Стихи о вере и надежде

Тайна моя, мой единственный клад,
Молча вхожу я в свой маленький сад.
Там не тюльпаны, не вишни в цвету
Там – наши надежды.

Я святые слова, как цветы собираю.
Только, Боже, кому их отдать?
Чей костер там в тумане мигает?
Уж не твой ли, моя дорогая,
Не меня ли ты вышла встречать?

Я надежды свои на тебя возлагаю.
Встретится мне только раз, только раз.
Дни проходят, моя дорогая,
Словно дым над сырыми лугами,
И летят, и летят мимо нас.

Грозы и бури, мороз, снегопад
Мяли надежды, губили мой сад –
Но воскресал он во все времена:
В этом саду всё весна да весна.

Как я долго иду, суету раздвигая,
Как боюсь я не встретить зарю…
Подожди у огня, дорогая,
Я тебе свою жизнь предлагаю.
Я тебя, понимаешь, люблю.

Когда надежды нет,
Бессонница, поденка, —
Прижми к себе рассвет,
Как спящего ребенка,

И — дверью хлоп, и прочь,
Туда, где на болотах
Заночевала ночь
И вот уходит — в ботах;

А три ее звезды
Глядят светло и дико
На древние цветы
По кличке ‘волчье лыко’…

И вдруг — надежда:
мир
Не даст пропасть пропащим —
Ни глупым, ни гулящим,
Ни нагулявшим жир…

— По рощам и по чащам
Шагая вдаль, — обрящем!

Насилье родит насилье,
и ложь умножает ложь;
когда нас берут за горло,
естественно взяться за нож.

Но нож объявлять святыней
и, вглядываясь в лезвие,
начать находить отныне
лишь в нем отраженье свое,—

нет, этого я не сумею,
и этого я не смогу:
от ярости онемею,
но в ярости не солгу!

Убийство зовет убийство,
но нечего утверждать,
что резаться и рубиться —
великая благодать.

У всех, увлеченных боем,
надежда горит в любом:
мы руки от крови отмоем,
и грязь с лица отскребем,

и станем людьми, как прежде,
не в ярости до кости!
И этой одной надежде
на смертный рубеж вести.

Где же ты, мечта?
Я вдаль гляжу с надеждой…
И летит ко мне
В зыбкой тишине нежный звук —
То ли это смех? — нет!
То ли это плач? — нет!
Это ты, любовь…

Чьё-то сердце ждет,
Чей то взор горит,
Если б можно было слово
Драгоценное высказать,
И душу распахнуть навстречу
Благостным ветрам… нет!
Грозам и ветрам… нет!
Дружеским рукам… нет!
Лишь одной любви!

Моя душа…
Согрей её в ладонях, успокой!
Верю я в тебя. Да!
Верю я в мечту. Да!
Верю я в любовь. Да!
Верю я в любовь.
Да, она придет, любовь.

Есть птичка рая у меня,
На кипарисе молодом
Она сидит во время дня,
Но петь никак не станет днем;
Лазурь небес — ее спина,
Головка пурпур, на крылах
Пыль золотистая видна,-
Как отблеск утра в облаках.
И только что земля уснет,
Одета мглой в ночной тиши,
Она на ветке уж поет
Так сладко, сладко для души,
Что поневоле тягость мук
Забудешь, внемля песни той,
И сердцу каждый тихий звук
Как гость приятен дорогой;
И часто в бурю я слыхал
Тот звук, который так люблю;
И я всегда надеждой звал
Певицу мирную мою!

Забудь опять
Свои надежды;
Об них вздыхать
Судьба невежды;
Она дитя:
Не верь на слово;
Она шутя
Полюбит снова;
Все, что блестит,
Ее пленяет;
Все, что грустит,
Ее пугает;
Так облачко
По небу мчится
Светло, легко;
Оно глядится
В волнах морских
Поочередно;
Но чужд для них
Прошлец свободный;
Он образ свой
Во всех встречает,
Хоть их порой
Не замечает.

Зови надежду сновиденьем,
Неправду — истиной зови,
Не верь хвалам и увереньям,
Но верь, о, верь моей любви!

Такой любви нельзя не верить,
Мой взор не скроет ничего;
С тобою грех мне лицемерить,
Ты слишком ангел для того.

Мой дух! доверенность к творцу!
Мужайся; будь в терпеньи камень.
Не он ли к лучшему концу
Меня провел сквозь бранный пламень?
На поле смерти чья рука
Меня таинственно спасала
И жадный крови меч врага,
И град свинцовый отражала?
Кто, кто мне силу дал сносить
Труды, и глад, и непогоду,-
И силу — в бедстве сохранить
Души возвышенной свободу?
Кто вел меня от юных дней
К добру стезею потаенной
И в буре пламенных страстей
Мой был вожатый неизменной?

Он! Он! Его все дар благой!
Он есть источник чувств высоких,
Любви к изящному прямой
И мыслей чистых и глубоких!
Все дар его, и краше всех
Даров — надежда лучшей жизни!
Когда ж узрю спокойный брег,
Страну желанную отчизны?
Когда струей небесных благ
Я утолю любви желанье,
Земную ризу брошу в прах
И обновлю существованье?

Не странны ли поэзовечера,
Бессмертного искусства карнавалы,
В стране, где «завтра» хуже, чем «вчера»,
Которой, может быть, не быть пора,
В стране, где за обвалами — обвалы?

Но не странней ли этих вечеров
Идущие на них? Да кто вы? — дурпи,
В разгар чумы кричащие: «Пиров!»
Или и впрямь, фанатики даров
Поэзии, богини всех лазурней!..

Поэт — всегда поэт. Но вы то! Вы!
Случайные иль чающие? Кто вы?
Я только что вернулся из Москвы,
Где мне рукоплескали люди-львы,
Кто за искусство жизнь отдать готовы!

Какой шампанский, искристый экстаз!
О, сколько в лицах вдохновенной дрожи!
Вы, тысячи воспламененных глаз,—
Благоговейных, скорбных,— верю в вас:
Глаза крылатой русской молодежи!

Я верю в вас, а значит — и в страну.
Да, верю я, наперекор стихии,
Что вал растет, вздымающий волну,
Которая всё-всё сольет в одну,
А потому — я верю в жизнь России!..

Кто влюбился без надежды,
Расточителен, как бог.
Кто влюбиться может снова
Без надежды — тот дурак.

Это я влюбился снова
Без надежды, без ответа.
Насмешил я солнце, звезды,
Сам смеюсь — и умираю.

Мечтой, корыстью ли ведомый,
Семью покинув и страну,
Моряк пускался в путь из дома
В бескрайную голубизну.

Мир неизведан и безмолвен.
Ушел фрегат, пропал фрегат.
И никаких депеш и «молний»,
И никаких координат.

Три точки, три тире, три точки
Не бросишь миру в час беды.
Лишь долго будут плавать бочки
На гребнях вспененной воды.

Как до другой звезды, до дома,
Что ни кричи, не слышно там.
Но брал бутылку из-под рома
И брал бумагу капитан.

И жег сургуч…
Обшивка стонет,
Тот самый вал девятый бьет.
Корабль развалится. Утонет.
Бутылка вынырнет. Всплывет.

Она покачиваться станет
На синеве ленивых волн.
А капитан?
Ну что ж, представим,
Что уцелел и спасся он.

Есть горизонт в морском тумане.
Прибоем вымытый песок.
Есть в окаянном океане
Осточертевший островок.

Его записка будет плавать
Три года, двадцать, сорок лет.
Ни прежних целей, и ни славы,
И ни друзей в помине нет.

И не родных и не знакомых
Он видит каждый день во сне:
Плывет бутылка из-под рома,
Блестит бутылка при луне.

Ползут года улитой склизкой,
Знать, умереть придется здесь.
Но если брошена записка,
Надежда есть, надежда есть!

Ползут года, подходит старость,
Близка последняя черта.
И вот однажды брезжит парус
И исполняется мечта.

. . . . . . . . . . . . . .
Живу. Жую. Смеюсь все реже.
Но слышу вдруг к исходу дня —
Живет нелепая надежда
В глубинах сердца у меня.

Как будто я средь звезд круженья
Свое еще не отгостил,
Как будто я в момент крушенья
Бутылку в море опустил.

Раньше, прежде,
На днях почти,
Стал бы нешто
Искать пути?

Есть дорога,
Нет — наплевать!
Безнадега —
Как благодать!

Прочь, заботы!
Жми, брат Авось!
Для работы
И жизнь — навоз.

Что же сталось
Со мной на днях?
Может, старость,
А с нею — страх?

Как от сглазу,
Утих весь пыл;
Стал я сразу
Другим, чем был..

Безутешно
Прошу, как грош:
Мне надежду
Вынь да положь!

Дай как воздух,
Как воду дай,
Дай не вдосталь,
Дай не на даль,—

Хоть немного
Уже брести,
Безнадегу
Мне не снести.

Я верю в нашу общую звезду,
Хотя давно за нею не следим мы, —
Наш поезд с рельс сходил на всем ходу —
Мы все же оставались невредимы.

Бил самосвал машину нашу в лоб,
Но знали мы, что ищем и обрящем,
И мы ни разу не сходили в гроб,
Где нет надежды всем в него сходящим.

Катастрофы, паденья, — но между —
Мы взлетали туда, где тепло,
Просто ты не теряла надежду,
Мне же — с верою очень везло.

Да и теперь, когда вдвоём летим,
Пускай на ненадёжных самолётах, —
Нам гасят свет и создают интим,
Нам и мотор поёт на низких нотах.

Бывали «ТУ» и «ИЛы», «ЯКи», «АН», —
Я верил, что в Париже, в Барнауле —
Мы сядем, — если ж рухнем в океан —
Двоих не съесть и голубой акуле!

Все мы смертны — и люди смеются:
Не дождутся и вас города!
Я же знал: все кругом разобьются,
Мы ж с тобой — ни за что никогда!

Мне кажется такое по плечу —
Что смертным не под силу столько прыти:
Что на лету тебя я подхвачу —
И вместе мы спланируем в Таити.

И если заболеет кто из нас
Какой-нибудь болезнею смертельной —
Она уйдёт, — хоть искрами из глаз,
Хоть стонами и рвотою похмельной.

Пусть в районе Мэзона-Лаффита
Упадёт злополучный «Скайлаб»
И судьба всех обманет — финита, —
Нас она обмануть не смогла б!

любовь и надежда ходят поодиночке,
как будто они не одной мамы дочки,
как будто не сёстры вере, и в каждой строчке
вера шифрует для них: я тут!
но они не читают (глаза закрыты)
и, несмотря на твои заметные габариты,
вера, они же не видят тебя, и не дури ты —
они нескоро тебя найдут.
вера говорит, шевеля ноздрями,
ходит с нами, как человек зо зверями,
как не съеденный ещё капитан кук с дикарями,
в смутном предчувствии злой судьбы;
вряд ли найдётся имя бездонней,
она наяву с нами, а не на иконе, и
мы тянем к жару её ладоней
низенькие свои мохнатые лбы
Саша Маноцков
Чего полны их глазницы – пороха ли, песка ли?
Любовь и Надежда умнее Малдера или Скалли:
Они никогда меня не искали –
К ним нужно долго идти самой.
Я старшая дочь, с меня спросят гораздо строже.
Нас разлучили в детстве, но мы похожи:
Папа взял три отреза змеиной кожи
И сотворил нас на день седьмой.
Они, как и я, наделали много дряни,
Дурачатся, говорят, шевеля ноздрями,
Но сестры слепы, а я вот зря не:
Все время видеть – мой главный долг.
А им не ведать таких бессонниц, красот, горячек,
Которыми, как железом, пытают зрячих —
Папа проектировщик, а я подрядчик.
Три поросенка – и Серый Волк.

Надежда, белою рукою
сыграй мне что-нибудь такое,
чтоб краска схлынула с лица,
как будто кони от крыльца.

Сыграй мне что-нибудь такое,
чтоб ни печали, ни покоя,
ни нот, ни клавиш и ни рук…
О том, что я несчастен, врут.

Еще нам плакать и смеяться,
но не смиряться, не смиряться.
Еще не пройден тот подъем.
Еще друг друга мы найдем…

Все эти улицы — как сестры.
Твоя игра — их говор пестрый,
их каблуков полночный стук…
Я жаден до всего вокруг.

Ты так играешь, так играешь,
как будто медленно сгораешь.
Но что-то есть в твоем огне,
еще неведомое мне.

← Предыдущая Следующая → 1 2
Показаны 1-15 из 25