Когда я родину мою
Узрел у топи на краю,
Я громко крикнул, полн боязни:
«Стой, дорогая, не увязни!
Назад!.. Куда тебя несет?
Ведь засосет!»
Когда ж я вновь увидел ныне
Ее по горло в лютой тине,
Не стал я попусту кричать, —
Что непослушных выручать! —
А лег на бархатную травку
И поспешил подать в отставку,
Чтоб избежать подобным родом
Ответственности пред народом!
Нейтрален политически,
На жизнь смотрю практически,
Имея артистически
Отменно тонкий нюх.
В дни бурные, свободные
Про горести народные
Я мысли, благородные
Высказываю вслух.
Громлю дотла полицию,
Венчаю оппозицию
И вот, войдя в амбицию,
Ношу я красный бант!
Массовки… пресса… фракции…
Но лишь свободы акции
Падут — и я реакции
Покорный адъютант!
Над правою газетою
Скорблю и горько сетую
И вместе с ней советую:
«Пороть, лупить, прижать!
Скосить покосы вольные,
Чтоб пугала подпольные,
Развратные, крамольные,
Не вылезли опять!»
Нейтрален политически,
На жизнь смотрю практически,
Умея артистически
Нос по ветру держать!
О, сколько ненужного, нудного шума:
«Четвертая дума! _Четвертая_ дума!!
Четвертая дума кадетскою будет,
Четвертая дума нас с властью рассудит!!
Четвертая дума, поверьте,- не Третья:
Начало рассвета, конец лихолетья!!!»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Но рвется наружу предательский вздох:
«Не будет ли, братцы, довольно и трех?»
Жалкая кучка кривляк,
Выродков нашей эпохи,
Севши на смрадный тюфяк,
Сыплет и ахи, и охи,
Нет идеалов?.. Так что ж?
Разве не хватит нахальства
Сдабривать похоть и ложь
Крепкой приправой бахвальства?
Сенька напишет рассказ —
Сеньку расхвалит приятель:
«Это — бесценный алмаз!
Это — поэт-созерцатель.
Гибкий, сверкающий слог…
Беклин, Уайльд… откровенья…»
Целая тысяча строк;
Что ни строка — воскуренье!
«Что нам читатель?.. Эхма!»
Выпустив 22 тома,
Буйно ликует Фома,
Нагло грохочет Ерема.
Славы немеркнущей чад
Губит порой и таланты —
Диво ль, что этак кричат
Эти… «пророки-гиганты»?
Слабенький череп венца
Выдержать больше не может,
Похоти скотской певца
Червь самомнения гложет.
Это не наглость… о нет!
Взрывы подобного смеха —
Лишь истерический бред,
Вызванный ядом успеха.
С кресел всю ночь не встает
Жрец извращенного чувства;
Целую ночь напролет
Кистью «святого» искусства
Жадно марает свой лист.
(Плод нездорового бреда
Завтра прочтет гимназист.)
«Леда! свободная Леда…»
. . . . . . . . . . . . .
Жадно марает он лист,
Славит он Леду-царицу.
(Тайно идет гиназист
Тайно лечиться в больницу.)
Вот современнейший том —
Сборник издательства «Плошка».
Что за печать! за объем! —
Боже, какая обложка!
Диккенс, Тургенев, Золя —
Прочь посрамленные стяги:
В четверть аршина поля!
Около пуда бумаги!
Ну-с, а сюжетики… Да-с!
Прелесть, восторг, объеденье!
Верите ль: что ни рассказ —
Двадцать четыре растленья!!
Красочность, живость пера,
Виден баль-шой наблюдатель!
Сочно, душисто… Ура,
Наш современный писатель!!
Крики, и хохот, и гам,
Речи бессвязны и пылки;
Шумно и весело там —
Всюду стаканы, бутылки…
Что же, зайдемте? Для нас,
Право, не будет убытка:
Это — российский Парнас,
Это — трактирчик «Давыдка»!
Вон, за отдельным столом,
Бросивши всякую меру,
«Наш гениальный Пахом»
Дует коньяк и мадеру.
Рядом — издатель юлит,
Типик проныры-нахала:
«Мы-то?.. да мы,- говорит,-
Всё,- говорит,- для журнала!..
Триста?.. Извольте!.. Для вас —
Не пожалеем и триста!..»
Так продается у нас
Честь и перо беллетриста.
(Сказка для маленьких детей)
Довольно тихо и совсем без шума
У матушки-Руси родилась Дума,
И наскоро она одета
В мундирчик узенький и новенький «кадета»
Но милому, послушному ребенку
Уже готовит бабушка Реакция пеленку;
Кроватка стелется пока не жестко,
Но куплена уж дедой Трепой соска,
Чтоб молочком ребеночка кормить,
А в случае чего и рот ему забить…
Вокруг дитяти много нянюшек прилежных,
Чтобы хранить ребеночка от дум мятежных,
У каждой в кумовьях — о, не городовой,
А околодочный, а то и «набольшой».
Папашей куплены превкусные конфетки,
Но для послушного и умненького детки,
А если шалости он вздумает завесть,
То для него и розги есть…
Итак, у матушки-Руси без шума
Родилась девочка, дано ей имя — Дума!
***
Читатель, я даю совет:
Коль у тебя есть сын кадет,
То не стриги ты этому ребенку,
Как остальным, головку под гребенку,
А то тебя презреньем заклеймят,
Пе-пекой назовут и скажут: «Бюрократ!»
В былые, давние лета
Жилось нам туго дети,
И только «общие места»
Мы видели в газете.
Теперь уж музыка не та,
Мир выступил с протестом:
В газетах «общие места»
Сменились… белым местом.
Молниеносен и жесток,
Как бич в руках ковбоя,
Он будет эхом, наш «Свисток»,
Ревущего прибоя.
Пусть Робость жмется по углам,
Пусть Трусость хнычет… Стыд и срам!
Вперед с веселым свистом!
Рази, наш бич! И первый шрам —
Почтенным октябристам!
За что? За добрые дела!
За ложь! За лиходейство!
За робкий лай из-за угла
И громкое лакейство!
За что? За то! За галуны
Поношенной ливреи!
За гибкость шеи и спины!
За то, что Руси не нужны
Природные лакеи!
Сперва издатель чуть не помер:
Война! Застой во всех делах,
Торговле — мат, журналам — крах!
Потом, мах-мах —
«Военный номер»
Слепил и выпустил… Аллах,
Какой успех! — все до едина
Торгаш распродал номера!..
Ура, товарищи, ура,-
Какая чудная картина!
Там где-то кровь течет и хлещет,
Там где-то бьются грудь о грудь,
А здесь — галерка рукоплещет,
Приветствуя гнилую муть
Беллетристической дешевки
Производителей «Биржевки»:
Война ли, мир ли — все едино
Для «гениального пера»…
Ура, товарищи, ура,-
Какая чудная картина!
Редактор «Синего журнала»,
Шебуев, гордо заявил,
Что он помрет в расцвете сил,
Коль скоро русских будет мало,
Чтоб Русь от немцев защитить…
Какая прыть! какая прыть!..
Там где-то — акт высокой драмы:
Шрапнель, фугасы, волчьи ямы,
Что пункт, то ад, что яма — гроб!..
А здесь — в целях саморекламы —
Свинцом дырявят медный лоб!
Чернь рукоплещет: «Вот мужчина!
Он между нами — что гора!»
Ура, товарищи, ура,-
Какая чудная картина,
Какая дивная пора!
1. СОБОРНАЯ МОЛИТВА
Для спасенья наших касс,
Наших прибылей и нас
Просвети сознанье масс,
Господи!
Докажи, как дважды два,
Что на сладкий кус права
Монополья буржуа,
Господи!
Ведь коль скоро люд поймет,
Что полыни слаще мед,
Пчельник он — себе возьмет,
Господи!
Будет сам блюсти рои,
Сочных сот ломать слои
И в карманы класть — свои,
Господи!
Мы ж, без вкладов и без рент,
Кончим жизнь свою в момент,
Угодив под монумент,
Господи!
Ведь нигде и никогда
Не вкушали мы труда —
Ждет нас лютая нужда,
Господи!
Для спасенья наших касс,
Вкладов, рент и грешных нас,-
Затемни сознанье масс,
Господи!
2. ВЕРУЮ
Во единого бога-отца,
Золотого тельца,
Жизнь дающего полною мерою,-
Верую!
В чудотворный процент,
Силу вкладов и рент
С их влияний чудовищной сферою
Верую!
В благородный металл,
Во святой капитал,
Возносящий над участью серою,-
Верую!
Обещаюсь идти
По святому пути,
Не смущаем иною карьерою,-
Верую!
3.
Процент! Творящее начало!..
Ты, как горчичное зерно,
В пыли теряешься сначала,
А после верным, как оно,-
Даешь приют под мирной сенью
Своих чертогов дорогих,
Даруя воспоенным ленью
Возможность жить за счет других!
Процент! Великий чудотворец!..
Ты, как господь, из ничего
Творишь миры и, богоборец,
Свергаешь бога самого!
Твой дивный рост ежеминутен:
Растет, гнетет, пьет кровь, разит;
Тобою жив вселенский трутень
И социальный паразит!
Процент! В тебе мои надежды,
В тебя я верю без конца:
Ты — светоч знанья для невежды;
Ты — верный посох для слепца!
Твоею силой чудотворной
Я над землею вознесен
И, недалекий, средний вздорный,
Царю, никем не потрясен!
А там у ног моих, на лыке
Полуобут, полуодет,
Безмолвно гибнет ум великий,
Нуждой замучен с малых лет.
Дам знак — ив тот же миг проворно
Ко мне сбежится цвет земли
И будет тихо и покорно
Лежать у ног моих в пыли!
О верный страж дегенерата,
Телохранитель торгаша,
Тебя, волнением подъята,
Благоговением объята,-
Тебя поет моя душа!
Нас не сломит нужда,
Не согнет нас беда,
Рок капризный не властен над нами,
Никогда, никогда,
Никогда! никогда!
Коммунары не будут рабами.
Все в свободной стране
Предоставлено мне,
Сыну фабрик и вольного луга;
За свободу свою
Кровь до капли пролью,
Оторвусь и от книг и от плуга!
Пусть британцев орда
Снаряжает суда,
Угрожая Руси кандалами,-
Никогда, никогда,
Никогда! никогда!
Коммунары не будут рабами.
Славен красный наш род,
Жив свободный народ,-
Все идут под знамена Коммуны.
Гей, враги у ворот!
Коммунары — вперед!
Не страшны нам лихие буруны.
Враг силен? Не беда!
Пропадет без следа,
Коли жаждет господства над нами,
Никогда, никогда,
Никогда! никогда!
Коммунары не будут рабами!
Коль не хватит солдат,
Станут девушки в ряд,
Будут дети и жены бороться,
Всяк солдат-рядовой,
Сын семьи трудовой —
Все, в ком сердце мятежное бьется!
Нас не сломит нужда,
Не согнет нас беда,
Рок капризный не властен над нами,-
Никогда, никогда,
Никогда! никогда!
Коммунары не будут рабами!!!
Вот в воинственном азарте,
Презирая смерть,- каков? —
Цареград берет на карте
Иностранный Милюков.
В куцей курточке кадетской,
Ужас вражьих баррикад,
Ух, какой он молодецкий,
Князь Олега дубликат!
Бранным бурям сердце радо,
В голове победный хмель —
На воротах Цареграда
Трепыхается портфель!
Турки валятся, как чурки,
Туркам худо, туркам — мат;
На коне, в партийной куртке,
Милюков вступает в град.
Трупов горы, крови — реки,
Взрывы, пламя, стоны, гам…
Пала турок мощь навеки —
Слава Павлу! Слава нам!
Город Храброго встречает,
Город гимн поет ему
И с поклонами вручает
Шаровары и чалму.
Тишина на поле сечи,
Тает огнь, стихает гром,
Словно знамя, номер «Речи»
Гордо реет над вождем.
Манифесты… приказанья…
Звон оружья… денег звон…
И обрядом обрезанья
День победы завершен…
В Петрограде ж бестолково
На Жуковской рой кадет
Рыщет, ищет Милюкова,
Но… увы… простыл и след!
Нет кадета Милюкова,
Есть султан Абдул-кадет!!
IV ГОСУДАРСТВЕННАЯ ДУМА
«Представители народа»…
Подтасованного рода:
Через сотни мелких сит
Вверх протащенный Терсит,
Что, под фирмою Патрокла,
Лихо втиснут был за стекла
Казовых оранжерей —
Тешь Европу и жирей!
И такой-то плод законный
Черной магии исконной
Незабвенных держиморд
И доднесь, пятная борт
Корабля моей отчизны,
Смеет, в тоне укоризны,
Рулевому, так сказать,-
Направление казать?
Но ведь это же… курьезно!
Нет, подумайте серьезно:
Полусгнивший, жалкий труп
Покидает мирный сруб
И с зловонного погоста
Шлет отчизне (очень просто!)
Свой кладбищенский указ:
«Ближе к берегу баркас!»
Нет, почтеннейшие трупы,
Мы не так просты и глупы,
Чтобы слушать мертвеца
С безмятежностью лица!
Не для вас командный мостик:
Не угодно ль — на погостик?
Вас создавшие — мертвы;
Значит, таковы — и вы!
Промчится вихрь с неслыханною силой…
Сиротка мальчик спросит мать свою:
«Скажи, родная, где отец мой милый?»
И сыну мать, склонившись над могилой,
Ответит гордо:
«Пал в святом бою!
Он призван был в дни черной непогоды,
Когда враги душили край родной,
Грозя залить кровавою волной
Светильники у алтарей свободы.
На их удар ответил он ударом
И пал, от братьев отводя беду…
Отец твой был солдатом-коммунаром
В великом восемнадцатом году!»
Привет и ласку ото всех встречая,
Сын коммунара спросит мать свою:
«Не понимаю. Объясни, родная:
Я — мал и слаб: за что мне честь такая
В родном краю?»
И мать ответит маленькому сыну:
«К тебе горят любовию сердца
За крестный подвиг твоего отца,
Погибшего в тяжелую годину.
Стонала Русь под вражеским ударом,
Грозила смерть свободному труду…
Отец твой был солдатом-коммунаром
В великом восемнадцатом году!»
— «Но почему мы не в каморке тесной,
А во дворце живем с тобой?.. Взгляни —
Какой простор! какой уют чудесный!
За что был отдан бедноте окрестной
Дворец царей? Родная, объясни».
И мать ответит, мальчика лаская:
«Раскрыли перед вами дверь дворцов
Заслуги ваших доблестных отцов,
Что пали, за свободу погибая.
Шел враг на Русь с мечами и пожаром,
Неся с собой смертельную беду…
Отец твой был солдатом-коммунаром
В великом восемнадцатом году!»
И смолкнет сын, в раздумий глубоком
Взирая на могильный холм борца
И думая о доблестном далеком…
Гигантом пред его духовным оком
Восстанет тень почившего отца.
И даст он клятву — тою же тропою
Всю жизнь свою безропотно идти
И не сходить с отцовского пути
Неколебимо-гордою стопою:
«Клянусь быть честным, доблестным и ярым,
К насильникам всю жизнь питать вражду
Отец мой был солдатом-коммунаром
В великом восемнадцатом году!»
Летописцы текущей войны
Безусловно отметить должны,
Как откликнулось наше купечество
На мольбы и стенанья отечества.
Как неслыханно хлеб дорожал,
Как кричали ребята голодные
И без дров, замерзая, дрожал
Угловик в эти ночи холодные.
Дел постыдных нельзя замолчать.
Буря стихнет, гроза успокоится,
Но с чела их позора печать —
Никакими веками не смоется!
Пять человек — Враль, Трупиков, Отпетый,
Мерзавкер и Жулье — прилежно, день за днем,
Публичным занимаются враньем
И вкупе называются — газетой.
Поистине, их следовало б высечь
И выставить потом к позорному столбу,
Но на челе их грозное табу:
Подписчики и розница 100 000!
Попробуйте-ка, троньте хлебодаров,-
Такой ли будет рев, что боже упаси:
Знай поскорее ноги уноси
От града сокрушительных ударов!
Пять человек — Враль, Трупиков, Отпетый,
Мерзавкер и Жулье — прилежно, день за днем,
Баранье стадо пичкают враньем
И вкупе называются — газетой…
Ко мненьям их прислушиваясь жадно,
Баран живет враньем передовиц:
Прикажут, и лежит пред Иксом ниц,
Прикажут — ненавидит беспощадно.
Подбором фактов, тонким и умелым,
Как будто тьмой паучьих веретен,
На диво и убит и оплетен —
Бараний мозг с бараньим вкупе телом!
Пять человек — Враль, Трупиков, Отпетый,
Мерзавкер и Жулье — прилежно, день за днем,
Публичным занимаются враньем,
И это называется — газетой.