Голос чибиса жалобно-тонок,
И ему откликается сад.
Я подумал, что это котёнок,
И бегу на болото спасать.
Лет шести, исцарапанный, цепкий,
Излучая застенчивый свет,
Я принёс занемогшей соседке
Чудодейственный липовый цвет.
И сестрёнке сквозь галочьи крики,
Через хлипкую гать и жнивьё
Притащил я стакан земляники
В день рождения бедный её.
А потом были к сердцу оббиты
Все пороги, и ночью слепой
Собираются чьи-то обиды
У крыльца молчаливой толпой.
Помню мамы прозрачную руку,
На лице неземную печать
И мою запоздалую муку,
О которой уместней молчать.
Это было, и здесь, в настоящем
Не спасут ни дела, ни слова,
И поэтому чаще и чаще
На ладонях моя голова.
…Вы судьбы бестолковую повесть,
Где в страницах мятеж и раздор,
Прочитаете, Память и Совесть,
И объявите свой приговор.
…Встать! Идут мои судьи бесшумно,
Пусть меня не оставят в беде
Земляники стакан, тетя Шура
И котёнок в болотной воде.
Храм возводится, нищих плодя.
Положили кирпич – застрелился
Офицер молодой, не найдя
Ни буханки в семью – как ни бился.
Кто-то сытый, из новых, из этих,
– Возрождается Русь! – говорит.
Купол краденым золотом светит,
Словно шапка на воре горит.
Но, конечно, святыней он станет,
Средоточием вечной любви –
Новый век, встрепенувшись, вспомянет
Тот замес на слезах и крови.
Цыганка нагадала мне,
Что я проснусь в чужой стране,
Но я схитрил и не проснулся.
Бреду сквозь милосердный сон,
И вот влекущий чудный звон,
Небесный гул ушей коснулся.
В какой-то светоносной тьме
Возникла церковь на холме,
Она, как девушка босая,
В безглазье внешней темноты
Густые звоны, как цветы,
Во все концы земли бросала.
На холм святой стекалась рать
Под уговор: мечей не брать,
И вот уже переминалась
Людская скорбная стена
От Сергия до Шукшина,
А дальше не припоминалось.
Туман текучий моросил.
– Вы тоже спите? – я спросил,
И предо мной явилось блюдце:
– По краю яблочко катни,
И узришь ты дела и дни
Всех, не умеющих проснуться.
И узрил я: клубится пар,
Резвятся бесы, и угар
Привычно отроки вдыхают,
В почете смертные грехи,
И те в том сонмище плохи,
Кто плохо Русь святую хает.
И мне сказал незримый страж:
– Молись, коль помнишь «Отче наш»,
Коль что-то из такого помнишь.
Молись за них. Они горят
В аду земном, и что творят –
Не ведают. А где им помощь?
Золотые, нежные,
В масло влюблены,
С колесо тележное
На столе блины.
Кочерга старинная
Возится в огне,
Папоротник инея
Вянет на окне.
Печка светит кафелем,
Со двора войдёшь –
Снеговые вафельки
Лягут от галош.
Сесть бы возле, близенько,
Взять хоть тот – комком,
С отстрелившим, сизеньким,
Горьким угольком.
Вот бы праздник встретили
Около огня!
Сел, да не заметили –
Ходят сквозь меня…
Перевозчик, мальчик древний,
Славно ль в жизни погулял?
Смычку города с деревней
Сорок лет осуществлял.
Ты на трубы заводские
Правил лодку – вёз туда
Сало, дыни золотые
И молодок – хоть куда!
Вёз обратно их с платками,
Всё с товаром дорогим,
Брал за службу пятаками,
А когда и чем другим.
Стал ты старый и недужный,
А закон у пользы прост:
Вот и встал он, очень нужный,
Очень скучный, важный мост.
Он доставит вас с поклажей
В город и наоборот,
А вот сказку не расскажет
И вот песню не споёт.
Я припомню все, что было,
Погрущу издалека –
На бугре твоя могила,
Под бугром твоя река.
Долетают с тёплым ветром
Плеск волны, осины дрожь.
…То не ты ли в лодке светлой
Тихо по небу плывёшь?
На лёгком мартовском морозе
У приподъездного крыльца
Скворечник ладит мафиози
Для бесквартирного скворца.
Я знаю: он великий грешник,
Угрюмей всех на этаже.
Поможет ли простой скворечник
Во мраке гибнущей душе!
Она уже ловила вести
О том, в какую канет тьму,
О самом незавидном месте,
Предуготованном ему.
…Когда на облаке покатом
Его досье возьмёт Творец, –
Вспорхнет крылатым адвокатом
Семью пристроивший скворец.
Расскажет, как морозной ранью
Искал он прочного жилья.
Ну что же, всякому дыханью
Внимает грозный Судия.
Если мать припозднялась, бывало, –
Поднимал я отчаянный вой,
И сестра меня спать отсылала:
– Вот проснёшься – а мама с тобой.
Просыпался я – так и случалось,
Прядка маминых мягких волос
Над щекой моей сонной качалась,
Над потёками высохших слёз.
…Потоптал я дороги земные,
Поплескался в озерах-морях,
Вспоминаю и дни золотые,
И года, обращённые в прах.
В череде благодати и скотства
Развлекала меня суета,
А теперь – ощущенье сиротства.
Даже странно. В такие лета!
Это знак подаётся о встрече,
Это мать. Ну конечно, она.
И мне стало готовиться легче
К колыбели последнего сна.
Это мне утешением будет
На обрыве дороги земной.
Смертный сон истомит и остудит,
Но проснусь я – а мама со мной.
А. Боровику
Как душа вступила в жизнь иную –
Обратилась к Господу: «Прошу,
Покажи мне жизнь мою земную».
И Господь ответил: «Покажу».
Внял Отец Небесный человеку,
И Земля придвинулась, и вот
Видит он извилистую реку,
Струи чистых и нечистых вод.
Видит он на берегу два следа:
«Что за спутник был в моей судьбе?»
И воскликнул Бог: «Чудак, ведь это
Я всю жизнь сопутствовал тебе!»
Смотрит человек, смущеньем занят:
Вот опять один прервался след –
В дни его разлада и терзаний,
Страха, боли – самых чёрных бед.
Не сдержал он горестного вздоха:
«Видел я, как след Твой пропадал.
Отчего, когда мне было плохо,
Ты меня, мой Отче, покидал?»
«Я не покидал, но в дни разлада,
В дни, когда душили боль и страх,
На руки я брал и сколько надо
Нёс тебя, как сына, на руках».
Толпа торопится под кров
К нескудной или скудной пище.
А на углу сидит ИОВ
На гноище и пепелище.
Клубится перекатный вал,
А у него заботы нету –
Он уголок отвоевал
Размером в рваную газету.
Глядит, портвейном укрощён,
Глазами, полными прощенья.
Удобно сложносокращён
Чиновным хамом в миг смущенья.
Воспалена ИОВа плоть,
Истлели все его именья.
И чудно так глядит Господь
На русское долготерпенье.
* ИОВ – инвалид Отечественной войны
Станут в темноте лягушки квакать,
Станут петь ночные соловьи.
Родина, ну как тут не заплакать
На призывы детские твои?
Что мне век и все его законы?
Теплю я костёрик под лозой.
Этот край родней и незнакомей
С каждой новой ночью и грозой.
С каждою оттаявшей тропинкой,
С каждым в глину вкрапленным дождём,
С каждой появившейся травинкой
Из земли, в которую уйдём.
Мы уйдём не подарить потомкам
Новые культурные слои,
А чтоб их тревожили в потёмках
Наших душ ночные соловьи.
Помню сонную позолоту
Володимирского села,
Помню бабушкину заботу
И, зарёванного, себя.
От обиды коленки ныли –
Пылью бросил в меня мой друг,
И набрал я ответной пыли,
Но – меняется всё вокруг.
Как назло, подоспело стадо,
Сердце будущей мести радо:
«Ну-ка, бабушка, отпусти!» –
«Сколь пылинок, внучок, в горсти?
Ты сочти и, коль будет надо,
Столько раз ты людей прости…»
Ты жила на пенсию такую,
Но писала: «Ничего, кукую.
Куры пролезают в городьбе».
И ушла в немыслимые дали.
Мне сегодня, мама, деньги дали
За стихи о доме, о тебе.
Яркие бумажки протянули,
Словно бы осину тряханули
И листву советуют сгрести.
За стихи о тёмном, бедном доме!
Ох и жжёт листва мои ладони!
Ну куда, куда её нести?
От инея усаты,
На мёрзлый свой редут
Подольские курсанты
По улице идут.
Шинель из военторга
Куда как хороша!
От смертного восторга
Сжимается душа.
– Эй, девица в оконце,
Дай жизнь с тобой прожить!
Греть косточки на солнце,
О юности тужить.
Скользнуть одной судьбою
По линиям руки
И в детство впасть с тобою,
Как речка в родники.
Уткни меня в колени.
Роди меня назад!
Но – только на мгновенье:
Я все-таки курсант!
Нам не под плат Пречистой,
Не под её подол –
Под небо в дымке мглистой,
Под этот снежный дол.
Уж вы с другими мерьте
Огонь златых колец,
А мы напялим Смерти
Тот свадебный венец.
Зенитные орудья
Забыли про зенит.
Загадывать не будем,
В какой душе звенит.
Сейчас по фрицам вмажем,
Метнем возмездья кол
И – юными поляжем
Под этот снежный дол.
…Кремлёвские куранты
Звонят недобрый час.
Подольские курсанты,
Спасите сирых, нас!
В то, что не воскреснет Русь, – не верь,
Копят силы и Рязань, и Тверь.
На Рязани есть ещё частушки,
Есть еще под Вологдой чернушки,
Силы есть для жизни, для стиха,
Не сметет вовек ни Чудь, ни Мерю, –
В то, что не воскреснет Русь, – не верю,
Не возьму я на душу греха.
Услыхали птицы ловчие:
Птица певчая поёт,
И, до кровушки охочие,
К ней направили полёт.
Окружили куст сиреневый
Да – заслушались её,
И поёт она без времени
Про заветное своё.
И подумать ей не хочется
Про цепочку хищных глаз,
И что если песня кончится –
То наступит смертный час.
Разрастайся, куст сиреневый,
Ветви тесно заплети,
Чтобы к песне той серебряной
Смерти не было пути.
Разминитесь, твари божии,
Все прекрасные на вид,
Но такие непохожие,
Что душа моя болит.