Нравится Маринке
 Переводить картинки.
 Вот стоит её горшок,
 На нём картинка – петушок.
 Вот она цветок взяла
 И на дверь перевела.
 Перевела картинки
 На мамины ботинки.
 Встал с постели старший брат,
 На нём картинка – виноград,
 На портфеле – брюква,
 На фуражке – клюква.
 Говорят соседи папе:
 – А у вас грибы на шляпе,
 – Сбоку всадник на коне
 И лягушка на спине.
 Папа взял картинки
 И спрятал от Маринки.
 Подняла Маринка плач:
 – Папа, миленький,– Не прячь!
 – Больше я не буду
 – Клеить их повсюду.
 И с тех пор порядок в доме,
 А грибы растут в альбоме.
Кто создан из камня, кто создан из глины,-
 А я серебрюсь и сверкаю!
 Мне дело — измена, мне имя — Марина,
 Я — бренная пена морская.
Кто создан из глины, кто создан из плоти —
 Тем гроб и нагробные плиты…
 — В купели морской крещена — и в полете
 Своем — непрестанно разбита!
Сквозь каждое сердце, сквозь каждые сети
 Пробьется мое своеволье.
 Меня — видишь кудри беспутные эти?-
 Земною не сделаешь солью.
Дробясь о гранитные ваши колена,
 Я с каждой волной — воскресаю!
 Да здравствует пена — веселая пена —
 Высокая пена морская!
Маринка! Слушай, милая Маринка!
 Кровиночка моя и половинка!
 Ведь если разорвать, то — рубль за сто! —
 Вторая будет совершать не то.
Маринка, слушай, милая Маринка,
 Прекрасная, как детская картинка,
 Ну кто сейчас ответит — что есть то?
 Ты, только ты, ты можешь — и никто.
Маринка! Слушай! Милая Маринка,
 Далёкая, как в сказке Метерлинка,
 Ты птица моя синяя вдали.
 Вот только жаль, её в раю нашли.
Маринка, слушай, милая Маринка,
 Загадочная, как жилище инка.
 Идём со мной! Куда-нибудь идём!
 Мне всё равно куда, но мы найдём!
Поэт — а слово долго не стареет —
 Сказал: «Россия, Лета, Лорелея…»
 Россия — ты, и Лета, где мечты.
 Но Лорелея — нет! Ты — это ты.
Четверть века, Марина, тому,
 как Елабуга ластится раем
 к отдохнувшему лбу твоему,
 но и рай ему мал и неравен.
Неужели к всеведенью мук,
 что тебе удалось как удача,
 я добавлю бесформенный звук
 дважды мною пропетого плача.
Две бессмыслицы — мертв и мертва,
 две пустынности, два ударенья —
 царскосельских садов дерева,
 переделкинских рощиц деревья.
И усильем двух этих кончин
 так исчерпана будущность слова.
 Не осталось ни уст, ни причин,
 чтобы нам затевать его снова.
Впрочем, в этой утрате суда
 есть свобода и есть безмятежность:
 перед кем пламенеть от стыда,
 оскорбляя страниц белоснежность?
Как любила! Возможно ли злей?
 Без прощения, без обещанья
 имена их любовью твоей
 были сосланы в даль обожанья.
Среди всех твоих бед и — плетей
 только два тебе есть утешенья:
 что не знала двух этих смертей
 и воспела два этих рожденья.