Стихи о детстве

Скажи мне, детство,
Разве не вчера
Гуляла я в пальтишке до колена?
А нынче дети нашего двора
Меня зовут с почтеньем «мама Лены».

И я иду, храня серьезный вид,
С внушительною папкою под мышкой,
А детство рядом быстро семенит,
Похрустывая крепкой кочерыжкой.

Ах, как же я в детстве любил поезда,
Таинственно-праздничные, зеленые,
Веселые, шумные, запыленные,
Спешащие вечно туда-сюда!

Взрослые странны порой бывают.
Они по возможности (вот смешно!)
Верхние полки не занимают,
Откуда так славно смотреть в окно!

Не любят, увы, просыпаться рано,
Не выскочат где-то за пирожком
И не летают, как обезьяны,
С полки на полку одним прыжком.

В скучнейших беседах отводят души,
Ворчат и журят тебя всякий час
И чуть ли не в страхе глядят на груши,
На воблу, на семечки и на квас.

О, как же я в детстве любил поезда
За смех, за особенный чай в стакане,
За то, что в квадрате окна всегда
Проносятся кадры, как на экране.

За рокот колес, что в ночную пору
Баюкают ласковей соловья,
За скорость, что парусом горбит штору,
За все неизведанные края.

Любил за тоску на глухом полустанке:
Шлагбаум, два домика под дождем,
Девчонка худенькая с ведром,
Небо, хмурое спозаранку.

Стог сена, проселок в лесной глуши…
И вдруг как-то сладко вздохнешь всей грудью,
С наивною грустью, но от души:
Неужто же вечно живут здесь люди?!

Любил поезда я за непокой,
За вспышки радости и прощанья,
За трепет вечного ожиданья
И словно крылья бы за спиной!

Но годы мелькнули быстрей, чем шпалы,
И сердце, как прежде, чудес не ждет.
Не то поездов уже тех не стало,
Не то это я уж теперь не тот…

Но те волшебные поезда
Умчались. И, кажется, навсегда…

Не то я задумчивей стал с годами,
Не то где-то в сердце живет печаль,
Но только все чаще и чаще ночами
Мне видится в дымке лесная даль.

Вижу я озеро с сонной ряской,
Белоголовых кувшинок дым…
Край мой застенчивый, край уральский,
Край, что не схож ни с каким иным.

Словно из яшмы, глаза морошки
Глядят, озорно заслонясь листком.
Красива морошка, словно Матрешка
Зеленым схвачена пояском,

А там, где агатовых кедров тени
Да малахитовая трава,
Бродят чуткие, как олени,
Все таинственные слова.

Я слышал их, знаю, я здесь как дома,
Ведь каждая ветка и каждый сук
До радостной боли мне тут знакомы,
Как руки друзей моих и подруг!

И в остром волнении, как в тумане,
Иду я мысленно прямиком,
Сквозь пегий кустарник и бурелом
К одной неприметной лесной поляне.

Иду, будто в давнее забытье,
Растроганно, тихо и чуть несмело,
Туда, где сидит на пеньке замшелом
Детство веснушчатое мое…

Костром полыхает над ним калина,
А рядом лежат, как щенки у ног,
С грибами ивовая корзина
Да с клюквой березовый туесок.

Скоро и дом. Торопиться нечего.
Прислушайся к щебету, посиди…
И детство мечтает сейчас доверчиво
О том, что ждет его впереди…

Разве бывает у детства прошлое!
Вся жизнь — где-то там, в голубом дыму.
И только в светлое и хорошее
Детству верится моему.

Детство мое? У тебя рассвет,
Ты только стоишь на пороге дома,
А я уже прожил довольно лет,
И мне твое завтра давно знакомо…

Знаю, как будет звенеть в груди
Сердце, то радость, то боль итожа.
И все, что сбудется впереди,
И все, что не сбудется, знаю тоже.

Фронты будут трассами полыхать,
Будут и дни отрешенно-серы,
Хорошее будет, зачем скрывать,
Но будет и тяжкого свыше меры…

Ах, если б я мог тебе подсказать,
Помочь, ну хоть слово шепнуть одно!
Да только вот прошлое возвращать
Нам, к сожалению, не дано.

Ты словно на том стоишь берегу,
И докричаться нельзя, я знаю.
Но раз я помочь тебе не могу,
То все же отчаянно пожелаю:

Сейчас над тобою светлым-светло,
Шепот деревьев да птичий гам,
Смолисто вокруг и теплым-тепло,
Настой из цветов, родника стекло
Да солнце с черемухой пополам.

Ты смотришь вокруг и спокойно дышишь,
Но как невозвратны такие дни!
Поэтому все, что в душе запишешь,
И все, что увидишь ты и услышишь,
Запомни, запомни и сохрани!

Видишь, как бабка-ольха над пяльцами
Подремлет и вдруг, заворчав безголосо,
Начнет заплетать корявыми пальцами
Внучке-березе тугую косу.

А рядом, наряд расправляя свой,
Пихта топорщится вверх без толку
Она похожа сейчас на елку,
Растущую сдуру вниз головой.

Взгляни, как стремительно в бликах света,
Перепонками лап в вышине руля,
Белка межзвездной летит ракетой,
Огненный хвост за собой стеля.

Сноп света, малиновка, стрекоза,
Ах, как же для нас это все быстротечно!
Смотри же, смотри же во все глаза
И сбереги навсегда, навечно!

Шагая сквозь радости и беду,
Нигде мы скупцами с тобой не будем.
Бери ж эту светлую красоту,
Вбирай эту мудрую доброту,
Чтоб после дарить ее щедро людям!

И пусть тебе еще неизвестно,
Какие бураны ударят в грудь,
Одно лишь скажу тебе: этот путь
Всегда будет только прямым и честным!

Прощай же! Как жаль, что нельзя сейчас
Даже коснуться тебя рукою,
Но я тебя видел. И в первый раз
Точно умылся живой водою!

Смешное, с восторженностью лица,
С фантазией, бурным потоком бьющей,
Ты будешь жить во мне до конца,
Как первая вешняя песнь скворца,
Как лучик зари, к чистоте зовущий!

Шагни ко мне тихо и посиди,
Как перед дальней разлукой, рядом:
Ну вот и довольно… Теперь иди!
А я пожелаю тебе в пути
Всего счастливого теплым взглядом…

вечером, на окраине Силькеборга
Балясин напоминает умершему Старцеву
который внезапно к нему пришел
что они делали
в детстве
в Москве
в 1977-1980 году:

все, что не делали, было для нас хорошо
воняли жжеными газетами
поджигали траву
боялись стать жертвами
маньяка
в овраге, заваленном строительными материалами
капали на растительность полиэтиленом
ловили тритонов
пиявок
плавали на плоту
из дверей
по болоту
влюблялись поочередно в какую-то Свету, Лену
обзывали друг друга «еврей»
ругались матом
грозились только что вернувшимся из армии братом
на стройке тырили электроды
карбид
упивались сидром
доставали сторожа в школе, когда он спит
гуляли часами вне зависимости от погоды
находили в овраге трупы
играли раскладными и кухонными ножами
воровали в детском саду черешню
пугали людей пойманными ужами
курили сигареты «Опал», «Родопи», «Амиго»
«Лайка» с бумажным фильтром
кидались дерьмом
кроме того, натыкали его на палку
и говорили, что эскимо
в воскресенье ходили на 10. 00 в кино
заседали в ржавом холодильнике на помойке
пекли картошку на костре из ворованных ящиков
выкрикивали гадости
целые дни проводили на какой-нибудь стройке
объедали корку у черного хлеба
пили квас
по три литра на одного за раз
лежа на спине, плевались в небо
целовали японские календари
искали
и находили на земле у метро рубли
грелись в подъезде
мочились в мусоропровод
поджигали самодельные целлулоидные шашки
организовывали взрывы
напрягая пресс, били друг друга в живот
строили штаб
били младших
получали от старших
сами себе выписывали военные документы
убегали от милиции по крышам гаражей
играли в карты на веранде в детском саду
но
все это прекратилось
в 1990 году
потому что, жаль, все куда-то уехали в 90-м году —
говорит Балясин

Старцев отвечает:
а мне не жалко
честно говоря, детство было ужасным
теперь у меня есть опыт
могу сравнить
знаешь, мы жили, фактически, как в аду

Текут
Ручьи
По улице,
Разбуженной теплом.
Две девочки на жёрдочке
Несут металлолом.
Две девочки-подружки
Несут на школьный двор
Ведро на ржавой дужке
И лодочный мотор.
Им оттянуло пальчики,
Перекосило плечи…
И вот,
как ветер,
мальчики
Торопятся
Навстречу!
Вихрасты
И легки,
Бегут
Вперегонки.
С разбегу
Между девочек
Удачно прыгнул Гриша,
А Миша скорчил рожицу:
— Нельзя ли вашу жёрдочку
Поднять
Чуть-чуть
Повыше?
С краёв высоковато,
В серёдке — в самый раз!
Держите,
Я сейчас!
Р-р-аз!!! —
Мальчишки увлекаются,
Мотор с ведром качаются…
А девочки?
А девочки
Стоят и
Улыбаются!

В детстве день, как неделя,
В детстве месяц, как год.
Но покинешь ты берег –
Жизнь иначе пойдёт.

И неделя, что день станет,
Смотришь и год —
Целый год вдруг растает,
Пролетит, промелькнёт.

Будто кто-то невидимый
Гонит здесь нас.
Гонит так, чтобы жили мы
Каждый день, каждый час.

Я с детства начал жить в коммуне
За Бийском у Алтайских гор.
Под небом дальнего июня
Лежал ее земель простор.

Там, как в зеленом океане,
Всё было общее до дна:
Дворы, дома и даже баня —
Для женщин и мужчин одна.

Загибы были — коль вглядеться.
Но я то время не сужу,
Я на него глазами детства
Без снисхождения гляжу.

Голубоваты, серебристы,
Плеща прохладою в жару,
Фонтаны тополей лучистых
В коммуне гнулись на ветру —

На фоне синих, величавых
Гор, поднимающих хребты.
И в дудках, лопухах и травах
Порхали птицы, как цветы.

Звенела кузница за речкой,
И кто-то врал из нас, что там
Садится солнышко под вечер
И всходит в небо по утрам.

А на плацу, ветрам открытом,
Весь день над крышей дым столбом,
Неладно сшитый, крепко сбитый
Стоял столовой длинный дом.

Там пахло щами на пороге,
Там от дресвы белы полы,
Столы, расставив крепко ноги,
Хлеба к дверям несли из мглы.

Дрожал, врезаясь в корку с хрустом,
Весь в крошках, будто в рже, металл,
Румяный круглый хлеб — капустных
След листьев снизу сохранял.

На двух больших ладонях словно
Пекли его в огне печи,
И он хранил их след неровный,
Все жилки, линии, лучи…

Всем одинаковый, бесплатный,
Коммуны хлеб, как тень и свет,
На длинных, струганых, щербатых
Столах некрашеных в обед

И в завтрак был и был на ужин,
А нам, ребятам, словно луг,—
Беги к нему, когда он нужен,
С ним рядом соль, зеленый лук,

И в жестяных бидонах потных
Обрат — снятое молоко.
Пируй, когда тебе охота!..
Смешное детство далеко.

Ты быстро улетело, детство,
Уже твоих не слышно крыл.
Но в жизни есть одно наследство,-
И я нигде не позабыл

Коммуны хлеб. Под синим небом
Не раз я ел его потом —
На пятерых буханку хлеба
Рубя трофейным тесаком,—

В ладонь с брони сгребая крошки,
Промерзшие, как серебро,
Под артналетом и бомбежкой,
Как смерть и жизнь, зло и добро.

Он черствым был, с огнем и горем,
Как слезы был, но в жизни мне
Он не бывал ни разу горек —
Ни в детстве и ни на войне.

И я считаю счастьем личным
Все, что мне жизнь несла, даря:
Коммуны круглый хлеб пшеничный
И ветер близкий Октября.

Бывало, в детстве под окном
Мы ждем,- когда у нас
Проснется гость, прибывший в дом
Вчера в полночный час.

Так и деревья. Стали в ряд,
И ждут они давно,-
Когда я брошу первый взгляд
На них через окно.

Я в этот загородный дом
Приехал, как домой.
Встает за садом и прудом
Заря передо мной.

Ее огнем озарены,
Глядят в зеркальный шкаф
Одна береза, две сосны,
На цыпочки привстав.

Деревья-дети стали в ряд.
И слышу я вопрос:
— Скажи, когда ты выйдешь в сад
И что ты нам привез?

Люди не замечают, когда кончается детство,
Им грустно, когда кончается юность,
Тоскливо, когда наступает старость,
И жутко, когда ожидают смерть.
Мне было жутко, когда кончилось детство,
Мне тоскливо, что кончается юность,
Неужели я грустью встречу старость
И не замечу смерть?

Ночью к нам в гости – башни китайские:
кремлевские бойницы на прищур остры.
Отряхнули на соборы яблочки райские,
покатили в подворотни гулкие шары.

Покатили – забыли. Ждут себе, на нас кивая:
красные буквы, локоть золотой…
Лиза, Лизанька, дурочка таганская,
поздно уже. Рано еще смеяться надо мной.

В двух шагах от притворенной
двери в детскую, за щель
шепчут стайкой оперенной
в крыльях высохших плащей.

Что ни скажут, позабудут.
Чем сулятся, не поймут.
Вместе выйдут, ливнем будут.
Только слова не возьмут.

И стоит оно слезами
изголовья моего:
словно ангелы сказали,
не запомнив, для чего.

Непонятные дети, и холод, и пряжа,
конский след и неведомый снег
говорили: у вас – мы не знаем, у нас же
восемнадцатый, кажется, век.

И сейчас я подумать робею,
как посмотрит глазами пещер
тридесятое царство, страна Берендея
и несчастье, несчастье без мер.

О, такое несчастье, что это, казалось,
не несчастье, а верная весть:
ничего на земле, только горе осталось;
правда – горе за горем и есть.

Это огненной птицы с узорами рая
бесконечное слово: молчи!
В рот какой же воды набирая,
мы молчим, как урод на печи?

Тени всюду мне близки, но там эти лица
собирались и ночью и днем,
приучая терпеть и молиться
или что-нибудь сделать с огнем.

И от родины сердце сжималось,
как земля под полетом орла,
и казалось не больше земли – и казалось,
что уж лучше б она умерла.

Я не хочу опять вернуться в детство
Не потому, что в тучах грозовых
Вершилось историческое действо
В тридцатых, а потом – в сороковых.

Я не хочу опять вернуться в юность
Не потому, что в пятьдесят втором
История испуганно запнулась
О грубо приготовленный погром,

Не потому, что свет шестидесятых
Мне чем-нибудь дороже и милей,
Не потому, что мой земной достаток
Надежно привязал меня к земле.

Я просто не желаю возвращаться
К тому, что не забыто навсегда:
К мучительному ожиданью счастья,
К тревожному неверию в себя,

К разладу между смехом и слезами
И к вечерам, заполненным тоской,
И к первому моменту осознанья
Великой разобщенности людской.

И я боюсь, что той, одной из тыщи,
Дороги не увидит мой двойник,
Что он по возвращеньи не отыщет
Ни бед моих, ни радостей моих.

Запахи детства еще не забыты:
Лагерем пахнет в дождливом лесу,
Мокрой подушкою пахнут обиды,
Пахнет детсадом картофельный суп.

Горести детства еще не забыты:
Книжки стремятся к плохому концу,
Щиплется йод на коленках разбитых,
Злые веснушки торчат на носу.

Промахи детства еще не забыты:
Сладкие промахи первой любви,
Горькие промахи самозащиты,
Трудные счеты с другими людьми.

Бродит под окнами близкая старость,
Чертит морщинки смелей и смелей,
Но неотступное детство осталось,
Как часовой, возле двери моей.

Люди привыкли считать меня взрослой,
А для меня, как в забытой игре,
Так же звучат напряженной угрозой
Крики мальчишек в соседнем дворе.

Так же страшусь я их звонкой погони,
Так же поспешен мой след на снегу, –
Будто сквозь все эти долгие годы
С легким портфелем я в школу бегу…

Мать умерла.
Отец ушел на фронт.
Соседка злая
Не дает проходу.
Я смутно помню
Утро похорон
И за окошком
Скудную природу.

Откуда только —
Как из-под земли! —
Взялись в жилье
И сумерки, и сырость…
Но вот однажды
Все переменилось,
За мной пришли,
Куда-то повезли.

Я смутно помню
Позднюю реку,
Огни на ней,
И скрип, и плеск парома,
И крик «Скорей!»,
Потом раскаты грома
И дождь… Потом
Детдом на берегу.

Вот говорят,
Что скуден был паек,
Что были ночи
С холодом, с тоскою, —
Я лучше помню
Ивы над рекою
И запоздалый
В поле огонек.

До слез теперь
Любимые места!
И там, в глуши,
Под крышею детдома
Для нас звучало,
Как-то незнакомо,
Нас оскорбляло
Слово «сирота».

Хотя старушки
Местных деревень
И впрямь на нас
Так жалобно глядели,
Как на сирот несчастных,
В самом деле,
Но время шло,
И приближался день,

Когда раздался
Праведный салют,
Когда прошла
Военная морока,
И нам подъем
Объявлен был до срока,
И все кричали:
— Гитлеру капут!

Еще прошло
Немного быстрых лет,
И стало грустно вновь:
Мы уезжали!
Тогда нас всей
Деревней провожали,
Туман покрыл
Разлуки нашей след…

← Предыдущая Следующая → 1 2 3 4 5
Показаны 1-15 из 62