Владимир Британишский — Феофан Прокопович: Стих

1. Жизнь Феофана

Был роду Феофан купецкого,
но, без отца оставшись смалу,
наверно, вдоволь он победствовал,
его не сразу обласкала
фортуна.

Да, но и постранствовал
немало: Львов, а дальше Краков,
Рим, с перевала Сен-Готардского —
в Гельвецию. В краях и градах
во многих был. Как многоопытный
муж, о котором повествует
Гомер.

Религий разных догматы
знал. Свято место не пустует:
так в древнем Киеве язычество
сменилось верою Христовой.

Но если истина не ищется,
Что толку в вере, хоть и новой!

Что толку в чести, власти, золоте,
коими сердце жадных живо!
(Уж больше толку даже в солоде:
без солода — какое ж пиво!)

Он панагиею с алмазами
себя украсить не хлопочет:
величество людское — в разуме,
а разум явится где хочет.

Где хочет: во дворце и в хижине
и в киевском купецком доме.
И лишь в пустыне, страхом выжженной,
не явится. Где хочет, кроме.

Кроме тех мест, где нужно кланяться
вельможным и деньге-злодейке,
где знатные невежды чванятся
и где любой кабацкий пьяница
тебя продаст за три копейки.

Так нечего лениться-нежиться,
и время нынче не такое,
а надо корчевать невежество,
путь просвещению готовя.
А надо насаждать училища —
пусть древо знанья корень пустит.
Не знатность — знанье будет силища.
Злость дураков язык прикусит.

Библиотека, Академия
и школа для сирот и бедных,
и Ломоносову радение,
рожденному в народных недрах:
все это — дело Феофаново
(начало, замысел, основа)…
А каково все сделать заново,
чтоб не казалось — было ново?

2. Дом Феофана

Дом Прокоповича — на Карповке,
возле Аптекарского сада.

С тех пор, как в рай садово-парковый
ввела философов Эллада,
философы — в родстве с ботаникой,
с садово-парковым искусством.

Но остров-то — необитаемый!
Да и на грунте петербургском,
в болотистой, лесистой местности
взрастет ли сад греко-латинский —
сад любомудрия, словесности,
поэзии — на этой низкой
земле?

На острове Аптекарском
(пока — по-старому — Еловом)
уже искусством архитекторским
воздвигнут дом.
И в доме новом —
новые люди, те, с которыми
хозяин щедрый и радушный
до ночи занят разговорами
(они ему — как хлеб насущный):

какою быть должна поэзия,
о вредных воздухах больных,
и верно ль мнение Картезия,
что нет, мол, чувствий у животных;
о Левенгуке, о материи,
Полюстровских и прочих водах…

Ну, словом, не теряли времени
(ведь это-то и значит отдых!) .

А время что кому пророчило,
иному — плаха или ссылка.

Но гости в доме Прокоповича
беседуют и спорят пылко,
и за полночь окошки светятся,
то шутит, этот правду режет…

И, Просвещения предвестница,
заря над Петербургом брезжит.

3. Европа и Россия

Окнами в Европу были— люди.
Был и Феофан таким окном.
Разум, как в фарфоровом сосуде,
под его большим светится лбом.

В хлебосольном доме петербургском
гости за полночь и пир горой,
Угощались ренским и бургинским,
устрицами, раками, икрой…
— Вон еше того сига отведай!..
— И еще вот этого вина!..
Угощались мудрою беседой,
как в сократовские времена.

Русским, иноземцам, иноверцам —
всем тут рады, вяск уважен тут.
На латинском, на древнееврейском,
итальянском, польском здесь поймут.

С езуитом и старообрядцем
Феофан беседовать готов
(ведь Еразм был вовсе святотатцем,
а толков, куда как был толков!).

Кантемир, Татищев, Тредьяковский
(с кем и поругается — простит) …
И казак, донской или днепровский,
под Москвой в селе его гостит.

Если Петербург — окно в Европу,
то село Владыкино — окно
в Русь: иначе ведь не будет проку
от Европы, то – то и оно.

Псковский и Великоновогородский
архипастырь, но простых простей…
И, наверно, клюквой и морошкой
тоже потчевал своих гостей!

4. Смерть Феофана

Его глава была как Вавилон:
Платон и Аристотель, Цицерон
и Августин с еретиком Еразмом —
из разных в ней сошлись времен , сторон
как на собор. И был собором он,
его соборный, всеобъятный разум.

Пред тем как вступит смерть в свои права,
философ должен произнесть слова.
Что хочешь ты поведать, Прокопович?
И, пальцем постучав по тверди лба,
воскликнул Феофан: «Глава, глава!
Упившись разумом, где ся приклонишь?»