
И главное: легкий, как пух,
Но пошлость дробящий, как молот.
Мчит меня в твои объятья
Страстная тревога, я
И хочу тебе сказать я
Много, много, много.
Но возлюбленной сердечко
На ответы скупо.
И глядит моя овечка
Глупо, глупо, глупо.
На душе мороз трескучий,
А на щечках розы я
И в глазах, на всякий случай,
Слёзы, слёзы, слёзы.
Розги — ветви с древа знания!
Наказанья идеал!
В силу предков завещания
Родовой наш капитал!
Мы до школы и учителей,
Чуть ходя на помочах,
Из честной руки родителей
Познавали божий страх.
И с весною нашей розовой
Из начальнических рук
Гибкой, свежею, березовой
Нам привили плод наук.
И потом, чтоб просвещением
Мы не сделались горды,
В жизни отческим сечением
Нас спасали от беды.
В нас развились мышцы крепкие,
К нравам праотцев любовь,
Ум железный, руки цепкие
И чуть тепленькая кровь,
Так по телу разведенная,
Что от сердца никогда
Не бросалась возмущенная
В наши щеки от стыда.
Розги! ветви с древа знания,
Вам хвала превыше похвал.
Верный компас воспитания,
Наказанья идеал!
Надолго ли? Надолго ли! С двух слов,
Произнесенных, впрочем, благосклонно,
Я видел ночью много диких снов
И целый день бродил как полусонный.
И лишь теперь, два месяца спустя,
Отдавшись весь работе благодатной,
Отвечу я, все шансы разочтя:
Надолго ли? Надолго, вероятно.
Когда больного с смертного одра,
Где видел он вблизи мученья ада,
Вдруг на ноги поставят доктора,
Покорный им, он станет жить как надо.
Он в меру ест, он в меру пьет и спит.
Спросите вы у доктора, примерно,
Надолго ль он здоровье сохранит?
Ответит врач: надолго это верно.
И с «Искрой» так. Она была больна
Болезнью женской недостатком воли;
В истериках так мучилась она,
Что прикусить язык пришлось от боли.
Теперь характер возвратился к ней.
Что ж, женщина с характером! Прекрасно!
Она послушней станет и скромней…
Надолго ли? Надолго, очень ясно.
Свободу слова, право на журнал
В наш век, когда кредит во всем непрочный,
Как драгоценный некий капитал
Дают вам в долг, с вас вексель взяв бессрочный.
Ну-с, вы теперь спокойны или нет? я
Вам кредитор сказал бы, встретясь с вами: я
Надолго ли? Вздохнете вы в ответ:
Надолго ли-с? Решать извольте сами.
Все вообще писатели у нас
Народ неизбалованный, небурный;
В самих себе мы держим про запас
И ножницы и карандаш цензурный.
Тот, кто сберег среди житейских гроз,
В сознании общественного долга,
Для дела мысль я тот смело на вопрос:
Надолго ли? ответит: да, надолго.
Пока стремится общество вперед,
В грядущее спокойным смотрит взглядом
И сбить себя с дороги не дает
Корыстным и шипящим ретроградам,
До тех пор в нем, для счастия людей,
Не может быть свободной мысли тесно я
И, как залог грядущих светлых дней,
Надолго все задуманное честно.
Я выспался сегодня превосходно,
Мне так легко я и в голове моей,
Я чувствую, логично и свободно
Проходит строй рифмованных идей.
я Что ж? Пользуйтесь минутой вдохновенья.
Воспойте нам прогресс родной страны,
Горячие гражданские стремленья…
я Нет, господа, давайте есть блины.
Мы шествуем путем преуспеванья,
Запечатлев успехом каждый шаг;
Рассеял свет победоносный знанья
Невежества и самодурства мрак.
Омаров уж осталось очень мало,
Аттилы уж нисколько не страшны.
Карайте их сатирой Ювенала!
Нет, господа, давайте есть блины.
Заметно уж смягчились наши нравы,
На честный смех нельзя уж нападать,
В свои права вступил рассудок здравый,
И в корне зло преследует печать.
Уж на нее утихли все нападки,
Враги ее бессильны и смешны…
Раскройте нам все наши недостатки.
Нет, господа, давайте есть блины.
Во всем прогресс! С его победным ходом
В понятиях везде переворот.
Свершается слияние с народом.
Что чувствует в такие дни народ!
В своих стихах восторженно-свободных
Вы, как поэт, изобразить должны
Избыток чувств и радостей народных.
Нет, господа, давайте есть блины.
Нет, господа, любя страну родную,
Стремясь к тому, чтоб каждый в ней был сыт,
Я никого стихами не взволную
И портить вам не стану аппетит.
Мы круглый год и так себя морочим.
Уж если петь я так песни старины.
Давайте петь вино, любовь… а впрочемя
Нет, господа, давайте есть блины!
Твой отец нажил честным трудом
Сотни тысяч и каменный дом;
Облачась в дорогой кашемир,
Твоя мать презирает весь мир;
Как же ты я это трудно понять я
Ни в отца уродилась, ни в мать?
Мать я охотница девок посечь,
А отец я подчиненных распечь;
Ты я со всеми на свете равна,
С молодежью блестящей скучна,
Не умеешь прельщать, занимать.
Ни в отца уродилась, ни в мать!
Из столицы отец ни ногой;
Мать в Париж уезжает весной;
А тебя от туманных небес
Манит в горы, да в степи, да в лес…
Целый день ты готова блуждать…
Ни в отца уродилась, ни в мать!
Мать готовит тебя богачу,
А отцу крупный чин по плечу я
Чтоб крестов было больше да лент;
А с тобою я какой-то студент…
Душу рада ему ты отдать…
Ни в отца уродилась, ни в мать!
Не сулит тебе брачный венец
Шумной жизни, какую отец
За любовь твоей матери дал.
Разобьется и твой идеал…
Эх! уж лучше, чтоб горя не знать,
Уродиться в отца или в мать!
Не бил барабан перед смутным полком,
Как рек он прощальное слово;
И нас только двое я я плакал о нем
Да Гейне, поэт из Тамбова.
На нем не усопших покров гробовой,
Он жив, но скрывается где-то,
Обернут своею последней статьей,
Отживший, с отжившей газетой.
Погрязла среди злоуханных болот
Дружина его удалая
И разве в подземных журналах гниет,
Неслышно рыкая и лая.
Прости же, о критик! Уж ты не тово…
Уж ты перестал быть забавой;
И мы оставляем тебя одного
С твоей непотребною славой.