Нравится Маринке
Переводить картинки.
Вот стоит её горшок,
На нём картинка – петушок.
Вот она цветок взяла
И на дверь перевела.
Перевела картинки
На мамины ботинки.
Встал с постели старший брат,
На нём картинка – виноград,
На портфеле – брюква,
На фуражке – клюква.
Говорят соседи папе:
– А у вас грибы на шляпе,
– Сбоку всадник на коне
И лягушка на спине.
Папа взял картинки
И спрятал от Маринки.
Подняла Маринка плач:
– Папа, миленький,– Не прячь!
– Больше я не буду
– Клеить их повсюду.
И с тех пор порядок в доме,
А грибы растут в альбоме.
Кто создан из камня, кто создан из глины,-
А я серебрюсь и сверкаю!
Мне дело — измена, мне имя — Марина,
Я — бренная пена морская.
Кто создан из глины, кто создан из плоти —
Тем гроб и нагробные плиты…
— В купели морской крещена — и в полете
Своем — непрестанно разбита!
Сквозь каждое сердце, сквозь каждые сети
Пробьется мое своеволье.
Меня — видишь кудри беспутные эти?-
Земною не сделаешь солью.
Дробясь о гранитные ваши колена,
Я с каждой волной — воскресаю!
Да здравствует пена — веселая пена —
Высокая пена морская!
Маринка! Слушай, милая Маринка!
Кровиночка моя и половинка!
Ведь если разорвать, то — рубль за сто! —
Вторая будет совершать не то.
Маринка, слушай, милая Маринка,
Прекрасная, как детская картинка,
Ну кто сейчас ответит — что есть то?
Ты, только ты, ты можешь — и никто.
Маринка! Слушай! Милая Маринка,
Далёкая, как в сказке Метерлинка,
Ты птица моя синяя вдали.
Вот только жаль, её в раю нашли.
Маринка, слушай, милая Маринка,
Загадочная, как жилище инка.
Идём со мной! Куда-нибудь идём!
Мне всё равно куда, но мы найдём!
Поэт — а слово долго не стареет —
Сказал: «Россия, Лета, Лорелея…»
Россия — ты, и Лета, где мечты.
Но Лорелея — нет! Ты — это ты.
Четверть века, Марина, тому,
как Елабуга ластится раем
к отдохнувшему лбу твоему,
но и рай ему мал и неравен.
Неужели к всеведенью мук,
что тебе удалось как удача,
я добавлю бесформенный звук
дважды мною пропетого плача.
Две бессмыслицы — мертв и мертва,
две пустынности, два ударенья —
царскосельских садов дерева,
переделкинских рощиц деревья.
И усильем двух этих кончин
так исчерпана будущность слова.
Не осталось ни уст, ни причин,
чтобы нам затевать его снова.
Впрочем, в этой утрате суда
есть свобода и есть безмятежность:
перед кем пламенеть от стыда,
оскорбляя страниц белоснежность?
Как любила! Возможно ли злей?
Без прощения, без обещанья
имена их любовью твоей
были сосланы в даль обожанья.
Среди всех твоих бед и — плетей
только два тебе есть утешенья:
что не знала двух этих смертей
и воспела два этих рожденья.