Родословная! Сказочный чан.
Заглянувши,
отпрянешь в испуге.
Я, праправнучка рослых датчан,
Обожаю балтийские вьюги.
Точно так же
мне чудом ясны
Звуки речи, картавой как речка,
Это предки с другой стороны
Были учителя из местечка.
Узколобому дубу назло,
Ибо злоба — его ремесло,
Заявляю с особенным весом:
Я счастливая. Мне повезло
Быть широким и смешанным лесом.
Между прочим — российским зело.
Средь ясного дачного дня
С большого хромого буфета
Радушно глядит на меня
Лицо полевого букета.
На кухне толкует родня
Про то, что я плохо одета…
О, счастье погладить коня! —
Последнее детское лето.
Сделался ливень льдом или инеем,
И не понять своего же лица.
Встретимся — головы к небу закинем,
Два себялюбца, два гордеца.
Ты мне твердил, что играю в молчанку,
Что, осторожная, с миром на ‘вы’…
Вот тебе! Вывернулась наизнанку:
Рваные нитки, грубые швы.
Ты откровенности требовал? Ладно.
Ты подноготной хотел? Получай.
Правда темна, хороша, неопрятна,
Точно пустырь, где растет молочай.
Что ж ты отпрянул, Душ Потрошитель?
Больше в смятенную душу не лезь.
Выше взвевайтесь, громче трещите,
Боль и обида, нежность и спесь!
Сила слабости,
робости мощь —
В лепетании
маленьких рощ.
Властный шорох,
неявственный шум
Обнадежат
метафорой ум:
— О родные! —
Но сумрачный вяз
Глянет сотней
оранжевых глаз:
— Что ей надо?
И кто вообще
Эта дачница
в сером плаще?
Сколько можно, измучив родных,
Утыкаться в тетрадь и в подушку?
Я, во-первых, уеду на Кушку
И на Тикси махну, во-вторых!
Убегу от грачиной молвы
В этом городе вздорном и талом,
Где сосульки мне пели задаром,
А потом разлюбили, — увы.
Разлюбили — и ладно. Привет!
Помириться — не двину и пальцем.
…Впереди еще множество бед,
И никак не набрать на билет…
Но
какой восхитительный свет
Виден едущим в тамбуре ‘зайцам’!
Разрушенья, обвалы, пробоины
И трофейная горсточка пепла…
(Одинокие в поле не воины(.
Ну а я в одиночестве крепла.
Одинокая дома и во поле,
Я жила широко и упрямо.
…Вот сойду у театра на Соколе
И пойду в направлении храма.
Да, повержена. Но не задушена.
Вдоль помойки цветут незабудки.
У меня сопечальников — дюжина!
Я могу дозвониться из будки.
Я скажу: (Настроенье отличное.
Нас не гонят еще по этапу(.
…Небо низкое, небо столичное
Нахлобучу, как личную шляпу,
И гляжу на трамвайное зарево…
Хорошо, когда плохо — весною.
…Опыт — это не дар, —
разбазарь его,
Как спасеньем, дыша новизною.
Ревностью испепеляет мать
Ту, за которой стоит чужбина.
Я твоего не присвою сына
И не подумаю отнимать.
Здесь у трагедии — жест игры:
Песен и сказок полна корзина…
Я твоего не похищу сына
Я постою с ним возле Куры.
Здесь у трагедии — вид кинто:
Крепко упрятана сердцевина.
…Лучшего
я разглядела
сына:
Сванская шапочка, и пальто
Настежь, и грубые башмаки.
Э т о г о не засосет трясина.
Я твоего полюбила сына
Всем географиям вопреки.
Не разменять ни ему, ни мне
Золота родины, речи, клана.
…Как над Курою стемнело рано
Словно задернули свет в окне!
Пусти — считаю до пяти!
О, вырваться в листву и хвою…
Я темною жила, плохою,
Незрячей жизнью взаперти.
Еще люблю — уже скачу,
Как белка,
выше,
прочь,
по сучьям
Корявым, по ветвям колючим,
По раскаленному лучу.
Протяжная, как сказанье,
Короткая, как баллада,
Желанная, как касанье,
Соленая, как баланда, —
О жизнь, — не хочу, не надо,
Не буду с тобой судиться, —
И не упаду с каната,
Пока испытанье длится…
Мне силу даруют знаки:
Во-первых, в дали пустынной
По склонам алеют маки
С чернильною сердцевиной.
И свет, во-вторых, не гаснет
В огромных проемах детства,
Где мир меня мучит,
дразнит
И вводит в свое наследство.
И — в ландышах, в ливнях, в нетях —
Зовет к себе непреклонно
Родное кладбище, в-третьих,
У Водного стадиона.
И — сильный, как кровь в аортах,
Но легкий, как скарб скитальцев —
Я ветер люблю, в-четвертых
(Уже не хватает пальцев!), —
И не одинока, в-пятых,
Покуда на белом свете —
В царапинах и заплатах —
Живут старики и дети.
Похоронив родителей,
Которых не жалели,
Мы вздрогнем: все разительней
И горше запах ели.
Очнешься от безволия,
Чей вкус щемяще солон, —
Над кубом крематория
Слышнее птичий гомон.
Утрата непомерная
Под крик веселой птицы…
О жизнь моя, о смерть моя, —
Меж вами нет границы!
Представляете: чайник без носика,
И чаевница не молода..
Темный быт. Но внезапная — просека
Состраданья, любви и стыда!
Хлынут слезы, как музыка громкая.
Надо вылезти из-за стола
И сказать: окончания комкая:
— Я действительно плохо жила.
И за то, что враждой с однолетками
Заслоняла просторные дни, —
Исхлещи меня ливнями, ветками
И словами, но прочь — не гони!
Поразмысли над этим, историк!
…Вижу,
как на ветру холостом
Снова рушится карточный домик,
А когда-то — Незыблемый Дом.
Неужели святыню — на свалку?
Неужели не вечен оплот?
…Пенелопа забросила прялку:
С женихами хохочет и пьет.
А ведь было: воскресные шляпы!
Наведя неказистый уют,
Наши бедные
мамы и папы
Облаками попарно бредут…
По холодному озеру
жми на веселой моторке.
Вислоухую псину
из ласковой миски корми.
…Но какие круги,
но какие крутые (восьмерки(
Возникали всегда
меж тобой и другими людьми!
Ты сперва тосковал
по большому и дружному дому,
Но опять и опять
одинокие петли вязал.
Ты влюблялся, —
но так ревновал к неродному излому,
Что, не в силах ужиться,
бежал на далекий вокзал.
— О, скорее туда,
где послушен жасмин белокурый,
Где крапива дичится,
где густо стоит немота!.. —
Ничего не поделать
с отпущенной небом натурой:
Ты совсем затворишься,
когда разменяешь полста.
Я гляжу на тебя
— на певца, удальца и красавца —
И на этот сиротский,
спиртующий душу простор.
Не касаясь людей,
вообще невозможно с к а з а т ь с я.
Но любое касанье
тебя истребляет как мор!
Здесь — и детская рана,
и смутное время, и предки,
И какая-то злая,
наверно, ведьмачья напасть.
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Окунишек наварим —
и выбросим чайкам объедки.
Остается от жизни
пронзительно малая часть.
Загнивает вода:
виновата твоя же запруда.
Загородка, заслонка,
решение выжить во сне.
(Искажение Замысла.
В землю зарытое чудо.
Репетиция гибели.)
…Все это — и обо мне.
По асфальтовым широким улицам
Ходят-бродят старики старьевщики,
Те, которым нужно все ненужное,
Ветхое, изношенное, драное…
Ходят люди с разными заботами.
А у них одна — искать забытое,
Навсегда и вдребезги разбитое.
Вот какая их забота странная!
Я ищу ненайденное, новое.
А они — затрепанное, старое.
Я не знаю, как мне относиться к ним:
Удивляться, презирать, бояться ли?
Ходят люди с разными богатствами.
Их богатство — лоскутки, да ржавчина,
Да осколки, да лохмотья пыльные.
Вот какое странное богатство их!
Иногда я вижу их на улице
Спины их сутулые-сутулые,
Руки их костлявые-костлявые,
Голоса унылые-унылые…
И всегда я вздрагиваю, кто они:
Жадные до самого убогого,
Любящие всеми нелюбимое,
Помнящие то, о чем забыла я?
Пока я была на летучке,
Пока я вела протокол, —
Жемчужные странники-тучки
Лазурною степью неслись…
Пока я вносила поправки
И скрепки роняла под стол, —
Вороны, и крыши, и лавки
Бездонную выпили высь!