Матерные нецензурные хулиганские стихи

В Коктебеле, в Коктебеле, у лазурной колыбели
Весь цвет литературы СССР,
А читательская масса где-то рядом греет мясо:
Пляжи для писателей — читателям же хер.

На мужском пустынном пляже
Кверху жопой, скажем, ляжет
Наш дорогой Мирза Турсун-заде.
Он лежит и в ус не дует, и заде своё турсует,
Попивая коньячок или же «Алиготэ»

А все прочие узбеки человек на человеке,
Все скромные герои наших дней,
Из почтенья к славе гения, растянулись на каменьях,
Попивая водочку иль думая о ней.

Зеленея от досады, озираясь на фасады,
Где тут звiсные письменники живуть.
И с подлейшей жаждой мести сочиняют эти песни,
А потом по всей стране со злобою поют.

Что за прекрасная земля вокруг залива Коктебля —
Совхозы, бл*, колхозы, бл*, природа.
Но портят эту красоту сюда приехавшие ту-
…неядцы, бл*, моральные уроды.

Спит тунеядец под кустом, не занимается трудом
И спортом, бл*, и спортом, бл*, и спортом.
Не видно даже брюк на них, одна девчонка на троих
И шорты, бл*, и шорты, бл*, и шорты.

Вид у девчонки страшно гол,
Куда смотрели комсомол
И школа, бл*, и мама, бл*, и папа.
Один купальничек на ней, а под купальничком, ей-ей,
Всё голо, бл*, всё голо, бл*, всё голо.

Сегодня парень пунши пьёт, а завтра планы продаёт
Родного, бл*, совейского завода.
Сегодня парень в бороде, а завтра где — в НКВДе.
Свобода, бл*, свобода, бл*, свобода.

Наконец из Кенигсберга
Я приблизился к стране,
Где не любят Гуттенберга
И находят вкус в г*вне.
Выпил русского настою,
Услыхал «еб*ну мать»,
И пошли передо мною
Рожи русские плясать.

Вдали от бранного огня
Вы видите, как я тоскую.
Мне надобно судьбу иную —
Пустите в Персию меня!
Наш коммисариат закрылся,
Я таю, сохну день от дня,
Взгляните как я истомился, —
Пустите в Персию меня!
На все мои вопросы: «Хуя!» —
Вы отвечаете, дразня,
Но я Вас, право, поцелую,
Коль пустят в Персию меня.

Ты разве женщина? О нет!
Наврали все, что ты такая.
Ведь я, как пугало, одет,
А ты меня не избегаешь.

Пусть у других в карманах тыщи,
Но — не кокетка и не бл*дь —
Поэзия приходит к нищим,
Которым нечего терять.

…чем повесть о причудах русской совести

Имея, что друзьям сказать,
мы мыслим — значит, существуем;
а кто зовет меня дерзать,
пускай кирпич расколет хуем.

Питая к простоте вражду,
подвергнув каждый шаг учету,
мы даже малую нужду
справляем по большому счету.

Руководясь одним рассудком,
заметишь вряд ли, как не вдруг
душа срастается с желудком
и жопе делается друг.

Сломав березу иль осину, подумай —
что оставишь сыну?
Что будет сын тогда ломать?
Остановись, ебена мать!

От желчи мир изнемогает,
планета печенью больна,
гавно гавном гавно ругает,
не вылезая из гавна.

Эасрав дворцы до вида хижин
и жизнь ценя как чью-то милость,
палач гуляет с тем, кто выжил,
и оба пьют за справедливость.

Когда мила родная сторона,
которой возлелеян и воспитан,
то к ложке ежедневного гавна
относишься почти что с аппетитом.

Раньше каждый бежал на подмогу,
если колокол звал вечевой;
отзовется сейчас на тревогу
только каждый пузырь мочевой.

Добро — это талант и ремесло
стерпеть и пораженья и потери;
добро, одолевающее зло, —
как Моцарт, отравляющий Сальери.

По обе стороны морали
добра и зла жрецы и жрицы
так безобразно много срали,
что скрыли контуры границы.

Мне, Господь, неудобно просить,
но коль ясен Тебе человек,
помоги мне понять и простить
моих близких, друзей и коллег.

Даже пьесы на краю,
даже несколько за краем
мы играем роль свою
даже тем, что не играем.

Возможность лестью в душу влезть
никак нельзя назвать растлением,
мы бескорыстно ценим лесть
за совпаденье с нашим мнением.

Пылко имитируя наивность,
но не ослабляя хватки прыткой,
ты похож на девичью невинность,
наскоро прихваченную ниткой.

Свихнулась природа у нас в зоосаде
от липкого глаза лихих сторожей,
и стали расти безопасности ради
колючки вовнутрь у наших ежей.

Эабавен русской жизни колорит,
сложившийся за несколько веков:
с Россией ее совесть говорит
посредством иностранных языков.

Я государство вижу статуей:
мужчина в бронзе, полный властности,
под фиговым листочком спрятан
огромный орган безопасности.

Растет лосось в саду на грядке,
потек вином заглохший пруд;
в российской жизни все в порядке;
два педераста дочку ждут.

На наш барак пошли столбы
свободы, равенства и братства;
все, что сработали рабы,
всегда работает на рабство.

Не тиражируй, друг мой, слухов,
компрометирующих власть;
ведь у недремлющего уха
внизу не хер висит, а пасть.

Открыв сомкнуты негой взоры,
Россия вышла в неглиже
навстречу утренней Авроры,
готовой к выстрелу уже.

День Конституции напомнил мне
усопшей бабушки портрет:
портрет висит в парадной комнате,
а бабушки давно уж нет.

Россия — странный садовод
и всю планету поражает,
верша свой цикл наоборот:
сперва растит, потом сажает.

Всю жизнь философ похотливо
стремился истине вдогон;
штаны марксизма снять не в силах —
чего хотел от бабы он?

Смешно, когда толкует эрудит
о тяге нашей к дружбе и доверию;
всегда в России кто-нибудь сидит:
одни — за дух, другие — за материю.

Плодит начальников держава,
не оставляя чистых мест;
где раньше лошадь вольно ржала,
теперь начальник водку ест.

Ошалев от передряг,
спотыкаясь, как калеки,
мы вернули бы варяг,
но они сбежали в греки.

Моей бы ангельской державушке —
два чистых ангельских крыла;
но если был бы хуй у бабушки,
она бы дедушкой была.

Российская лихая птица-тройка
со всех концов земли сейчас видна,
и кони бьют копытами так бойко,
что кажется, что движется она.

Моя империя опаслива:
при всей своей державной поступи
она привлечь была бы счастлива
к доносной службе наши простыни.

I

Парнасских девок презираю,
Не к ним мой дух теперь летит,
Я Феба здесь не призываю,
Его хуй вял и не сердит.
Приап, все мысли отвлекаешь,
Ты борзым хуем проливаешь
Заёбин реки в жирну хлябь.
Взволнуй мне кровь витийским жаром,
Который ты в восторге яром
Из пылких муд своих заграбь.

II

Дрочи всяк хуй и распаляйся,
Стекайтесь бляди, блядуны,
С стремленьем страстным всяк пускайся
Утех сладчайших в глубины.
О! как все чувствы восхитились,
Какие прелести открылись;
Хуёв полки напряжены,
Елды премногие засканы
И губы нежных пизд румяны,
Любовной влагой взмочены.

III

Ах, как не хочется осавить
Драгих сокровищ сих очам,
Я в весь мой век потщусь их славить,
Не дам умолкнуть я устам.
Златые храмы да построят
И их туда внесши дозволят
Приапу и ебакам в честь,
Заёбин в жертву там расставят,
Хуёв в священники представят –
Сей чин кому, кроме их, снесть?

IV

Животные, что обитают
В землях, в морях, в лесах, везде,
Сию нам правду подтверждают –
Без ебли не живут нигде.
Пары вверху с парами трутся,
Летают птицы и ебутся;
Как скоро лишь зачался свет,
Пизды хуев все разоряют,
Пизды путь к счастью отворяют,
Без пизд хуям отрады нет.

V

Герои, вам я насмехаюсь,
Скупых я не могу терпеть,
Ничем в сём мире не прельщаюсь,
Хочу лишь в воле жить и есть.
Ахиллес грады разоряет
И землю кровью обагряет,
Пизду зрит у скамандрских струй,
Но что ж, не мимо ли проходит,
Никак он дрочит и наводит
В нея победносный хуй.

Лишь только рифмачи в беседе где сойдутся,
То молвив слова два, взлетают на Парнас,
О преимуществе кричать они соймутся.
Так споря, вот один вознёс к другому глас:
– Но если ты пиит, скажи мне рифму к Ниобу.
Другой ответствовал: – Я мать твою ебу.

Повздорил некогда ленивый хуй с пиздою,
С задорной блядкою, прямою уж звездою.
Пизда, его браня, сказала: «Ты дурак,
Ленивый сукин сын, плешивый чорт, елдак».
Взбесился хуй тогда, в лице переменися,
Надулся, покраснел и в кость вдруг претворился,
За губы и усы пизду он вдруг схватил
И на плешь на свою с куфьёю посадил

Нерукотворный труд, создание Природы,
Грядут тобой во все концы земли народы,
Стоишь, как свет, и пасть не придёт череда,
Ты цель всех наших дум и путь в живот, пизда.

I

О! общая людей страда,
П*зда, весёлостей всех мать,
Начало жизни и прохлада,
Тебя хочу я прославлять.
Тебе воздвигну храмы многи
И позлащённые чертоги
Созижду в честь твоих доброт,
Усыплю путь везде цветами,
Твою пещеру с волосами
Почту богиней всех красот.

II

Парнасски Музы с Аполлоном,
Подайте мыслям столько сил,
Каким, скажите, петь мне тоном
Прекрасно место женских тел?
Уже мой дух в восторг приходит,
Дела ея на мысль приводит
С приятностью и красотой.
— Скажи, — вещает в изумленьи, —
В каком она была почтеньи,
Когда ещё тёк век златой?

III

Ея пещера хоть вмещает
Одну зардевшу тела часть,
Но всех сердцами обладает
И всех умы берёт во власть.
Куда лишь взор и обратится,
Треглавый Цербер усмирится,
Оставит храбрость Ахиллес,
Плутон во аде с бородою,
Нептун в пучине с острогою
Не учинят таких чудес.

IV

Юпитер громы оставляет,
Снисходит с неба для нея,
Величество пренебрегает
Приемет низкость на себя;
Натуры чин преобращает,
В Одну две ночи он вмещает,
В Алкменину влюбившись щель.
Из бога став Амфитрионом,
Пред ней приходит в виде новом,
Попасть желая в нижну цель.

V

Плутон, пленённый Прозерпиной,
Идёт из ада для нея,
Жестокость, лютость со всей силой
Побеждены пиздой ея.
Пленивши Дафна Аполлона,
Низводит вдруг с блестяща трона,
Сверкнув дырой один лишь раз.
Вся сила тут не помогает,
В врачестве пользы уж не знает,
Возводит к ней плачевный глас.

VI

Представь героев прежних веков,
От коих мир весь трепетал,
Представь тех сильных человеков,
Для коих свет обширный мал, —
Одной ей были все подвластны,
Счастливы ею и бесчастны,
Все властию ея одной
На верх Олимпа подымались
И в преисподню низвергались
Ея всесильною рукой.

VII

Где храбрость, силу и геройство
Девал пресильный Геркулес,
Где то осталось благородство,
Которым он достиг небес?
Пока он не видал Амфалы,
Страны от взору трепетали,
Увидя, Тартар весь стенал.
Пизда ея его смутила,
Она оковы наложила,
Невольником Амфалы стал.

VIII

Представь на мысль плачевну Трою,
Красу пергамския страны,
Что опровержена войною
Для Менелаевой жены.
Когда бы не было Елены,
Стояли бы троянски стены
Чрез многи тысячи веков,
Пизда ея одна прельстила,
Всю Грецию на брань взмутила
Против дарданских берегов.

IX

Престань, мой дух, прошедше время
На мысль смущённу приводить.
Представь, как земнородных племя
Приятностьми пизда сладит.
Она печали все прогонит,
Всю скорбь в забвение приводит,
Одно веселье наших дней!
Когда б её мы не имели,
В несносной скуке бы сидели,
Сей свет постыл бы был без ней.

Х

О, сладость, мыслям непонятна,
Хвалы достойная п*зда,
Приятность чувствам необъятна,
Пребудь со мною навсегда!
Тебя одну я чтити буду
И прославлять хвалами всюду,
Пока мой х*й пребудет бодр,
Всю жизнь мою тебе вручаю,
Пока дыханье не скончаю,
Пока не сниду в смертный одр.

У Мухи с Муравьём случился спор и злоба,
Которая из них честнее есть особа.
Во-первых начала так Муха говорить:
«Ты можешь ли себя со мною в чём сравнить?
Я наперёд от жертв богов сама вкушаю,
На всё зрю, как в местах священных обитаю,
На царскую главу сажусь, когда хочу,
Жён знатнейших уста, лобзая, щекочу,
Довольна лучшим всем без всей заботы лежа.
Случалось ли тебе подобно что, невежа?» —
«Бесспорно обще жить с богами славно есть,
Но сделает сие тому велику честь,
Кто званой благости бывает их прикосен,
А не такому, кто приходит им несносен.
Что ж вспоминаешь ты царей, лобзанье жён,
Тем хвастаешь, с чем стыд быть должен сопряжён
И что на языке держать учтивость судит;
Доступна к алтарям, но прочь лететь всяк нудит;
Хотя заботы нет, однак ты не бедна,
Да в нужном случае нища и голодна.
А я как на зиму по зёрнышку таскаю,
Кормящуюсь тебя вкруг стен дерьмом видаю.
Лишь летом ты жужжишь, а как пришла зима,
То, с стужи околев, бываешь вдруг нема.
Я ж, в тёплой хижине покоясь, вижу панство.
Итак, зажми свой рот, пустое брося чванство».

Тщеславных похвальба и обычайна спесь,
А слава истинна всех честных зрится здесь.

Ко стенке приклонясь, журит Гаврилу Анна:
– Высоко, простячок, потрафил ты неладна;
О, низко уж теперь, — она ему ворчит.
– Ну вставь ин ты сама, — он с сердцем говорит.

I

Гудок, не лиру принимаю,
В кабак входя, не на Парнас;
Кричу и глотку раздираю,
С бурлаками взнося мой глас:
«Ударьте в бубны, барабаны,
Удалы добры молодцы,
В тазы и логики, в стаканы,
*
Фабришны славные певцы!
Трюх-трях сыра земля с горами,
*
Тряхнись, синё море, мудами!»

II

Хмельную рожу, забияку,
Рвача, всесветна пройдака,
Борца, бойца пою, пиваку,
Ширяя в плечах бузника.
Молчите, ветры, не бушуйте,
Не троньтесь, дебри, древеса,
Лягушки в тинах не шурмуйте,
Внимайте, стройны небеса.
Между кулашного я боя
Узрел тычков, пинков героя.

*
III

С своей, Гомерка, балалайкой
И ты, Вергилишка, с дудой,
С троянской вздорной греков шайкой
Дрались, что куры пред стеной.
Забейтесь в щель и не ворчите,
И свой престаньте бредить бред,
Сюда вы лучше поглядите!
Иль здесь голов удалых нет?
Бузник Гекторку, если в драку,
Прибьёт как стерву и собаку.

IV

О ты, Силен, наперсник сына
Семелы ражей красной муж,
Вином раздута животина,
Герой во пьянстве жадных душ,
Нектаром брюхо наливаешь,
Смешав себе с вином сыты,
Ты пьёшь, — меня позабываешь
И пить не дашь вина мне ты?
*
Ах, будь подобен Ганимеду,
Подай вина мне, пива, меду!

V

Вино на драку вспламеняет,
Даёт оно в бою задор,
Вино пизду разгорячает,
С вином смелее крадет вор.
Дурак напившися — умнее,
Затем, что боле говорит,
С вином и трус живёт смелее,
И стойче хуй с вина стоит,
С вином проворней блядь встречает,
Вином гортань, язык вещает!

VI

Хмельной баханта целовальник,
Ты дал теперь мне пить, крючок;
Буян я сделался, охальник,
Гремлю уж боле как сверчок.
Хлебнул вина – разверзлась глотка,
Вознёсся голос до небес,
Ревёт во мне и хмель и водка,
Шумит дуброва, воет лес,
Трепещет твердь и бездны бьются,
Пыль, дым в полях, прах, вихрь несутся.

*
VII

Восторгом я объят великим,
Кружится буйна голова;
Ебал ли с жаром кто толиким,
Пизда чтоб шамкала слова?
Он может представленье точно
Огню днесь сделать моему,
Когда пизде уж будет сочно,
Колика сладость тут уму!
Муде пизду по губам плещут,
Душа и члены в нас трепещут!

VIII

Со мной кто хочет видеть ясно,
Возможно зреть на блюде как,
Виденье страшно и прекрасно –
Взойди ко мне тот на кабак.
Иль, став где выше на карету,
Внимай преславные дела,
*
Чтоб лучше возвестити свету,
Стена, котора прогнила,
Которая склонилась с боем,
Котора тыл дала героям.

IX

Между хмельнистых лбов и рдяных,
Между солдат, между ткачей,
Между холопов, бранных, пьяных,
Между драгун, между псарей
Алёшку вижу я стояща,
Ливрею синюю спустив,
Разить противников грозяща,
Скулы имея взор морщлив,
Он руки спешно простирает,
В висок ударить, в жабр жадает.

*
X

Зевес, с сердитою биткою
По лбам щелкавши кузнецов,
Не бил с свирепостью такою,
С какой он стал карать бойцов,
Раскрасивши иному маску,
Зубов повыбрал целый ряд,
Из губ пустив другому краску,
Пихнул его в толпу назад,
Сказал: «Мать в рот всех наебаюсь,
Таким я говнам насмехаюсь!»

XI

Не слон ети слониху хочет,
Ногами бьёт, с задору ржёт,
Не шмат его в пизде клокочет,
Когда уж он впыхах ебёт, —
Бузник в жару тут стоя рвётся,
И глас его, как сонмов вод
В дыре Плутона раздаётся,
Живых трепещет, смертных род.
Голицы прочь, бешмет скидает,
Дрожит, в сердцах отмстить желает.

XII

Сильнейшую узревши схватку
И стену где холоп пробил,
Схватил с себя, взял в зубы шапку,
По локти длани оголил.
Вскричал, взревел он страшным зевом:
«Небось, ребята! Наши – стой!»
Земля подвиглась, горы с небом,
Приял бурлак тут бодрость в строй.
Уже камзолы уступают,
Уже брады поверх летают.

XIII

Пошёл бузник — тускнеют вежды,
Исчез от пыли свет в глазах,
Летят клочки власов, одежды,
Гремят щелчки, тузы в боках.
Как тучи с тучами сперлися
Секут огнём друг друга мрак,
Как сильны вихри сорвалися,
Валят древа, туманят зрак –
Стеной так в стену ударяют,
Меж щёк, сверх глав тычки сверкают.

XIV

О, бодрость, сила наших ве&x301;ков,
Потомкам дивные дела!
О, храбрость пьяных человеков,
Вином скреплённые чресла.
Когда б старик вас зрел с дубиной,
Которой чу&x301;довищ побил,
Которой бодрою елдиной
Сто пизд, быв в люльке, проблудил,
Предвидя сии перемены,
Не лез бы в свет он из Алкмены.

XV

Бузник не равен Геркулесу,
Вступив вразмашку, начал пхать,
И самому так ввек Зевесу
Отнюдь мудом не раскачать.
Кулак его везде летает,
Крушит он зубы внутрь десён,
Как гром он уши поражает,
Далече слышен в жопе звон,
Трепещет сердце, печень бьётся,
В портках с потылиц отдаётся.

XVI

Нашла коса на твёрдый камень,
Нашёл на доку дока тут,
Блестит в глазах их ярость, пламень,
Как страшны оба львы ревут,
Хребты имеющи согбенны,
Претвёрдо берцы утвердив,
Как луки мышцы напряженны,
Стоят, взнося удар пытлив,
Друг друга в силе искушают,
Махнув вперёд, назад ступают.

XVII

Недолго длилася размашка,
Алёшка двинул в жабры, в зоб,
Но пёстрая в ответ рубашка –
Лизнул бузник Алёшку в лоб,
Исчезла бодрость вмиг, отвага,
Как сноп упал, чуть жив лежит,
В крови уста, а в жопе брага,
Руда из ноздрь ручьём бежит,
Скулистое лицо холопа
Не стало рожа, стало жопа.

XVIII

На падшего бузник героя
Других бросает, как ребят.
Его не слышно стона, воя,
Бугры на нём людей лежат.
Громовой плешью так Юпитер,
Прибив гигантов, бросил в ад,
Надвигнув Этну, юшку вытер –
Бессилен встати Энцелад,
Он тщетно силы собирает,
Трясёт плечми и тягость пхает.

XIX

Как ветр развеял тонки прахи,
Исчез и дым, и дождь, и град,
Прогнали пёстрые рубахи
Так вмах холопей и солдат,
Хребет, затылок окровлённый,
Несут оне с собою страх,
Фабришны вовсе разъярённы
Тузят вослед их в сильный мах.
*
Меж стен открылось всюду поле,
Бузник не зрит противных боле.

XX

С горы на красной колымаге
Фетидин сын уж скачет вскок,
Затем, что ночь прошед в овраге,
Фату развесила платок,
Тем твердь и море помрачились,
А он с великого стыду,
Когда Диана заголилась,
Ушёл спать к матери в пизду.
Тогда земля оделась тьмою,
А тем конец пришёл дню боя.

*
XXI

Главу подъяв, разбиты нюни
Лежат в пыли прибиты в гроб,
Точат холопы красны слюни,
Возносят к небу жаркой вопль.
Фабришны славу торжествуют
И бузника вокруг идут,
Кровавы раны показуют,
Победоносну песнь поют,
Гласят врагов ступлёно жало,
Гулять восходят на кружало.

*
XXII

Уже гортани заревели,
И слышен стал бубенцев звук,
Уже стаканы загремели
И ходят сплошь из рук вокруг.
Считают все свои трофеи,
Который что в бою смахал,
Уже пошли врасплох затеи,
Иной, плясав, себя сломал.
Как вдруг всё зданье потряслося,
Вино и пиво разлилося.

XXIII

Не грозна туча, вред носивша,
В эфир внезапно ворвалась,
Не жирна влажность, огнь родивша,
На землю вдруг с небес снеслась –
Солдат то куча раздражённых,
Сбежав с верхов кабацких вмах,
Мечей взяв острых, обнажённых,
Неся эфес в своих руках,
Кричат, как тигры, устремившись:
«Руби, коли!» — в кабак вломившись.

XXIV

Тревога грозна, ум мятуща,
Взмутила всем боязнь в сердцах.
Бород толпа, сего не ждуща,
Уже взнесла трусливый шаг,
Как вдруг бузник, взывая смело,
Кричит: «Постой, запоры дай!»
Взгорелась брань, настало дело.
«Смотри, — вопит, — не выдавай!»
Засох мой рот, пришла отважность,
В штанах я страху слышу влажность.

Желанья завсегда заики устремлялись,
И сердце, и душа, и мысли соглашались,
Жестоку чтоб открыть его к любезной страсть,
Смертельную по ней тоску, любови власть.
Но как его язык с природна онеменья
Не мог тогда сказать ни слова ей реченья,
То, вынувши он хуй, глазами поморгал
И немо сию речь насильно проболтал:
«Сударыня, меня извольте извинити,
Он нужду за меня всю может изъяснити».

← Предыдущая Следующая → 1 2 3 4 ... 6
Показаны 1-15 из 86