Стихи про Алтай

Мне не о чем грустить, все шито-крыто,
и жизнь моя размеренна, как повесть.
Я как Иона здесь, хоть не рычит, а
стучит колесами огромный поезд.
Я стал суров, мне нынче не до шуток,
к родным местам ведёт меня дорожка.
И вот уже почти что двое суток
под стук колёс таращусь я в окошко.
Гляжу на мир, как снайпер из укрытья,
и разрешаю в мыслях теорему,
что дома первым делом брошу пить я
и напишу прекрасную поэму.

Как мотылек, порхает занавеска
с клеймом «Алтай», которой нету краше.
Суровый врач сказал мне очень веско,
что отдых мне необходим, что «ваши
нервишки в состоянии негодном».
И вот теперь поэт и обыватель
стоит, как урна, в тамбуре холодном,
где никому не скажешь: «Эй, приятель!»
А скажешь — ни ответа, ни «Привета».
Все тихо, лишь вода бурлит в сортире,
да теплится бычок в губах поэта,
немотствующих в этом грустном мире.

Я помню о столице чудо-бредни,
и как потом с бесстрастием верблюда
купил билет и, как Улисс последний,
бельишко прихватив, свалил отсюда.
Я вспоминаю ночь, когда прощались,
и как потом колеса били presto,
давлю бычок ногой и возвращаюсь
в слезах на пятьдесят второе место.

Торчу в вагоне, как брильянт в компосте,
как сарацин в обозе тамплиеров.
Здесь великан грустит о малом росте,
и время тяготит пенсионеров.
Мне по карману только эти сани.
Я не давлюсь икрой в купейном лоске.
Я завтракал хот-догами в Казани,
а пиво пил под вечер в снежном Омске.

Проносятся холмы и перелески.
В натопленном вагоне пахнет Крымом.
И речек очертанья слишком резки
для глаз моих, омытых сизым дымом.
Жую лаваш, разглядываю лица.
Богиней в униюбке из лавсана
разносит черный кофе проводница
с великолепным именем Оксана.
Девическую грудь, что темной ночкой
ласкает неизвестный мне счастливчик,
обтягивает тонкая сорочка.
И сквозь нее просвечивает лифчик.

Стихи… они как жизнь, не терпят фальши.
Я б мог с Цирцеей, не боясь накладок,
сравнить цивилизацию, и дальше —
свиней с людьми, но «милые, нельзя так».
Наш мир — корабль. (Прежний образ — лажа.)
И я, торча в нем в качестве балласта,
люблю людей не в виде антуража,
люблю за то, что есть они, и баста.

Пусть гадским километрам нет предела,
но за окошком облака, как горы.
И стук колес стал мягче, и стемнело,
и мелодичней стали разговоры.
«Ты зря так, можно было просто высечь…»
«Взгляни: закатом горизонт распорот…»
«Недавно потеряла двадцать тысяч…»
«Дочь замужем, а сын уехал в город…»
«Но ведь растет народонаселенье,
твои индусы, брат, не замечают?
Вот наши души — новые творенья?
Иль это прежние, дробясь, мельчают?»

Я тоже сам с собой веду беседу,
не чувствуя ни нежности, ни злобы,
о том, что завтра утром я приеду,
приеду, а приехав хорошо бы,
чтобы тоска вконец не одолела,
прийти к друзьям, острить, смотреть им в лица.
И завести подругу, чтоб жалела,
и может быть, потом на ней жениться.

От сих до этих отмахав Расею,
хоть на цитаты был всегда неловок,
теперь могу, подобно Одиссею,
сказать, как я устал от остановок.
Что на последних метрах марафона
рябит в душе от долгих заморочек,
что путь до цели, как стрела Зенона,
в пространстве я выкладывал из точек.

Пространству за окном не видно края.
Уже два дня, торча как на иголках,
мы пьем вино, куражимся, болтаем
и давим храпаря на мягких полках.
Вот так лежим и в ус не дуем, нам де,
как поросятам волк, не страшен Кронос,
мы время убива… Хотя по правде,
не мы его, конечно, а оно нас.

Я вредной Музой съеден с потрохами,
хоть в роли барда многого не стою,
но, как Орфей, неловкими стихами
пытаюсь разобраться с пустотою.
Покуда вою — нежить не достанет,
и с лирою под мышкой мир не тесен.
Возможно, что кому-нибудь да станет
теплее от моих печальных песен.

P.S.
Семнадцать тридцать. Снова остановка.
Глотаю чай, закусываю сыром.
Как ни крути, а поезд есть веревка,
которою нас связывают с миром.

февраль, апрель 1995

Медной рябиной осыпан гравий,
Праздничный люд шуршит, разодет.
Солнце — вверху, внизу — Хэпо-Ярви,
Может быть Хэпо, а может и нет.

Пепельный финн в потертой кепке,
Древнебородый, и тот посвежел,
Место расчищено — ноги крепки,
Все приготовлены рты уже.

Медленной песни заныла нота,
Странствуя гнется, странно темна,
Гнется и тянется без поворота…

Из неподвижных рядов — короткой
Походкой выходят он и она.

Желтее желтка ее платок,
Синьки синее его жилет,
Четыре каблука черных сапог
Тупо стучат: туле-н! туле-т!

Он пояс цветной рукой обводит,
Угрюмо и молча, шагом одним
Обходят площадку, вновь обходят
И снова в обход идут они.

Стучат без улыбки на месте потом,
Странствует песня, гнетет и гнетет —
И дымнобородый с пепельным ртом
Сквозь желтые зубы нить ведет.

Упрямо и медленно ноги идут,
А звук на губах все один, один —
Как будто полки пауков прядут
Струну ледянее льдин…

Но вертятся вдруг каблуки. Жесток
Их стук тупой: туле-н! туле-т!
И желтой пеной горит платок,
И синим огнем пылит жилет.

Рябины ветви, как рога
Летят на них — и сразу
В глазах косых — Алтай, снега,
Змеиные искры Азии.

Рябины красные рога
Их тусклый танец сторожит —
Желтым огнем полыхает тайга,
Синей пылью пылят ножи.

Проходит тысяча темных лет,
И медленно снова: туле-н! туле-т!
Обходят опять неизменно и кротко,
Обходят площадку… Черной чечеткой
Оборвана песни нить…
Танцоры буксуют. Походкой короткой
Идут под рябину они.

С достоинством он на скамейку садится,
С цветного пояса руку берет,
Угрюмо и жестко целует девицу…
И праздник над ними шуршит и толпится,
А пепельный финн вытирает пот.

От Аляски Родина до Польши —
Вот она какая, наша Русь.
У нее одна Камчатка больше,
Чем вся Дания и Бенилюкс.

Есть у нас просторы Казахстана,
Есть и горный и степной Алтай.
Хорошо трудиться неустанно:
Есть работы непочатый край.

Покоренье снеговых просторов,
Освоенье вековых степей,
На бескрайных землях гул моторов —
К коммунизму новая ступень.

Но еще такие есть просторы,
Есть такая ширь и глубина.
Море есть, в сравнении с которым
Словно капля в море целина!

Скорость звука — пройденная штука,
С каждым днем чудесней чудеса.
Наша богатырская наука
Спутники пустила в небеса!

И мне верится, что очень скоро
Доживем до сказочной поры:
Встретим небывалые просторы
И невероятные миры!

Захватив кусочек атмосферы
И необходимый провиант,
Может быть, осваивать Венеру
Наши комсомольцы полетят!

На другой планете в небе синем
Станут строить коммунизм они.
Здесь моя фантазия бессильна,
Как всесильны завтрашние дни!

На горах Алтая,
Под сплошной галдеж,
Собралась, болтая,
Летом молодежь.
Юношество это
Было из Москвы,
И стихи поэта
Им читали Вы.
Им, кто даже имя
Вряд ли знал мое,
Им, кто сплел с другими
Все свое житье…
Ночь на бивуаке.
Ужин из ухи.
И костры во мраке,
И стихи, стихи!
Кедры. Водопады.
Снег. Луна. Цветы.
Словом, все, что надо
Торжеству мечты.
Ново поколенье,
А слова ветхи.
Отчего ж волненье
Вызвали стихи?
Отчего ж читали
Вы им до утра
В зауральской дали,
В отблесках костра?
Молодежь просила
Песен без конца:
Лишь для русских — сила
Русского певца!
Я горжусь, читая
Ваше письмецо,
Как в горах Алтая
Выявил лицо…

Я пробегаю мокрой рожью.
Ищу во ржи огнистый мяч…
И слышу-вижу: к Запорожью
Течет Олонецкий Кивач.
И Лена ластится к Дунаю,
Войдя в Байкал, громя Алтай…
О, ты поймешь — я это знаю,
Но берегись, — не разболтай…
Спадает с неба Сакраменто,
Земля — сплошная бирюза…
Привет тебе, мираж момента —
Молниеносная гроза!

О, океана золотая, —
Крещенский солнечный восход!
Скользит, как вздох Эола, тая
По скатогориям Алтая
Победоносный лыжеход.
Снега, снега, — как беломорье…
Восход бестепел. Вдоль полян
Метет предутренник с нагорья
Пушисто-снежное узорье,
А ветер светел и ледян.
Осветозарь мои веленья,
Мои желанья и пути,
Ты, созидающий оленя,
Как бодрость упоенной лени,
Дающий десять для пяти!
Гуди, ледяное безводье!
Пылай короною. Январь!
Крепи, бурят, свои поводья,
А Ты, Эмблема Плодородья,
Мои пути осветозарь!

Быть может, бор здесь был когда-то,
Теперь лишь рощи там и тут —
Для косачей, для куропаток.
Для всякой живности приют.

Зеленые, в сырой ложбинке
Иль на припеке близ реки
Стоят березки и осинки
Среди хлебов, как островки.

Зовут колками эти рощи,
Околочками.
Почему?
Но слов понятнее и проще
Здесь и не нужно никому.

Хочу, чтоб всё в степях Алтая,
Особенное с давних пор,—
Сердца людские, речь живая,
И запахи, и цвет озер,

И песни, полные значенья,—
Все стало так же для меня
Не требующим разъясненья,
Родным с сегодняшнего дня.