Стихи о чести и достоинстве
?Вот, Гитана идёт по базару
?И несёт за плечом, — за плечом,
?Позолоченным солнца лучом,
?На малиновой ленте гитару.
?На гитаре струна порвалась;
На груди, как змея, чёрный локон колышется;
На ходу тяжело ей, красавице, дышится…
?Чу!.. разносится звон… день погас…
?Кто в Севилье не знает Гитаны,
?С влажным блеском её черных глаз!
?Кто не слышал её в поздний час,
?Когда блещут огни и фонтаны?
?В те далёкие дни — алтари
Воздвигались любви, — каждый юноша, каждая
Молодая невеста, взаимности жаждая,
?Не должны были спать до зари.
?Чаще были ночные свиданья,
?Было больше таинственных чар,
?Звонче был по ночам гул гитар,
?Слаще шёпот… В лампадном сиянии
?Полнолунья, душистых кудрей
Пряди длинные ниже, всё ниже склонялися…
И капризные цепи любви проверялися
?Прежде, чем их спаял Гименей.
?Лишь Гитана могла бы едва ли
?Звать счастливца к балкону в свой дом, —
?Дом её был почти шалашом
?За оградой, где гряды копали,
?Да тянулись веревки с бельём…
Но она веселее была и беспечнее
Городских щеголих и, быть может, сердечнее, —
?Голосок её был с огоньком…
?Она знала, что там под листвою,
?Где в прохладе, с закатом зари,
?У бассейна горят фонари,
?Где цветы дышат вечной весною,
?Где лохмотьям и серым плащам
Не мешает и гранд своей пышной одеждою, —
Без Гитаны с гитарой — одною надеждою
?Меньше светит наивным сердцам.
?Отчего же с обычной эстрады
?Не слыхать её? Или больна?
?Или замужем? Или она
?Влюблена и не ищет услады
?В фимиаме горячих похвал? —
Вдруг прошёл странный слух, далеко не таинственный:
У Гитаны — любовник, — Дон-Педро, единственный,
?Кому бес богатеть помогал…
?Помогал и в любви… Были слухи,
?Что, в дороге, ребёнком, он был
?Взять бандитами в плен, полюбил
?Удаль их, воспитался в их духе,
?С их согласья в Севилью сбежал,
Завладел, по наследству от дяди, палатами,
И нередко, от банды снабжённый дукатами,
?Втайне ей помогал и спасал…
?Так о нём толковали в народе;
?Но — красавец, богач, фантазёр,
?Женских, пылких сердец милый вор,
?Он, на зло молодёжи, был в моде
?У вдовиц, — у больших мастериц
Прикрывать ложью то, что зовут в свете тайною, —
А Дон-Педро, владея удачей случайною,
?Не щадил ни знакомства, ни лиц…
?Что-то девственное и вакхальное,
?То мгновенные вспышки зарниц
?Из-под длинных, как стрелы, ресниц,
?То порыв, то улыбка печальная, —
?Всё, что было от грубых страстей
Далеко, как от хрипа воздушное пение,
Всё, что было в Гитане и блеск и затмение,
?Не давало ему спать ночей…
?И, конечно, Дон-Педро влюбился,
?Как влюблялись сатиры, когда
?Им на свете была череда
?Ликовать (вряд ли свет изменился!)…
?Он добился свидания с ней
И увлек её… (дом её не был с перилами),
И нарушил соблазн чародейными силами
?Тишину её светлых ночей.
?Разлюбив, говорил он Гитане:
?— Без ума я от женщин… — грешно
?Их щадить, — клятвам верить — смешно! —
?Кобылица — и та на аркане
?Рвётся в степь; как её ни ласкай,
Не желает она и за корм быть послушною
Злой узде: так и ты, не кажись простодушною
?И притворно цепей не желай…
?И Гитана во гневе не стала
?Упрекать его… Цепь порвалась…
?О! пусть думают, что продалась…
?Всё равно, — обаянье пропало…
?Красота её стала цветком,
Ради прихоти сорванным или подкошенным,
И, увы! добавляла молва, скоро брошенным…
?Значит, ей и позор нипочём…
?Долго, долго Гитана блуждала,
?Как в чаду, — наконец поняла,
?Что одна её слава — прошла,
?Что — приходит другая… И стало
?Ей и страшно, и больно от ран,
Наносимых ей в сердце: — никто соблазнителя
Не винил, — честь её не нашла себе мстителя, —
?Значит, был обоюдный обман…
?Так зачем же, голодная, злая,
?Загорелая, — словно несёт
?Ее буря, Гитана идёт
?На эстраду, вперёд сознавая,
?Что она никому не нужна!
Но Гитану зовут и — Гитана решается…
А струна, по струнам задевая, мотается…
?И ей чудится, — шепчет струна:
?«У тебя, — она шепчет, — ни брата,
?Ни отца нет… и вся-то семья,
?Всё богатство — гитара твоя,
?Да теперь — рукоятка булата…
?О, Дон-Педро! уже никому
Льстить не будет он, ночью гуляя с синьорами, —
По утрам провожать их влюблёнными взорами,
?Чтоб они улыбались ему.
?Думал он, ты уйдёшь и забудешь
?Его клятвы, как он их забыл;
?Он тебя никогда не любил, —
?А ты будешь любить, — вечно будешь!..»
?И вот, чудится ей, со струной
Говорит она: «Это во сне мне приснилося,
И не знаю сама я, как это случилося…
?Матерь Божия! — Нож был со мной…»
?Она бредить, а всё ж за бесчестье
?Нанесла она страшный удар,
?Тот удар, что дворцы и базар
?Называют кровавою местью.
?На пиру был Дон-Педро, — домой
Шел, посвистывая; на пути, ночью хмурою,
Не узнал он Гитаны и назвал Лаурою,—
?Но, едва сжал ей локоть рукой,
?Отшатнувшись, очнулась Гитана
?И вонзила в него лезвиё…
?Он без крика взглянул на неё
?Страшным взглядом — и грохнулся; рана
?Стала кровью пятнать мрамор плит…
Постояв, завернулась Гитана в мантилию
И ушла… — а по утру цирюльни Севилию
?Известили: Дон-Педро — убит!..
?Вот и новая ночь: отворяют
?В окнах ставни, — из окон несёт
?Ароматами, — скоро блеснёт
?Серп луны… по аллеям блуждают
?Чьи-то тени… Чу! кто-то свистит…
Шум шагов, голоса ей, встревоженной, слышатся
Пряди кос, словно львиная грива, колышатся, —
?За плечами гитара дрожит.
?Вот, пришла и встряхнула кудрями;
?Вот эстрада, — Гитана идёт…
?Что за чудо!.. Толпа вся встаёт,
?И её осыпают цветами,
?Рукоплещут… восторженный вой
Голосов… И стоит она, бледная, щупая,
Все ли струны?! — Ужели толпа эта глупая
?Поняла, кем убит милый мой?!
О нет, я никогда не ревновал,
— Ревнуют там, где потерять страшатся.
Я лишь порою бурно восставал,
Никак не соглашаясь унижаться!
Ведь имя, что ношу я с детских лет,
Не просто так снискало уваженье,
Оно прошло под заревом ракет
Сквозь тысячи лишений и побед,
Сквозь жизнь и смерть, сквозь раны и сраженья.
И на обложках сборников моих
Стоит оно совсем не ради славы.
Чтоб жить и силой оделять других,
В каких трудах и поисках каких
Все эти строки обретали право!
И женщина, что именем моим
Достойно пожелала называться,
Клянусь душой, обязана считаться
Со всем, что есть и что стоит за ним!
И, принимая всюду уваженье,
Не должно ей ни на год, ни на час
Вступать в контакт с игрою чьих-то глаз,
Рискуя неизбежным униженьем.
Честь не дано сто раз приобретать.
Она — одна. И после пораженья
Ее нельзя, как кофту, залатать
Или снести в химчистку в воскресенье!
Пусть я доверчив. Не скрываю — да!
Пусть где-то слишком мягок, может статься,
Но вот на честь, шагая сквозь года,
Ни близким, ни далеким никогда
Не разрешу и в малом покушаться!
Ведь как порой обидно сознавать,
Что кто-то, ту доверчивость встречая,
И доброту за слабость принимая,
Тебя ж потом стремится оседлать!
И потому я тихо говорю,
Всем говорю — и близким, и знакомым:
Я все дарю вам — и тепло дарю,
И доброту, и искренность дарю,
Готов делиться и рублем и домом.
Но честь моя упряма, как броня.
И никогда ни явно, ни случайно
Никто не смеет оскорбить меня
Ни тайным жестом и ни делом тайным,
Не оттого, что это имя свято,
А потому, и только потому,
Что кровь поэта и стихи солдата,
Короче: честь поэта и солдата
Принадлежит народу одному!
Если б все профессии на свете
Вдруг сложить горою на планете,
То, наверно, у ее вершины
Вспыхнуло бы слово: «Медицина».
Ибо чуть не с каменного века
Не было почетнее судьбы,
Чем сражаться в пламени борьбы
За спасенье жизни человека.
Все отдать, чтоб побороть недуг!
Цель — свята. Но святость этой мысли
Требует предельно чистых рук
И в прямом и в переносном смысле.
Потому-то много лет назад
В верности призванию и чести
В светлый час с учениками вместе
Поклялся великий Гиппократ.
И теперь торжественно и свято,
Честными сердцами горячи,
Той же гордой клятвой Гиппократа
На служенье людям, как солдаты,
Присягают новые врачи.
Сколько ж, сколько на землей моей
Было их — достойнейших и честных;
Знаменитых и совсем безвестных
Не щадивших сердца для людей!
И когда б не руки докторов
Там, в дыму, в неходком лазарете,
Не было б, наверное, на свете
Ни меня и ни моих стихов…
Только если в благородном деле
Вдруг расчетец вынырнет подчас,
Это худо, ну почти как грязь
Или язва на здоровом теле.
Взятка всюду мелочно-гадка,
А в работе трепетной и чистой
Кажется мне лапою когтистой
Подношенье взявшая рука.
Нет, не гонорар или зарплату,
Что за труд положены везде,
А вторую, «тайную» оплату,
Вроде жатвы на чужой беде.
И, таким примером окрыленные
(Портится ведь рыба с головы),
Мзду берут уже и подчиненные,
Чуть ли не по-своему правы.
Благо в горе просто приучать:
Рубль, чтоб взять халат без ожиданья,
Няне — трешку, а сестрице — пять,
Так сказать «за доброе вниманье».
А не дашь — закаешься навек,
Ибо там, за стенкою больничной,
Друг твой или близкий человек
Твой просчет почувствует отлично…
Дед мой, в прошлом старый земский врач,
С гневом выгонял людей на улицу
За любой подарок или курицу,
Так что после со стыда хоть плачь!
Что ж, потомки позабыли честь?
Нет, не так! Прекрасны наши медики!
Только люди без высокой этики
И сегодня, к сожаленью, есть.
И когда преподношеньям скорбным
Чей-то алчный радуется взгляд,
Вижу я, как делается черным
Белый накрахмаленный халат.
Черным-черным, как печная сажа.
И халатов тех не заменить.
Не отчистить щетками и даже
Ни в каких химчистках не отмыть;
И нельзя, чтоб люди не сказали:
— Врач не смеет делаться рвачом.
Вы ж высокий путь себе избрали,
Вы же клятву светлую давали!
Иль теперь все это ни при чем?!
Если ж да, то, значит, есть причина
Всем таким вот хлестануть сплеча:
— Ну-ка прочь из нашей медицины,
Ибо в ней воистину стерильны
И халат, и звание врача!
Чести золото не купит.
Честный чести не уступит.
Честь нужна ему, как свет.
Рад продать её бесчестный…
Но, как всякому известно,
У бесчестных чести нет.
— Береги честь смолоду! —
Справедливо слово то.
Было много раз оно
Там, где надо, сказано!..
Но и в зрелые года
Честь твоя — не ерунда,
И ее — об этом речь —
Тоже следует беречь!
А в преклонном возрасте
Честь дороже почести:
Жизнь осмысленна, коль есть
Сохранившаяся честь!
Ну, а после? Ну, а после?..
Если жизнь прошла без пользы,
То от жизни толка чуть:
Остается только жуть.
Люди добрые, поверьте:
Честь нужна и после смерти.
Долговечней жизни честь —
Это следует учесть!
Тюрьма мне в честь, не в укоризну,
За дело правое я в ней,
И мне ль стыдиться сих цепей,
Коли ношу их за Отчизну.
Честь ли вам, поэты-братья,
В напускном своём задоре
Извергать из уст проклятья
На певцов тоски и горя?
Чем мы вам не угодили,
Поперёк дороги стали?
Иль неискренни мы были
В песнях горя и печали?
Иль братались мы позорно
С ложью тёмною людскою?
Нет! Всю жизнь вели упорно
Мы борьбу с царящей тьмою.
Наше сердце полно было
К человечеству любовью,
Но от мук оно изныло,
Изошло от боли кровью.
Честны были в нас стремленья,
Чисты были мы душою, —
Так за что ж кидать каменья
В нас, измученных борьбою?!
О, сделай, Господи, скорбь нашу светлою,
Далёкой гнева, боли и мести,
А слёзы — тихой росой предрассветною
О неём, убиенном на поле чести.
Свеча ль истает, Тобой зажжённая?
Прими земную и, как невесте,
Открой поля Твои озаренные
Душе убиенного на поле чести.
Водой наполненные горсти
Ко рту спешили поднести —
Впрок пили воду черногорцы
И жили впрок — до тридцати.
А умирать почётно было —
Средь пуль и матовых клинков,
И уносить с собой в могилу
Двух-трёх врагов, двух-трёх врагов.
Пока курок в ружье не стёрся,
Стрелял и с сёдел, и с колен.
И в плен не брали черногорца —
Он просто не сдавался в плен.
А им прожить хотелось до ста,
До жизни жадным, — век с лихвой
В краю, где гор и неба вдосталь
И моря — тоже с головой.
Шесть сотен тысяч равных порций
Воды живой в одной горсти…
Но проживали черногорцы
Свой долгий век до тридцати.
И жёны их водой помянут,
И прячут их детей в горах
До той поры, пока не станут
Держать оружие в руках.
Беззвучно надевали траур,
И заливали очаги,
И молча лили слёзы в траву,
Чтоб не услышали враги.
Чернели женщины от горя,
Как плодородная земля,
За ними вслед чернели горы,
Себя огнём испепеля.
То было истинное мщенье —
Бессмысленно себя не жгут —
Людей и гор самосожженье
Как несогласие и бунт.
И пять веков, как божьи кары,
Как мести сына за отца,
Пылали горные пожары
И черногорские сердца.
Цари менялись, царедворцы,
Но смерть в бою — всегда в чести.
Не уважали черногорцы
Проживших больше тридцати.
Мне одного рожденья мало —
Расти бы мне из двух корней!
Жаль, Черногория не стала
Второю родиной моей.
I. Подготовка
Я кричал: «Вы что там, обалдели?
Что ж вы уронили шахматный престиж!»
А мне сказали в нашем спортотделе:
«Ага, прекрасно — ты и защитишь!
Но учти, что Фишер очень ярок,
Он даже спит с доскою — сила в ём,
Он играет чисто, без помарок…»
Ну и ничего, я тоже не подарок,
И у меня в запасе — ход конём.
Ох вы, мускулы стальные,
Пальцы цепкие мои!
Эх, резные-расписные
Деревянные ладьи!
Друг мой футболист учил: «Не бойся —
Он к таким партнёрам не привык.
Ты за тылы и центр не беспокойся,
А играй по краю — напрямик!..»
Ну, я налёг на бег, на стометровки,
Я в бане вес согнал, отлично сплю,
Были по хоккею тренировки…
Ну, в общем, после этой подготовки —
Да я его без мата задавлю!
Ох вы, сильные ладони,
Мышцы крепкие спины!
Эх вы, кони мои, кони,
Ох вы, белые слоны!
«Не спеши и, главное, не горбись», —
Так боксёр беседовал со мной.
«Ты, — говорит, — в ближний бой не лезь, работай в корпус,
И помни, что коронный твой — прямой».
Честь короны шахматной — на карте!
И он от пораженья не уйдёт:
Мы сыграли с Талем десять партий —
В преферанс, в очко и на бильярде.
Таль сказал: «Такой не подведёт!»
Ох, рельеф мускулатуры!
Дельтовидные — сильны!
Ой вы, лёгкие фигуры,
Ой вы, кони да слоны!
И в буфете, для других закрытом,
Повар успокоил: «Не робей!
Ты, — говорит, — с таким прекрасным аппетитом
Враз проглотишь всех его коней!
Ты присядь перед дорогой дальной —
И бери с питанием рюкзак.
На двоих готовь пирог пасхальный:
Этот Шифер — он хоть и гениальный,
А небось попить-покушать не дурак!»
Ох мы — крепкие орешки!
Ох, корону — привезём!
Спать ложимся — вроде пешки,
Но просыпаемся — ферзём!
II. Игра
Только прилетели —
сразу сели.
Фишки все заранее стоят.
Фоторепортёры налетели —
И слепят, и с толку сбить хотят.
Но меня и дома — кто положит?
Репортёрам с ног меня не сбить!..
Мне же неумение поможет:
Этот Шифер ни за что не сможет
Угадать, чем буду я ходить.
Выпало ходить ему, задире, —
Говорят, он белыми мастак!
Сделал ход с е2 на е4…
Чтой-то мне знакомое… Так-так!
Ход за мной — что делать?! Надо, Сева, —
Наугад, как ночью по тайге…
Помню: всех главнее королева —
Ходит взад-вперёд и вправо-влево,
Ну а кони вроде — только буквой «Г».
Эх, спасибо заводскому другу —
Хоть научил, как ходят, как сдают…
Выяснилось позже — я с испугу
Разыграл классический дебют!
Всё следил, чтоб не было промашки,
Вспоминал всё повара в тоске.
Эх, сменить бы пешки на рюмашки —
Живо б прояснилось на доске!
Вижу, он нацеливает вилку —
Хочет есть. И я бы съел ферзя…
Эх, под такой бы закусь — да бутылку!
Но во время матча пить нельзя.
Я голодный, посудите сами:
Здесь у них лишь кофе да омлет.
Клетки — как круги перед глазами,
Королей я путаю с тузами
И с дебютом путаю дуплет.
Есть примета — вот я и рискую:
В первый раз должно мне повезти.
Да я его замучу, зашахую —
Да мне бы только дамку провести!
Не мычу не телюсь, весь — как вата.
Надо что-то бить — уже пора!
Чем же бить? Ладьёю — страшновато,
Справа в челюсть — вроде рановато,
Неудобно как-то — первая игра.
…А он мою защиту разрушает —
Старую индийскую — в момент,
Это смутно мне напоминает
Индо-Пакистанский инцидент.
Только зря он шутит с нашим братом,
У меня есть мера, даже две:
Если он меня прикончит матом,
Так я его — через бедро с захватом
Или ход конём — по голове!
Я еще чуток добавил прыти —
Всё не так уж сумрачно вблизи:
В мире шахмат пешка может выйти —
Ну, если тренируется — в ферзи!
Шифер стал на хитрости пускаться:
Встанет, пробежится и — назад;
Предложил турами поменяться,
Ну, ещё б ему меня не опасаться,
Когда я лёжа жму сто пятьдесят!
Вот я его фигурку смерил оком,
И когда он объявил мне шах —
Обнажил я бицепс ненароком,
Даже снял для верности пиджак.
И мгновенно в зале стало тише,
Он заметил, что я привстаю…
Видно, ему стало не до фишек —
И хвалёный пресловутый Фишер
Тут же согласился на ничью.
Я не люблю фатального исхода.
От жизни никогда не устаю.
Я не люблю любое время года,
Когда веселых песен не пою.
Я не люблю открытого цинизма,
В восторженность не верю, и еще,
Когда чужой мои читает письма,
Заглядывая мне через плечо.
Я не люблю, когда наполовину
Или когда прервали разговор.
Я не люблю, когда стреляют в спину,
Я также против выстрелов в упор.
Я ненавижу сплетни в виде версий,
Червей сомненья, почестей иглу,
Или, когда все время против шерсти,
Или, когда железом по стеклу.
Я не люблю уверенности сытой,
Уж лучше пусть откажут тормоза!
Досадно мне, что слово «честь» забыто,
И что в чести наветы за глаза.
Когда я вижу сломанные крылья,
Нет жалости во мне и неспроста —
Я не люблю насилье и бессилье,
Вот только жаль распятого Христа.
Я не люблю себя, когда я трушу,
Досадно мне, когда невинных бьют,
Я не люблю, когда мне лезут в душу,
Тем более, когда в нее плюют.
Я не люблю манежи и арены,
На них мильон меняют по рублю,
Пусть впереди большие перемены,
Я это никогда не полюблю.
Слушать песню «Владимир Высоцкий — Я не люблю»
Анализ песни «Я не люблю» Высоцкого
Владимир Семенович Высоцкий — поэт и писатель, ставший знаменитым в конце 70-х годов прошлого столетия. Его творчество — категоричное, яркое, правдивое и местами не терпящее возражений. В своих произведениях он открыто делится своим мировоззрением с читателем, будто ведет диалог. Многие его произведения открыты и жизненны, примером такого произведения можно считать произведение «Я не люблю».
В своем стихотворении «Я не люблю» Высоцкий смело говорит о том, что ему не нравится, что противно его натуре. Автор прямолинейно и категорично высказывает свою позицию, говоря о том, что ему ненавистно. Шесть из восьми строф стихотворения начинаются с фразы «Я не люблю», само же выражение повторяется в тексте 11 раз.
В конкретном отрывке прослеживается неприязнь к стороннему вмешательству в личную жизнь, а также к собственным привычкам и чертам характера.
Я не люблю холодного цинизма,
В восторженность не верю, и еще —
Когда чужой мои читает письма,
Заглядывая мне через плечо.
Вчитываясь в строки произведения, можно увидеть, что автор взыскателен не только к окружающему его миру, но и к своим слабостям — их он тоже не любит, но и не отрицает. В тексте наблюдается переход от личного «я» — к общественному, лирический герой отождествляет себя с гражданином необъятной и сильной страны, начинает говорить от лица общества.
Я не люблю уверенности сытой,
Уж лучше пусть откажут тормоза.
Досадно мне, коль слово «честь» забыто
И коль в чести наветы за глаза.
По своему стилю и настроению песня Высоцкого напоминает некий манифест, граничащий с исповедью — настолько автор откровенен в своих словах. В тексте нет никаких сомнений и размышлений, лишь открыто выражаемая позиция, вера в свою правоту и прямолинейность, словно все, о чем говорит поэт — абсолютная истина, путь к принятию которой был долгим и полным мучений.
Я не люблю себя, когда я трушу,
Я не терплю, когда невинных бьют.
Я не люблю, когда мне лезут в душу,
Тем более — когда в нее плюют.
Я не люблю манежи и арены —
На них мильон меняют по рублю.
Пусть впереди большие перемены,
Я это никогда не полюблю!
Говоря о переменах, Высоцкий твердо держится своих принципов — и открыто заявляет о том, что никакие перемены не способны изменить его мнение, ничто не заставит его думать иначе.
Стихотворение «Я не люблю» можно считать отражением самого автора, некой программой, которой поэт следовал всю свою жизнь. Смысл песни не только в нелюбви к конкретным вещам, но и в том, что автор ставит для себя превыше всего — жить с честью и честно, несмотря на стремительно меняющийся мир.
Честь и свобода! Если вы не вместе,
Одну из вас придётся предпочесть.
Иные за свободу платят честью,
А те свободой жертвуют за честь.
И всё же в человеческой природе –
Стремиться сразу к чести и свободе.
Ой, честь ли то молодцу лен прясти?
А и хвала ли боярину кичку носить?
Воеводе по воду ходить?
Гусляру-певуну во приказе сидеть,
Во приказе сидеть, потолок коптить?
Ой, коня б ему, гусли б звонкие!
Ой, в луга б ему, во зеленый бор,
Через реченьку да в темный сад,
Где соловушко на черемушке
Целу ноченьку напролет поет!
Пусть тот, чья честь не без укора,
Страшится мнения людей;
Пусть ищет шаткой он опоры
В рукоплесканиях друзей!
Но кто в самом себе уверен,
Того хулы не потрясут —
Его глагол нелицемерен,
Ему чужой не нужен суд.
Ни пред какой земною властью
Своей он мысли не таит,
Не льстит неправому пристрастью,
Вражде неправой не кадит.
Ни пред венчанными царями,
Ни пред судилищем молвы
Он не торгуется словами,
Не клонит рабски головы.
Друзьям в угодность, боязливо
Он никому не шлет укор;
Когда ж толпа несправедливо
Свой постановит приговор,
Один, не следуя за нею,
Пред тем, что чисто и светло,
Дерзает он, благоговея,
Склонить свободное чело.