Стихи о мужчине

Рос мальчишка, от других отмечен
только тем, что волосы мальца
вились так, как вьются в тихий вечер
ласточки у старого крыльца.

Рос парнишка, видный да кудрявый,
окруженный ветками берез;
всей деревни молодость и слава —
золотая ярмарка волос.

Девушки на улице смеются,
увидав любимца своего,
что вокруг него подруги вьются,
вьются, словно волосы его.

Ах, такие волосы густые,
что невольно тянется рука
накрутить на пальчики пустые
золотые кольца паренька.

За спиной деревня остается,—
юноша уходит на войну.
Вьется волос, длинный волос вьется,
как дорога в дальнюю страну.

Паренька соседки вспоминают
в день, когда, рожденная из тьмы,
вдоль деревни вьюга навевает
белые морозные холмы.

С орденом кремлевским воротился
юноша из армии домой.
Знать, напрасно черный ворон вился
над его кудрявой головой.

Обнимает мать большого сына,
и невеста смотрит на него…
Ты развейся, женская кручина,
завивайтесь, волосы его!

Походил со мной на базары,
Постирал со мною пелёнки,
Потаскал со мной чемоданы
И растаял как дым во мраке.
И сказал он: — ты мне не пара,
Ты со мною одной силёнки.
На тебе заживают раны —
Как на собаке.

Я сто лет его не видала.
Я сто лет прожила с другими,
Я забыла глаза и голос,
И улыбок его косяки.
Я и дня по нём не страдала!
Ни товарищи, ни враги мы,
Но лицо моё раскололось
От ярости на куски.

Возвратился ко мне он старый,
Возвратился уже не звонкий,
Возвратился уже не пьяный
От надежд — не горящий факел.
И сказал: — я тебе не пара.
Не имею твоей силёнки.
Не на мне заживают раны —
Как на собаке.

Я сто лет его не видала.
Я сто лет прожила с другими.
Я забыла глаза и голос,
И улыбок его косяки.
Я и дня по нём не страдала!
Ни товарищи, ни враги мы,
Но лицо моё раскололось
От радости на куски.

Опять лежишь в ночи, глаза открыв,
И старый спор сама с собой ведешь.
Ты говоришь:
— Не так уж он красив! —
А сердце отвечает:
— Ну и что ж!

Все не идет к тебе проклятый сон,
Все думаешь, где истина, где ложь…
Ты говоришь:
— Не так уж он умен! —
А сердце отвечает:
— Ну и что ж!

Тогда в тебе рождается испуг,
Все падает, все рушится вокруг.
И говоришь ты сердцу:
— Пропадешь! —
А сердце отвечает:
— Ну и что ж!

Ты — рядом, и все прекрасно:
И дождь, и холодный ветер.
Спасибо тебе, мой ясный,
За то, что ты есть на свете.

Спасибо за эти губы,
Спасибо за руки эти.
Спасибо тебе, мой любый,
За то, что ты есть на свете.

Ты — рядом, а ведь могли бы
Друг друга совсем не встретить..
Единственный мой, спасибо
За то, что ты есть на свете!

Я люблю тебя злого, в азарте работы,
В дни, когда ты от грешного мира далек,
В дни, когда в наступленье бросаешь ты роты,
Батальоны, полки и дивизии строк.

Я люблю тебя доброго, в праздничный вечер,
Заводилой, душою стола, тамадой.
Так ты весел и щедр, так по-детски беспечен,
Будто впрямь никогда не братался с бедой.

Я люблю тебя вписанным в контур трибуны,
Словно в мостик попавшего в шторм корабля,—
Поседевшим, уверенным, яростным, юным —
Боевым капитаном эскадры «Земля».

Ты — землянин. Все сказано этим.
Не чудом — кровью, нервами мы побеждаем в борьбе.
Ты — земной человек. И, конечно, не чужды
Никакие земные печали тебе.

И тебя не минуют плохие минуты —
Ты бываешь растерян, подавлен и тих.
Я люблю тебя всякого, но почему-то
Тот, последний, мне чем-то дороже других…

Мой юный князь, скажи, что снилось,
Когда ваш сад белынью цвел?
И на веранде ночь клубилась,
И тюль волнился, как подол…

Ты думал, это ночь мерцала,
Цветов раскидывая сеть?
За кружевами – я стояла,
Тебя пытаясь рассмотреть.

Твои отроческие плечи…
Черничный взгляд мой – вихрь огня…
Пять долгих лет до нашей встречи,
Когда коснешься ты меня!

Корону снимешь мне речную
И задохнешься – я бела!
Косы тяжелой смоль ночную
Распустишь, не задев крыла…

Не сны твои, не наважденья –
Знай! Я стояла! Там! В шелках!
Но ты забудешь свет виденья,
И я исчезну в лепестках.

Не забывай! Но ты забудешь,
Ты скажешь: Призраки – молва.
Горсть лепестков с подушки сдунешь,
Рванешь лебяжьи кружева…

Я знаю: он несчастней всех,
Хоть ловко носит тогу счастья.
Его улыбка, голос, смех…
На это он великий мастер,
И потому, как чародей,
Легко он вводит в заблужденье
И любознательных людей,
Что счастлив он со дня рожденья.
И только я случайно смог
Понять лишь по одной примете,
Как он жестоко одинок
На этом мнимом белом свете.
Однажды я ему сказал:
«Я рад за вас, что вы счастливы…
Он на меня скосил глаза
И улыбнулся сиротливо.
Теперь все ясно стало мне,
И понял я в одно мгновенье,
Что беспощадное мученье
Он прячет глубоко на дне.
С тех пор его веселый смех,
Остроты, ласковые шутки,
Обворожающие всех,
Мне кажутся насмешкой жуткой.

Чтобы рвануться в схватку, у мужчины
Есть только две достойные причины.
И первая: родной страны защита,
Граница чья пред недругом закрыта.

Вторая — долг, что предками завещан,
Мужчинам всем повелевает он:
Собой рискуя, защищайте женщин,
Как на дуэлях пушкинских времен.

Чтоб песню спеть, от века у мужчины
Есть только две достойные причины.
И первая: любовь к земле родимой,
Которая вошла нам в плоть и в кровь
И сделалась звездой неугасимой.
Вторая — это к женщине любовь!

Это всё неправда. Ты любим.
Ты навек останешься моим.
Ничего тебе я не прощу.
Милых рук твоих не отпущу.
А тебе меня не оттолкнуть,
даже негодуя и скорбя.
Как я вижу твой тернистый путь,
скрытый, неизвестный для тебя.
Только мне под силу, чтоб идти —
мне — с тобой по твоему пути…

Позволь мне как другу — не ворогу
руками беду развести.
Позволь мне с четыре короба
сегодня тебе наплести.

Ты должен поверить напраслинам
на горе, на мир, на себя,
затем что я молодость праздную,
затем что люблю тебя.

Ты у жизни мною добыт,
словно искра из кремня,
чтобы не расстаться, чтобы
ты всегда любил меня.
Ты прости, что я такая,
что который год подряд
то влюбляюсь, то скитаюсь,
только люди говорят…

Друг мой верный, в час тревоги,
в час раздумья о судьбе
все пути мои, дороги
приведут меня к тебе,
все пути мои, дороги
на твоем сошлись пороге…

Я ж сильней всего скучаю,
коль в глазах твоих порой
ласковой не замечаю
искры темно-золотой,
дорогой усмешки той —
искры темно-золотой.

Не ее ли я искала,
в очи каждому взглянув,
не ее ли высекала
в ту холодную весну?..

Настоящий мужчина — он никогда
Не валяется долго в постели,
Душ включает, а там — ледяная вода,
Но сначала, конечно, гантели.

Настоящий мужчина побреет лицо
Перед тем, как идти на работу,
А на завтрак ему непременно яйцо,
Крепкий кофе и два бутерброда.

Настоящий мужчина — я буду таким!
Не боюсь я ушибов, царапин,
Я на папу смотрю, повторяю за ним,
Я же сын настоящий. Я — папин!

В чащах, в болотах огромных,
У оловянной реки,
В срубах мохнатых и темных
Странные есть мужики.

Выйдет такой в бездорожье,
Где разбежался ковыль,
Слушает крики Стрибожьи,
Чуя старинную быль.

С остановившимся взглядом
Здесь проходил печенег…
Сыростью пахнет и гадом
Возле мелеющих рек.

Вот уже он и с котомкой,
Путь оглашая лесной
Песней протяжной, негромкой,
Но озорной, озорной.

Путь этот — светы и мраки,
Посвист разбойный в полях,
Ссоры, кровавые драки
В страшных, как сны, кабаках.

В гордую нашу столицу
Входит он — Боже, спаси!-
Обворожает царицу
Необозримой Руси

Взглядом, улыбкою детской,
Речью такой озорной,-
И на груди молодецкой
Крест просиял золотой.

Как не погнулись — о горе!-
Как не покинули мест
Крест на Казанском соборе
И на Исакии крест?

Над потрясенной столицей
Выстрелы, крики, набат,
Город ощерился львицей,
Обороняющей львят.

«Что ж, православные, жгите
Труп мой на темном мосту,
Пепел по ветру пустите…
Кто защитит сироту?

В диком краю и убогом
Много таких мужиков.
Слышен но вашим дорогам
Радостный гул их шагов».

Наплывала тень… Догорал камин,
Руки на груди, он стоял один,

Неподвижный взор устремляя вдаль,
Горько говоря про свою печаль:

«Я пробрался в глубь неизвестных стран,
Восемьдесят дней шел мой караван;

Цепи грозных гор, лес, а иногда
Странные вдали чьи-то города,

И не раз из них в тишине ночной
В лагерь долетал непонятный вой.

Мы рубили лес, мы копали рвы,
Вечерами к нам подходили львы.

Но трусливых душ не было меж нас,
Мы стреляли в них, целясь между глаз.

Древний я отрыл храм из-под песка,
Именем моим названа река.

И в стране озер пять больших племен
Слушались меня, чтили мой закон.

Но теперь я слаб, как во власти сна,
И больна душа, тягостно больна;

Я узнал, узнал, что такое страх,
Погребенный здесь, в четырех стенах;

Даже блеск ружья, даже плеск волны
Эту цепь порвать ныне не вольны…»

И, тая в глазах злое торжество,
Женщина в углу слушала его.

Его глаза — подземные озера,
Покинутые царские чертоги.
Отмечен знаком высшего позора,
Он никогда не говорит о Боге.

Его уста — пурпуровая рана
От лезвия, пропитанного ядом;
Печальные, сомкнувшиеся рано,
Они зовут к непознанным усладам.

И руки — бледный мрамор полнолуний,
В них ужасы неснятого проклятья,
Они ласкали девушек-колдуний
И ведали кровавые распятья.

Ему в веках достался странный жребий —
Служить мечтой убийцы и поэта,
Быть может, как родился он — на небе
Кровавая растаяла комета.

В его душе столетние обиды,
В его душе печали без названья.
На все сады Мадонны и Киприды
Не променяет он воспоминанья.

Он злобен, но не злобой святотатца,
И нежен цвет его атласной кожи.
Он может улыбаться и смеяться,
Но плакать… плакать больше он не может.