Матерные стихи Александра Пушкина: Пошлые хулиганские

С позволения сказать,
Я сердит на вас ужасно,
Нет! — вы просите напрасно;
Не хочу пера марать;
Можно ль честному поэту
Ставить к каждому куплету:
«С позволения сказать»?

С позволения сказать,
Престарелые красотки,
Пересчитывая четки,
Станут взапуски кричать:
«Это что?» — Да это скверно!
Сочинитель песни, верно,
С позволения сказать…

С позволения сказать,
Есть над чем и посмеяться;
Надо всем, друзья, признаться,
Глупых можно тьму сыскать
Между дам и между нами,
Даже, даже… меж царями,
С позволения сказать.

С позволения сказать,
Доктор мой кнута достоин,
Хоть он трус, хоть он не воин,
Но уж мастер воевать,
Лечит делом и словами,
Да потом и в гроб пинками,
С позволения сказать.

С позволения сказать,
Моськина, по мне, прекрасна.
Знаю, что она опасна:
Мужу хочется бодать;
Но гусары ведь невинны,
Что у мужа роги длинны,
С позволения сказать.

С позволения сказать,
Много в свете рифмодеев,
Все ученых грамотеев,
Чтобы всякий вздор писать;
Но, в пример и страх Европы,
Многим можно б высечь <жопы>,
С позволения сказать.

Сводня грустно за столом
Карты разлагает.
Смотрят барышни кругом,
Сводня им гадает:
«Три девятки, туз червей
И король бубновый —
Спор, досада от речей
И притом обновы…

А по картам — ждать гостей
Надобно сегодня».
Вдруг стучатся у дверей;
Барышни и сводня
Встали, отодвинув стол,
Все толкнули <целку>,
Шепчут: «Катя, кто пришел?
Посмотри хоть в щелку».

Что? Хороший человек…
Сводня с ним знакома,
Он <с бл*дями> целый век,
Он у них, как дома.
<Бл*ди> в кухню руки мыть
Кинулись прыжками,
Обуваться, пукли взбить,
Прыскаться духами.

Гостя сводня между тем
Ласково встречает,
Просит лечь его совсем.
Он же вопрошает:
«Что, как торг идет у вас?
Барышей довольно?»
Сводня за щеку взялась
И вздохнула больно:

«Хоть бывало худо мне,
Но такого горя
Не видала и во сне,
Хоть бежать за море.
Верите ль, с Петрова дня
Ровно до субботы
Все девицы у меня
Были без работы.

Четверых гостей, гляжу,
Бог мне посылает.
Я <бл*дей> им вывожу,
Каждый выбирает.
Занимаются всю ночь,
Кончили, и что же?
Не платя, пошли все прочь,
Господи мой боже!»

Гость ей: «Право, мне вас жаль.
Здравствуй, друг Анета,
Что за шляпка! что за шаль,
Подойди, Жанета.
А, Луиза, — поцелуй,
Выбрать, так обидишь;
Так на всех и <встанет х*й>,
Только вас увидишь».

«Что же, — сводня говорит, —
Хочете ль Жанету?
В деле так у ней горит
Иль возьмете эту?»
Бедной сводне гость в ответ:
«Нет, не беспокойтесь,
Мне охоты что-то нет,
Девушки, не бойтесь».

Он ушел — все стихло вдруг,
Сводня приуныла,
Дремлют девушки вокруг,
Свечка
Сводня карты вновь берет,
Молча вновь гадает,
Но никто, никто нейдет —
Сводня засыпает.

Недавно тихим вечерком
Пришел гулять я в рощу нашу
И там у речки под дубком
Увидел спящую Наташу.
Вы знаете, мои друзья,
К Наташе вдруг подкравшись, я
Поцеловал два раза смело,
Спокойно девица моя
Во сне вздохнула, покраснела;
Я дал и третий поцелуй,
Она проснуться не желала,
Тогда я ей засунул х*й —
И тут уже затрепетала.

Смеетесь вы, что девой бойкой
Пленен я, милой поломойкой.

Она не старая мигушка,
Не кривожопая вострушка
И не плешивая е*ушка.

I

Однажды зимним вечерком
В бордели* на Мещанской (А: борделе)
Сошлись с расстригою* попом (А: расстриженным)
Поэт, корнет уланской*, (А: уланский)
Московский модный молодец,
Подьячий из Сената,
Да* третьей гильдии купец, (А: И)
Да пьяных два солдата.
Всяк пуншу осушил* бокал, (А: осушив)
Лег с блядью молодою
И на постели откачал
Горячею елдою.

II

Кто всех задорнее ебет?
Чей хуй средь битвы рьяной
Пизду курчавую дерет,
Горя, как столб румяный?* (В: багряный)
О землемер и пизд, и жоп,
Блядун трудолюбивый!
Хвала тебе, расстрига-поп,
Приапа жрец ретивый!
В четвертый раз ты плешь впустил
И снова щель раздвинул*, (А: раздвинув)
В четвертый принял, вколотил…* (А: в четвертый раз принял, вклотил)
И хуй повисший вынул!

III

Повис! Вотще своей рукой
Елду Малашка дрочит,
И плешь сжимает пятерней,
И волосы ерошит*. (В: клокочит)
Вотще под бешеным попом
Лежит она, тоскует,
И ездит по брюху верхом,
И в ус его целует…
Вотще! Елдак лишился сил,
Как воин в тяжкой брани,
Он пал, главу свою склонил
И плачет в нежны* длани. (А: нежной)

IV

Так иногда поэт Хвостов,
Обиженный природой,
Во тьме полуночных часов
Корпит над хладной одой.
Пред ним несчастное дитя:
И вкривь, и вкось, и прямо
Он слово звучное, кряхтя*, (А: крегтя)
Ломает* в стих упрямо*. (Б: Толкает) (А: упрямый; Б: упрямой)
Так блядь трудилась над попом,
Но не было успеха:
Не становился плут дыбом*, (В: хуй столбом)
Как будто бы для смеха.

V

Зарделись щеки, бледный лоб
Стыдом воспламенился,
Готов вскочить расстрига-поп
И* вдруг остановился. (В: Но)
Он видит: в ветхом сертуке,
С спущенными штанами,
С хуиной длинною* в руке, (В: толстою)
С отвисшими мудами* (А: мудями)
Явилась тень, идет к нему
Дрожащими стопами,
Сияя сквозь ночную тьму
Огнистыми очами.

VI

«Что сделалось с детиной* тут?» — (А: детине)
Спросило привиденье.
«Лишился пылкости я муд,
Елдак в изнеможенье,
Предатель хилый* изменил, (В: Лихой предатель)
Не хочет уж* яриться», — (В: хуй)
«Почто ж, ебена мать, забыл
Ты мне в беде молиться?»
«Но кто ты?» — молвил Ебаков,
Вздрогнув от удивленья.
«Твой друг, твой гений я, Барков»,
Вещало привиденье.

VII

И* страхом пораженный поп (А: Тут)
Не смог сказать ни слова.
Свалился на пол, будто* сноп (А: словно)
К портищам он* Баркова, (А: ногам тени)
«Восстань, любезный Ебаков,
Восстань! Повелеваю!
Всю ярость праведных хуев
Тебе я возвращаю.
Поди, еби Малашку вновь!»
О чудо! Хуй ядреный
Встает, Кипит в мудищах кровь* (В: Встает, краснеет плешь, как кровь)
И кол торчит взъяренный (В5 Торчит, как кол вонзенный)

VIII

«Ты видишь, — продолжил* Барков, — (А: продолжал)
Я вмиг тебя избавил.
Но слушай: изо всех певцов
Никто меня не славил.
Никто! Так мать же* их в пизду! (А: я)
Хвалы мне их не нужны!
Лишь от тебя услуги* жду: (А: услуг я)
Пиши в часы досужны!
Возьми задорный* мой гудок, (А: проворный)
Играй* во что попало; (А: Гуди)
Вот звонки струны, вот смычок,
Ума в тебе немало.

IX

Не пой лишь так, как пел Бобров, (А: утеряна средняя строфа * Восстановлена Б. В. Томашевским)
Ни Шаликова* тоном, (Б, В: Шелехова)
Шихматов, Палицын*, Хвостов (Б: Палисин)
Прокляты Аполлоном.
И что за нужда подражать
Бессмысленным поэтам?
Последуй ты, ебена мать
Моим благим советам.
И будешь из певцов певец,
Клянусь моей* елдою. (А: я в том)
Ни чорт, ни девка, ни чернец
Не вздремлют* под тобою!» (Б: вздемлют)

Х

«Барков! Доволен будешь* мной!»- (А: будет)
Провозгласил детина.
И вмиг исчез призрак ночной*, (А: Исчез призрак полунагой)
И мягкая перина
Под милой жопой красоты
Не раз потом измялась.
И блядь во блеске наготы
Насилу с ним рассталась.
И* вот яснеет свет дневной; (В: Но)
Как будто плешь багрова* (В: И будто плешь Баркова)
Явилось солнце под горой
Средь неба голубого.

XI

И стал трудиться* Ебаков, (В: поэтом)
Ебет и* припевает, (В: да)
Везде гласит: «Велик Барков!»
Попа сам Феб венчает.
Пером владеет, как елдой,
Певцов он всех славнее,
В трактирах, в кабаках герой,
На бирже всех сильнее!
И стал ходить из края в край
С гудком, с смычком, с мудами,
И на Руси воззвал он* рай (А: вкушает)
Бумагой и пиздами.

XII

И там, где вывесной* елдак В: вывеской)
На низкой, ветхой кровле
И там, где только спит монах,
И в капищах торговли,
Везде затейливый пиит
Поет свои куплеты
И всякий божий день* твердит (А: раз в уме)
Баркова все советы.
И бабы, и хуистый пол
Дрожа ему внимали,
И только перед ним подол
Девчонки задирали.

XIII

И стал расстрига-богатырь
Как в масле сыр кататься,
Однажды в женский монастырь,
Как начало смеркаться,
Приходит тайно Ебаков
И звонкими струнами
Воспел победу елдаков
Над юными пиздами.
И стариц нежный секелек
Заныл и зашатался…
Как* вдруг — ворота на замок, (А: И)
И пленным поп остался.

XIV

И* в келью девы повели (В: Вот)
Поэта Ебакова;
Постель там шаткая, в пыли,
Является дубова.
И поп в постелю нагишом
Ложится поневоле.
И вот игуменья с попом
В обширном ебли поле.
Отвисли титьки до пупа,
И щель идет вдоль брюха;
Тиран для бедного попа
Проклятая старуха!

XV

Честную матерь откачал
Пришлец благочестивый
И ведьме страждущей вещал
Он с робостью* стыдливой: (А: радостью)
«Какую плату восприму?»
«А-а, мой свет*, какую? (В: сын)
Послушай: скоро твоему
Не будет силы хую;
Тогда ты будешь каплуном,
И мы прелюбодея
Закинем в нужник вечерком
Как жертву Асмодея!»

XVI

О ужас! Бедный мой певец!
Что станется с тобою?
Уж близок дней твоих конец,
Уж ножик над елдою!..
Напрасно еть усердно мнишь
Девицу престарелу,
Ты блядь усердьем* не смягчишь, (А: усердием смягчишь)
Над* хуем поседелу. (В: Под)
Кляни заебины* отца (А: заебина)
И матерну* прореху! (А: матери)
Восплачьте, нежные сердца,
Тут* дело не до смеху! (В: Здесь)

XVII

Проходит день, за ним другой,
Неделя протекает,
А поп в обители святой
Под стражей обитает.
О вид, угодный небесам!
Игуменью седую
Ебет по целым он часам
В пизду ее кривую!
Ебет: но пламенный елдак
Слабеет боле, боле…
Он вянет, как весенний злак,
Скошенный в чистом поле.

XVIII

Увы! Настал ужасный день!
Уж утро пробудилось,
И солнце в сумрачную тень
Лучами водрузилось*, — (А: водружилось)
Но хуй детины не встает,
Несчастный устрашился,
Вотще муде себе трясет,
Напрасно лишь трудился!
Надулся хуй, растет, растет,
Вздымается* ленивый — (А: Подъемлется)
И снова пал, и не встает…
Смирился, горделивый!

XIX

Со скрипом вдруг шатнулась дверь,
Игуменья подходит,
Гласит: «Еще пизду измерь!»
И взорами поводит;
И — в руку хуй. Но он лежит.
Трясет — он не ярится.
Щекочет, нежит… тщетно! — спит,
Дыбом не становится.
«Добро», — игуменья рекла
И вмиг из глаз сокрылась…
Душа в детине замерла,
И кровь остановилась.

XX

Расстригу мучает печаль
И сердце, томно билось…
Но время быстро мчалось вдаль,
Темно уж становилось,
Уж* ночь с ебливою луной (А: И)
На небо наступала;
Уж блядь в постели пуховой
С монахом засыпала.
Купец уж лавку запирал;
Поэты лишь не спали
И, водкою налив бокал,
Баллады сочиняли.

XXI

И в келье тишина была…
Вдруг стены пошатнулись,
Упали святцы со стола,
Листы перевернулись,
И ветер хладный пробежал
В тени угрюмой ночи…
Баркова призрак вдруг предстал
Священника пред очи:
В зеленом ветхом сертуке,
С спущепными штанами,
С хуиной длинною* в руке, (В: толстою)
С отвисшими мудами!* (А: мудями)

XXII

«Скажи, что дьявол повелел?»
«Надейся и страшися!»
«Увы! Что мне дано в удел?
Что жребий мой?» — «Дрочися!»
И грешный стал муде трясти,
Тряс, тряс, и вдруг проворно* (А: Трясет, трясет — и вдруг проворно)
Стал хуй все вверх и вверх расти,
Торчит елдак задорно*. (А: Торчит опять елдак задорно)
Багрова плешь огнем горит*, (А: И может он опять етн.)
Муде* клубятся сжаты: (А: Опять муде)
В могущих жилах* кровь кипит, (А: жилых)
И пышет хуй* мохнатый. (В: керчь)

XXIII

Вдруг начал щелкать ключ в замке,
Дверь с громом отворилась…
И с острым ножиком в руке
Игуменья явилась.
Являет гнев черты лица,
Пылает взор собачий;
Но ебли* грозного певца (В: Но вдруг на)
И хуй попа стоячий
Она узрела*… пала в прах… (В: взглянула)
Со страху обосралась,
Трепещет бедная к слезах…
И с духом тут рассталась!

XXIV

«Ты днесь свободен, Ебаков!»
Вещала тень расстриге, -.
Мой друг! Успел найти Барков
Развязку сей интриге.
«Поди! (отверзта* дверь была) (А: «Беги (открыта)
Тебе не помешают;
Но знай, что добрые дела
По-царски* награждают: (А, В: Святые)
Усердно ты воспел меня,
И вот за то* награда!» (А: тебе)
Сказал, исчез. И здесь, друзья,
Кончается* баллада. (А: Окончилась)

Накажи, святой угодник,
Капитана Борозду,
Разлюбил он, греховодник,
Нашу матушку пи*ду.

Царь Никита жил когда-то
Праздно, весело, богато,
Не творил добра, ни зла,
И земля его цвела.
Царь трудился понемногу,
Кушал, пил, молился богу
И от разных матерей
Прижил сорок дочерей,
Сорок девушек прелестных,
Сорок ангелов небесных,
Милых сердцем и душой.
Что за ножка — боже мой,
А головка, темный волос,
Чудо — глазки, чудо — голос,
Ум — с ума свести бы мог.
Словом, с головы до ног
Душу, сердце всё пленяло;
Одного недоставало.
Да чего же одного?
Так, безделки, ничего.
Ничего иль очень мало,
Всё равно — недоставало.
Как бы это изъяснить,
Чтоб совсем не рассердить
Богомольной важной дуры,
Слишком чопорной цензуры?
Как быть?.. Помоги мне, бог!
У царевен между ног…
Нет, уж это слишком ясно
И для скромности опасно,—
Так иначе как-нибудь:

Я люблю в Венере грудь,
Губки, ножку особливо,
Но любовное огниво,
Цель желанья моего…
Что такое?.. Ничего!..
Ничего иль очень мало…
И того-то не бывало
У царевен молодых,
Шаловливых и живых.
Их чудесное рожденье
Привело в недоуменье
Все придворные сердца.
Грустно было для отца
И для матерей печальных.
А от бабок повивальных
Как узнал о том народ —
Всякий тут разинул рот,
Ахал, охал, дивовался,
И иной, хоть и смеялся,
Да тихонько, чтобы в путь
До Нерчинска не махнуть.
Царь созвал своих придворных,
Нянек, мамушек покорных —
Им держал такой приказ:
«Если кто-нибудь из вас
Дочерей греху научит,
Или мыслить их приучит,
Или только намекнет,
Что? у них недостает,
Иль двусмысленное скажет,
Или кукиш им покажет,—
То — шутить я не привык —
Бабам вырежу язык,
А мужчинам нечто хуже,
Что порой бывает туже».
Царь был строг, но справедлив,
А приказ красноречив;
Всяк со страхом поклонился,
Остеречься всяк решился,
Ухо всяк держал востро
И хранил свое добро.
Жены бедные боялись,
Чтоб мужья не проболтались;

Втайне думали мужья:

«Провинись, жена моя!»
(Видно, сердцем были гневны).
Подросли мои царевны.
Жаль их стало. Царь — в совет;
Изложил там свой предмет:
Так и так — довольно ясно,
Тихо, шепотом, негласно,
Осторожнее от слуг.
Призадумались бояры,
Как лечить такой недуг.
Вот один советник старый
Поклонился всем — и вдруг
В лысый лоб рукою брякнул
И царю он так вавакнул:
«О, премудрый государь!
Не взыщи мою ты дерзость,
Если про плотскую мерзость
Расскажу, что было встарь.
Мне была знакома сводня
(Где она? и чем сегодня?
Верно тем же, чем была).
Баба ведьмою слыла,
Всем недугам пособляла,
Немощь членов исцеляла.
Вот ее бы разыскать;
Ведьма дело всё поправит:
А что надо — то и вставит».
— «Так за ней сейчас послать!—
Восклицает царь Никита,
Брови сдвинувши сердито:
— Тотчас ведьму отыскать!
Если ж нас она обманет,
Чего надо не достанет,
На бобах нас проведет,
Или с умыслом солжет,—
Будь не царь я, а бездельник,
Если в чистый понедельник
Сжечь колдунью не велю:
И тем небо умолю».

Вот секретно, осторожно,
По курьерской подорожной

И во все земли концы
Были посланы гонцы.
Они скачут, всюду рыщут
И царю колдунью ищут.
Год проходит и другой —
Нету вести никакой.
Наконец один ретивый
Вдруг напал на след счастливый.
Он заехал в темный лес
(Видно, вел его сам бес),
Видит он: в лесу избушка,
Ведьма в ней живет, старушка.
Как он был царев посол,
То к ней прямо и вошел,
Поклонился ведьме смело,
Изложил царево дело:
Как царевны рождены
И чего все лишены.
Ведьма мигом всё смекнула…
В дверь гонца она толкнула,
Так примолвив: «Уходи
Поскорей и без оглядки,
Не то — бойся лихорадки…
Через три дня приходи
За посылкой и ответом,
Только помни — чуть с рассветом».
После ведьма заперлась.
Уголечком запаслась,
Трое суток ворожила,
Так что беса приманила.
Чтоб отправить во дворец,
Сам принес он ей ларец,
Полный грешными вещами,
Обожаемыми нами.
Там их было всех сортов,
Всех размеров, всех цветов,
Всё отборные, с кудрями…
Ведьма все перебрала,
Сорок лучших оточла,
Их в салфетку завернула
И на ключ в ларец замкнула,
С ним отправила гонца,
Дав на путь серебреца.

Едет он. Заря зарделась…
Отдых сделать захотелось,
Захотелось закусить,
Жажду водкой утолить:
Он был малый аккуратный,
Всем запасся в путь обратный.
Вот коня он разнуздал
И покойно кушать стал.
Конь пасется. Он мечтает,
Как его царь вознесет,
Графом, князем назовет.
Что же ларчик заключает?
Что царю в нем ведьма шлет?
В щелку смотрит: нет, не видно
Заперт плотно. Как обидно!
Любопытство страх берет
И всего его тревожит.
Ухо он к замку приложит —
Ничего не чует слух;
Нюхает — знакомый дух…
Тьфу ты пропасть! что за чудо?
Посмотреть ей-ей не худо.
И не вытерпел гонец…
Но лишь отпер он ларец,
Птички — порх и улетели,
И кругом на сучьях сели,
И хвостами завертели.
Наш гонец давай их звать,
Сухарями их прельщать:
Крошки сыплет — всё напрасно
(Видно, кормятся не тем):
На сучках им петь прекрасно,
А в ларце сидеть зачем?
Вот тащится вдоль дороги,
Вся согнувшися дугой,
Баба старая с клюкой.
Наш гонец ей бухнул в ноги:
«Пропаду я с головой!
Помоги, будь мать родная!
Посмотри, беда какая:
Не могу их изловить!
Как же горю пособить?»
Вверх старуха посмотрела,

Плюнула и прошипела:

«Поступил ты хоть и скверно,
Но не плачься, не тужи…
Ты им только покажи —
Сами все слетят наверно».
— «Ну, спасибо!» — он сказал..
И лишь только показал —
Птички вмиг к нему слетели
И квартирой овладели.
Чтоб беды не знать другой,
Он без дальних отговорок
Тотчас их под ключ, все сорок,
И отправился домой.
Как княжны их получили,
Прямо в клетки посадили.
Царь на радости такой
Задал тотчас пир горой:
Семь дней сряду пировали,
Целый месяц отдыхали;
Царь совет весь наградил,
Да и ведьму не забыл:
Из кунсткамеры в подарок
Ей послал в спирту огарок
(Тот, который всех дивил),
Две ехидны, два скелета
Из того же кабинета…
Награжден был и гонец.
Вот и сказочки конец.

————

Многие меня поносят
И теперь, пожалуй, спросят:
Глупо так зачем шучу?
Что за дело им? Хочу.

Анализ сказки «Царь Никита и сорок его дочерей» Пушкина

Стихи «Царь Никита и сорок его дочерей» Александра Сергеевича Пушкина – нескромная сказка, писанная в фольклорных традициях.

Поэма датируется весной 1822 года. Поэту почти 23 года, он в опале за крамольные стихи, отправлен служить в отдаленную Бессарабию. Впрочем, генерал И. Инзов делами его особо не обременял, и обращался с поэтом почти с родительской заботой. Сам же А. Пушкин свободное время делил между литературой, дуэлями, драками, балами и любовными похождениями. По жанру – сатира, анекдотическая сказка, по размеру – четырехстопный хорей, в целом, с парной рифмовкой. В письме 1825 года поэт упоминает эту сказку как свою. Позднее брат поэта Лев заново собрал ее текст из фрагментов черновика. В Европе с ней познакомились раньше, чем в России. В советское время сказку толковали в русле обличения нравов самодержавно-крепостнического строя. Название, как и зачин истории, фольклорны. Впрочем, имя царя несколько нетипично. Василий вначале, потом он, видимо, получил имя слуги автора, Н. Козлова. Число «сорок» означает полноту, предел. Итак, царь жил припеваючи, и то и дело становился счастливым отцом «милых сердцем и душой» (эпитеты) девушек, точнее, девушек наполовину. Годы идут, царь задумывается о будущем царевен.

На совете решают послать гонца к старой ведьме-сводне. Если она не справится – ее придется сжечь в первый день Великого поста, чтоб небо не коптила. «По курьерской подорожной»: вторжение современности в сказку, прозаизм. Спустя год ворожея отыскалась и, не моргнувши глазом, обещала пособить «цареву делу». «Уголек» — магический атрибут. Наконец, бес принес в ларце искомое – всей линейки размеров. Чтобы каждой дочери было впору. Гонец-растяпа, обследовав ларчик ухом и носом, решил его открыть: «птички порх – и улетели», еще и с песнями. Это – камень в огород сентиментализма, для любовных сцен которого такие птички на ветках – штамп. Пришлось гонцу снимать штаны в качестве наживки. Дело сладилось, царевны разобрали подношения ведьмы с бесом. Награждает царь по науке, чучелами, скелетами из Кунсткамеры – для красоты и опытов. «Сказочке конец»: типичный финал, как и «пир горой». После него – авторский голос, заявляющий свое право «глупо шутить». В стихах – критика цензуры («дуры»), традиция народных заветных (запретных) сказок, перекличка с непечатной поэзией И. Баркова. Есть версия, что стихи – еще и пародия на балладу В. Жуковского «Двенадцать спящих дев». История написана на русском материале. Комический рассказ чередуется с диалогом. Узнаваемые народные обороты (темный лес, мать родная), просторечная лексика (брякнул, вавакнул, кукиш, водка), глагольные рифмы, уменьшительные суффиксы (глазки), почти нет причастий и деепричастий, идиомы (ухо востро, без оглядки, на бобах), анафоры, перечисления, числительные: три, семь. Упоминаются «ножки», к которым поэт питал слабость. Вопросы. Индивидуальная окраска речи персонажей. Серебрец – платина (чуть позже из нее стали чеканить монеты). Нерчинск: каторга в Забайкалье.

Произведение «Царь Никита и сорок его дочерей» А. Пушкина, построенное на системе намеков, легло в основу комической оперы современного композитора А. Чайковского.

Как широко,
Как глубоко!
Нет, бога ради,
Позволь мне сзади.

О слава тщетная! о тленья грозный вид —
Х*й твердый Пушкина здесь в первый раз лежит.

Будь мне наставником в насмешливой науке,
Едва лукавый ум твой поимает звуки,
Он рифму грозную невольно затвердит
И память темное прозванье сохранит.

Блажен Фирсей, рифмач миролюбивый,
Пред знатью покорный, молчаливый,
Как Шаликов, добра хвалитель записной,
Довольный изредка журнальной похвалой,

Невинный фабулист или смиренный лирик.
Но Феб во гневе мне промолвил: будь сатирик.
С тех пор бесплодный жар в груди моей горит,
Браниться жажду я — рука моя свербит.

Клим пошлою меня щекотит остротой.
Кто Фирс? ничтожный шут, красавец молодой,
Жеманный говорун, когда-то бывший в моде,
Толстому тайный друг по греческой методе.
Ну можно ль комара тотчас не раздавить
И в грязь словцом одним глупца не превратить?

А шутку не могу придумать я другую,
Как только отослать Толстого к х*ю.

И в глупом бешенстве кричу я наконец
Хвостову: ты дурак, — а Стурдзе: ты подлец.

Так точно трусивший буян обиняком
Решит в харчевне спор падежным кулаком.

Примечание: данное произведение является черновым, неоконченным продолжением послания Вяземскому.

Холоп венчанного солдата,
Благодари свою судьбу:
Ты стоишь лавров Герострата
И смерти немца Коцебу.
А впрочем мать твою е*у.

От всенощной вечор идя домой,
Антипьевна с Марфушкою бранилась;
Антипьевна отменно горячилась.
«Постой, — кричит, — управлюсь я с тобой;
Ты думаешь, что я уж позабыла
Ту ночь, когда, забравшись в уголок,
Ты с крестником Ванюшкою шалила?
Постой, о всем узнает муженек!»
— Тебе ль грозить! — Марфушка отвечает:
Ванюша — что? Ведь он еще дитя;
А сват Трофим, который у тебя
И день и ночь? Весь город это знает.
Молчи ж, кума: и ты, как я, грешна,
А всякого словами разобидишь;
В чужой пи*де соломинку ты видишь,
А у себя не видишь и бревна.

Орлов с Истоминой в постеле
В убогой наготе лежал.
Не отличился в жарком деле
Непостоянный генерал.
Не думав милого обидеть,
Взяла Лаиса микроскоп
И говорит: «Позволь увидеть,
Чем ты меня, мой милый, *б».

Друг Дельвиг, мой парнасский брат,
Твоей я прозой был утешен,
Но признаюсь, барон, я грешен:
Стихам я больше был бы рад.
Ты знаешь сам: в минувши годы
Я на брегу парнасских вод
Любил марать поэмы, оды,
И даже зрел меня народ
На кукольном театре моды.
Бывало, что ни напишу,
Все для иных не Русью пахнет;
Об чем цензуру ни прошу,
Ото всего Тимковский ахнет.
Теперь едва, едва дышу!
От воздержанья муза чахнет,
И редко, редко с ней грешу.
К неверной славе я хладею;
И по привычке лишь одной
Лениво волочусь за нею,
Как муж за гордою женой.
Я позабыл ее обеты,
Одна свобода мой кумир,
Но все люблю, мои поэты,
Счастливый голос ваших лир.
Так точно, позабыв сегодня
Проказы младости своей,
Глядит с улыбкой ваша сводня
На шашни молодых «бл*дей».

Первый вариант
(без цензуры)

В нем пунша и войны кипит всегдашний жар,
На Марсовых полях он грозный был рубака,
Друзьям он верный друг, в бордели он е*ака,
И всюду он гусар.

Второй вариант

В нем пунша и войны кипит всегдашний жар,
На Марсовых полях он грозный был воитель,
Друзьям он верный друг, красавицам мучитель,
И всюду он гусар.