Люблю я, малиновка, песню твою:
Она не звенит, не сверкает,
Но много мечтаний на душу мою
И сладостных дум навевает.
Давно это было. В родной стороне,
Как жизнь молодая кипела во мне,
Лелеяла сердце надежда,
Я жил в обаянье таинственных снов
И веровал слепо, невежда! –
В безмездную дружбу, в святую любовь!
Я помню, весною, рассветной порой,
В саду моя панна сидела со мной,
На грудь мне головку склонила
И, в сторону кудри откинув рукой,
Мне в очи свой взор утопила.
Я таял в восторге. Я весь трепетал
И страстно коханку мою целовал.
В лобзаньях душа улететь бы хотела…
Все негой дышало. В стыдливых лучах
Заря на востоке алела.
Цветы расцветали. Далеко в кустах
Малиновка пела.
На севере грустном, в еловой тени,
Где мох, да песок, да камни одни,
И здесь я, услышав малиновки песню,
Забудусь на время – душою воскресну..
И вновь надо мною минувшие дни!
Мне кажется: воздух Украины веет
Душистою негой опять на меня;
Заря на востоке опять пламенеет,
И смотрит с улыбкой коханка моя,
Любви поцелуй на устах ее млеет…
А там – над рекою – черешень цветет
И песню малиновка тихо поет.
В степи Чертополох ворчал на Коноплинку:
«Негодная, меня толкаешь под бока!»-
«Да как же мне расти,- ответила былинка.-
Ты не оставил мне земли для корешка!»
Найдется средь людей колючке этой пара.
Других тесня, в ответ он требует любви.
Такого знаю я,
— Попробуй назови!
— Да ну его! Боюсь прогневать комиссара.
На маленькой одной речушке
Стояла мельничка, а в ней и Мельник жил.
Хотя невелика, да, знаешь, как игрушка…
Вертела жернова, из всех шумела сил,
Был от нее доход хозяину немалый.
Когда ни забредешь ты к Мельнику, бывало,-
Есть у него и хлеб, и соль, и сало.
В скоромный день кныши, вареники на стол,
Коврижки с маслицем да пышки со сметаной
И сласти всякие, а в пятницу пришел —
Пампушки с чесноком, гречишники, просол*.
Обедать сядет он — горелка постоянно,
А в праздник поднесет и чарочку калганной,-
На барский лад мой Мельник жил.
И надо ж — позапрошлою весною
Вдруг черт его понес шататься за Десною.
Недолго там он походил,
Но свет зато увидел белый:
Увидел он, как Сейм со зла шумел-бурлил
И как Десна неистово ревела —
Ворочали они, знать, мельниц без числа…
И только Мельник воротился,
Как прямо в церковь зашагал
И слезно господу взмолился,
Чтоб тот акафистам его без гнева внял —
Его речушку сделал бы Десною
Или хоть в Сейм величиною:
«Вот барином тогда б я стал!»
Молебны каждый день спасителю он правит
И свечи у икон по десять фунтов ставит,
Все молится, не ест, не пьет, не спит…
«Земляк! Господь с тобою!
С поездки у тебя в тумане голова.
Неужто ты забыл — такой большой водою
Большим лишь мельницам ворочать жернова?
………………..
………………..
Они ведь и толкут, и веют,
И сами мелют, сами сеют
И сами, кажется, едят…
А мельничка твоя не сможет
Стоять на быстрине». — «Пусть вас свое тревожит!»-
Махнувши рукавом, тут Мельник проворчал.
Господь его молитвам внял:
По небу ветер пробежал
И небо тучами закрыло;
Сверкнула молния, и гром загрохотал,
Из туч, как из лотков, вода хлестнула с силой,-
Речушка мелкая, что медленно текла,
Заклокотала, понесла,
Через плотину покатила.
Как лист осиновый, дрожь мельничку забила:
Вода напрет — глядишь, бедняжку затрясло,
То треснула доска, то в щепки дверь разбило,
А там и мельничку снесло.
Владельца тут лишь осенило:
Пока воды немного было —
Жил без нужды он и тревог.
Лет десять был у нас судьею Глива,
Да, знаешь, повлекло на лакомый кусок,-
В Полтаву перешел: там, молвят, есть пожива;
Помола много там, но там вода бурлива…
А ваша мельничка надежна ли, дружок?
Давно уже я не писал стихов.
Прошел мой сон поэзии прекрасной!..
Мне жить теперь тепло и ясно,
Но не видать уже волшебных снов…
А было время – пел я мотыльков
И пышный сад украинской природы,
Мне нравились лазоревое воды
И в небе строй летучих облаков,
И плакал я, когда певец свободы,
Слепой кобзарь, мне пел про казаков.
Но сон прошел, тот сон красноречивый, –
Хоть, может быть, он был и бестолков.
Проснулся я: кругом так суетливо
Хлопочет наш индустриальный век;
Торгует всем – и смотрит горделиво
На брата современный человек…
Да, числ ряды поэзию сменили,
И многие, что прежде ей служили,
В коммерческий пустились оборот!..
К тому наш век, как видите, идет;
И право, странно в чудном веке этом
Хоть в шутку быть мечтательным поэтом.
Простите ж мне мой стихотворный бред
И там когда-нибудь в садах Украины
Вы вспомните, что есть у вас сосед,
Который был ошибкою, случайно,
На смех людям, как говорят, поэт.
Эй, дяденька Охрим! прошу, за ум возьмись:
Владеешь ты и хлебом и волами,
И денежки в кармане завелись,-
Так черт тебя заносит ввысь,
Брататься с господами?
Шут с ними, брось ты их и с ними не водись,
А то, когда к тебе ни загляну я в хату,
Ты с благородием сидишь запанибрата
И водку хлещешь чуть ли не ведром.
А если в нашу занесет сторонку
Заезжего судейского барчонка —
Уж он, как саранча, живет твоим добром.
Но то по пять деньков, веселый, благодушный
Гостит и пристав сам, что маков цвет лицом,
И жалких кляч его полнехонька конюшня
Сыта твоим сенцом.
А между тем давно хлеб в поле ожидает,
Его и птица бьет и ветер рассыпает,
А дядя — все чудит;
С панами он по чарке да по чарке,
Последний грош уж вытряхнул шинкарке,-
А с ними сам господь равняться не велит.
Ведь сказано: панам гулять и веселиться,
А нам, неграмотным, хлеб добывать, трудиться.
Охрим! не сделайся посмешищем села,
Брось, говорю, торчать в компании неравной!
Вот, слушай. Роза у меня совсем недавно
Вдруг в огороде расцвела,
И надо ж на беду, чтоб рядом хмель пробился!
Сначала хорошо с соседкою он жил,
Ан глядь — уже дружок за ветку зацепился.
Взглянул попозже я — всю розу он обвил,
И роза сразу захирела,
Поблекла, после пожелтела;
А распроклятый хмель, как мята, зелен был.
Господарь Иоанн,
Всей Молдавии пан,
Ожидает гостей издалёка,
Блеск и шум во дворце,
Господарь на крыльце,
И народом кипит двор широкий.
На степи вьется пыль;
Смотрят все: не они ль?
Точно, войско сюда подступает,
Стройно идут полки,
Распустив бунчуки.
Их начальник к двору подъезжает.
Он собой некрасив,
Длинный ус его сив,
Но, как юноша, гетман проворен;
Он приземист, плечист
И на вид неказист,
И лицом, как татарин, он черен.
На гетм_а_не наряд
Не блестящ, не богат,
Только сабля в каменьях сверкает.
То Свирговский гетман.
Господарь Иоанн,
Как родного, его обнимает.
И, как были в пыли,
Во дворец все пошли
И за трапезу шумную сели.
Пир поднялся; кругом
Ходят кубки с вином.
Гости молча и пили и ели.
Близок пир уж к концу;
И у всех по лицу
Разыгралось веселье живое.
Иоанн тут встает
И дукаты кладет
На тяжелое блюдо горою.
И к гетману принес
Золотой тот поднос,
И сказал ему, кланяясь в пояс:
«Из далекой земли
Вы к нам в помощь пришли,
Вы устали, для нас беспокоясь.
Вам неблизко идти,
Отдохните с пути
Да примите ничтожную плату;
А врагов победим —
Мы вам больше дадим:
Сторона наша златом богата».
Как степной ураган,
Потемнел наш гетман,
А глаза, как огни, засверкали;
Блюдо в руки он взял
И сурово сказал:
«Против турков вы нас приглашали.
Из крещеной земли
Мы на помощь пришли
Защищать христианскую веру.
Ты забыл, Иоанн,
Что я вольный гетман,
И расщедрился, право, не в меру.
Я себя не продам;
Это стыд, это срам,
Чтоб казак нанимался из платы.
Денег мы не возьмем! —
И звенящим дождем
На пол брызнули с блюда дукаты. —
Если хочешь друзей
Угостить веселей,
Дай нам бочку вина дорогого:
Мы вино разопьем
И неверных побьем;
Нам подарка не нужно иного».
Десять бочек вина
Осушили до дна
Казаки на дворе Иоанна;
И рубили врагов…
Был обычай таков
Казаков и Свирговского пана.
Ужели правды больше нет на свете?
Ужель она за море утекла?
Я разве меньше, чем Щенок, приметен?
Его вчера хозяйка привезла —
Сегодня уж ему бубенчик прицепила.
Ах, как он весело бренчит,
Когда Щенок, задравши хвост, бежит
И звонко лает что есть силы!» —
Обиженный Козел так всюду говорил.
Хозяин, жалобе внимая
(И по-козлиному, как видно, понимая),
Козлу бубенчик подарил.
Запрыгал наш Козел: бородкою махая,
От гордости совсем рогатый задурил —
Подумать только: честь какая!
Но вскоре был подарку он не рад:
Чуть только он полез в хозяйский сад —
Раздалось «динь-динь-динь», народ скликая,
И выгнан был Козел в три шеи вон!
Беду принес ему тот звон!
Прошло то времечко, когда, бывало,
Тревог не ведая, он шел куда попало:
Поесть, погрызть — во все сады влезал,
А если возвращался и не скоро,
Где был и что поел — никто того не знал.
Писать жене в альбом – немного странно,
Но хочешь ты – и я пишу, мой друг.
Во время оно, помнишь, беспрестанно
Мой взор искал тебя в кругу подруг.
Как упоительны бывали наши встречи!..
И страстным трепетом мои дрожали речи…
Но вот теперь я, Маша, твой супруг,
Люблю тебя почтительно, как друга,
И одного желаю, милый друг,
Чтоб ты всегда любила так супруга.
Порою я мрачен, печален, угрюмый,
С мечтой одинокой сижу
И, скован какою-то грустною думой,
На юг ненаглядный гляжу.
Друзей и родимых, и предков могилы
Покинул на родине я;
Там, полная прелести, девственной силы,
Осталась коханка моя.
Глаза ее смотрят небесной эмалью,
И зелень одежды в рубинах горит,
И поясом синим, как сизою сталью,
Красавицы стан перевит.
Как золото, светло-блестящей волною
Роскошные кудри на плечи бегут;
Уста ее тихой вечерней порою
Унылую песню поют.
И эта чудесная дева — не тайна,
Я высказать душу готов:
Красавица эта — родная Украйна!
Ей всё — моя песнь и любовь!
Как девы прелестной лазурные очи,
Украйны глядят небеса;
Как поясом синим, на юг от полночи
Днепром перевита краса;
Как шелком зеленым, покрыта степями,
И степи в цветах, как в рубинах, горят;
И стелются нивы, как кудри, волнами,
И золотом светлым шумят.
Как тяжкие вздохи печали глубокой,
Как матери вопли над гробом детей,
Мне в душу запали далеко, далеко
Украйны песни моей.
Залез на колокольню дядя
И ну кричать, схватившись за бока:
«Смешно мне сделалось, на землю эту глядя,
Отсюда человек — не больше пятака,
Какая мелочь там? И кто же?
Никак не разберу я,- хоть убей!»
С усмешкой поглядел наверх прохожий
И говорит мне тоже:
«Никак, на колокольне воробей?»
Кто знает Оржицу? а ну-ка, отзывайтесь!
Эх, шалопаи вы: примолкли все кругом!
Она в Сулу течет у нас, в краю родном.
(Вы, братцы, все-таки отчизны не чурайтесь!)
На этой речке был мой отчий дом
И до чертей панов: Василь, Иван, Микола,
Народ ученый — страх! —
Бывал во всяких школах,
Любой на всяческих болтает языках;
Арабскую цифирь они, закон турецкий —
Все вызнали, кричат, как гуси, по-немецки.-
Подумать лишь, чего не знает человек!
Да дело, вишь, не в том, а в том, что всю-то зиму
Рыбак на Оржице ловил сетями рыбу;
Не дует в ус Рыбак, но вот с весною снег
Стал таять; солнышко с полей его согнало —
Ручьями в Оржицу потек он; заиграла
Река — и сети с глаз вдруг унесла навек.
«Давно уж у меня сидит она в печенках,
Проклятая! — Рыбак промолвил тут: —
Ну, пан или пропал, отправлюсь,- слышишь, женка? —
К Суле и ей подам на бешеную в суд!»
И разные еще произносил он речи,
Со злости, как москаль, он всякое кричал;
А после нацепил себе суму на плечи,
Ткнул в люльку огонек, дубинку в руки взял
И реку звать на суд — к реке он зашагал.
Не знаю, долго ли тогда он прошатался —
О том он никогда словечка не сказал, —
Но только он дошел туда, куда собрался.
Сула шумит, гуляет по степям,
Рыбак протер глаза, глядит, заволновался,
Не веря собственным глазам:
Ведь по Суле — черт взял бы все на свете! —
Плывут хлева, стожки, кадушки, всякий хлам,
И, бедного, его ныряют сети!
Вздохнул тут и назад поплелся мой Рыбак.
Что, помогло тебе, земляк?
Послушайте, паны, мое вам всем почтенье:
Охрименко, чудак смешной,
В уездный подал суд прошенье,
Что ободрал его наш писарь волостной!
Сын
Отец, задам тебе вопрос я!
Ячмень наш так растет зачем,
Что прямы, вижу я, тут многие колосья,
Другие же к земле пригнулися совсем,
Как перед барами мы гнемся поневоле,
Как гнутся пред крючком судейским казаки?
Отец
Прямые эти колоски
Совсем пустехоньки и зря растут здесь, в поле,
А вот поникшие — то божья благодать:
Их гнет зерно, они должны нам пищу дать.
Сын
Затем-то кверху нос изволит задирать
Наш писарь волостной, Онисько Харчовитый!
Он…
Отец
Тише — будешь бит! Уж лучше помолчи ты.
Поехал далёко казак на чужбину
На добром коне вороном.
Свою он Украину навеки покинул,
Ему не вернуться в отеческий дом!
Напрасно казачка его молодая
И утро и вечер на север глядит,
Всё ждет да пождет, из полночного края
К ней милый когда прилетит.
Далёко, откуда к нам веют метели,
Где страшно морозы трещат,
Где сдвинулись дружно и сосны и ели,
Казацкие кости лежат.
Казак и просил, и молил, умирая,
Насыпать курган в головах:
«Пускай на кургане калина родная
Красуется в ярких плодах.
Пусть вольные птицы, садясь на калине,
Порой прощебечут и мне,
Мне, бедному, весть на холодной чужбине
О милой, родной стороне!»
«Светла речка под окном твоим шумит:
Можно, девица, коня мне напоить?»-
«Кто мешает!.. да подальше от меня:
Я мала еще, боюся я коня».-
«Мак червонный под твоим цветет окном;
Мак притоптан: кто ходил к тебе по нем?»-
«Полно, парень, злые речи говорить!
К сиротинке бедной станет кто ходить!»-
«Бог с тобою! До тебя мне дела нет;
Да скажи, зачем ты сердишься на свет?»-
«Я не знаю, что-то сталося со мной:
Все мне грустно, плакать хочется одной».
Опять передо мной знакомые поля,
И села мирные с цветущими садами,
И речки тихие, и песни соловья,
И степи вольные, покрытые цветами.
Всё так же, как в былые дни,
Безбрежно тянутся зеленые поляны,
И степью голою несутся табуны,
И одинокие стоят курганы.
Везде звучит Украины язык,
И песня родины так сладостно-уныла…
Со мной опять всё то, к чему я так привык,
Что сердце так тепло из детства полюбило.