Роберт Бернс - Баллады

Жили два брата. Вместе росли,
Вместе учились в школе.
Один другому однажды сказал:
— Давай поборемся, что ли?
Они боролись, Вильям и Джон,
И Джон упал на поляну,
А Вильям упавшему Джону ножом
Нанес смертельную рану.
— Возьми меня н’a спину, брат дорогой,
К ручью отнеси с поляны
И рану прозрачной водою омой,
Чтобы кровь не текла из раны.
И Вильям на спину ношу взвалил,
К ручью отправился с нею
И рану прозрачной водою омыл,
Но кровь текла все сильнее.
— Возьми меня н’a спину и отнеси
На кладбище, брат мой милый,
Могилу глубокую выкопай мне
И меня уложи в могилу.
И Вильям на спину брата взвалил,
И отнес на погост унылый,
И могилу глубокую вырыл ему,
И его уложил в могилу.
— Но что я скажу дорогому отцу,
Если спросит меня: где Джон?
— Скажи отцу: за бочонком вина
В Лондон уехал он.
— А что же я матери нашей скажу,
Если спросит меня: где Джон?
— Скажи: купить тебе новый наряд
В Лондон уехал он.
— А что я отвечу нашей сестре,
Если спросит меня: где Джон?
— Скажи: за ее обручальным кольцом
В Лондон уехал он.
— А что мне ответить милой твоей,
Если спросит меня: где Джон?
— Скажи ей: твой Джон на погосте лежит
И домой не вернется он.

Дева Изабелл в дому за шитьём сидит,
Весеннею майской порою.
В дальней чаще Страж Лесной в звонкий рог трубит.
А солнце встает за горою.
«Вот бы звонкий рог трубил под моей стеной!»
Весеннею майской порою.
«Вот бы на груди моей спал бы Страж Лесной!»
А солнце встает за горою.
Не успела и сказать этих слов она —
Весеннею майской порою.
Страж Лесной уже стоял у ее окна.
А солнце встает за горою.
«Дивно мне! — он говорит. — Кто бы думать мог!»
Весеннею майской порою.
«Ты зовешь меня, а мне не трубится в рог!»
А солнце встает за горою.
«Не пожалуешь ли ты в мой приют лесной?»
Весеннею майской порою.
«Если боязно одной — поскачи со мной!»
А солнце встает за горою.
Повскакали на коней и — в лесной предел.
Весеннею майской порою.
Поскакали Страж Лесной с девой Изабелл.
А солнце встает за горою.
«Спешься, спешься, — он сказал, — мы в глухом краю».
Весеннею майской порою.
«Здесь ты, дева Изабелл, примешь смерть свою!»
А солнце встает за горою.
«Сжалься, сжалься, добрый сэр», — молвила она.
Весеннею майской порою.
«Я родную мать с отцом повидать должна!»
А солнце встает за горою.
Он в ответ ей говорит: «Здесь, в глуши лесной,—
Весеннею майской порою.
Семь царевен я убил, быть тебе восьмой».
А солнце встает за горою.
«Прежде чем погибну я в этой стороне,—
Весеннею майской порою.
Голову свою склони на колени мне».
А солнце встает за горою.
Нежно гладила его — он к ней ближе льнул.
Весеннею майской порою.
И от нежных этих чар Страж Лесной уснул.
А солнце встает за горою.
Тут она возьми шнурок — и свяжи его.
Весеннею майской порою.
Тут она возьми клинок — и пронзи его.
А солнце встает за горою.
«Семь царевен погубил ты в лесной глуши,—
Весеннею майской порою.
А теперь — им всем супруг — с ними и лежи!»
А солнце встает за горою.

— О, где ты был, мой старый друг,
Семь долгих, долгих лет?
— Я вновь с тобой, моя любовь,
И помню твой обет.
— Молчи о клятвах прежних лет,
Мой старый, старый друг.
Пускай о клятвах прежних лет
Не знает мой супруг.
Он поспешил смахнуть слезу
И скрыть свои черты.
— Я б не вернулся в край родной,
Когда б не ты, не ты.
Богаче нашей стороны
Заморская земля.
Себе там в жены, мог бы взять
Я дочку короля!
— Ты взял бы дочку короля!
Зачем спешил ко мне?
Ты взял бы дочку короля
В заморской стороне.
— О, лживы клятвы нежных дев,
Хоть вид их сердцу мил.
Я не спешил бы в край родной,
Когда бы не любил.
— Но если бросить я должна
Детей и мирный кров,—
Как убежать нам, милый друг,
От наших берегов?
— Семь кораблей есть у меня,
Восьмой приплыл к земле,
Отборных тридцать моряков
Со мной на корабле.
Двух малых деток мать взяла
И стала целовать.
— Прощайте, детки! Больше вам
Не видеть вашу мать.
Корабль их ждал у берегов,
Безмолвный и пустой.
Был поднят парус из тафты
На мачте золотой.
Но только выплыли они,
Качаясь, на простор,
Сверкнул зловещим огоньком
Его угрюмый взор.
Не гнулись мачты корабля,
Качаясь на волнах.
И вольный ветер не шумел
В раскрытых парусах.
— О, что за светлые холмы
В лазури голубой?
— Холмы небес, — ответил он,—
Где нам не быть с тобой.
— Скажи: какие там встают
Угрюмые хребты?
— То горы ада! — крикнул он.—
Где буду я — и ты!
Он стал расти, расти, расти
И мачты перерос
И руку, яростно грозя,
Над мачтами занес.
Сверкнула молния из туч,
Слепя тревожный взор,
И бледных духов скорбный рой
Покрыл морской простор.
Две мачты сбил он кулаком,
Ногой еще одну,
Он судно надвое разбил
И все пустил ко дну.

Кларк Колвилл в сад пошел гулять
С любимою женой;
Жене он пояс подарил
В пятнадцать крон ценой.
«Прошу тебя, любимый мой,
Прошу смиренно я:
Красавицы остерегись
У Слэйнского ручья!»
«Молчи! Не стоит этот вздор
Волнений и забот:
Из женщин ни одна с тобой
В сравненье не идет».
Так он беспечно ей сказал
И на гнедом своем
Поехал к Слэйну, где узрел
Красотку над ручьем.
«Я тут стираю, рыцарь мой,
Вот белое белье,
Вот тело, что еще белей,—
И это все твое».
Он спешился, он взял ее
За шелковый рукав
И стал ласкать ее, обет
Супружеский поправ…
«Увы! — воскликнул Колвилл вдруг.—
Как голова болит!»
«Полоска платья моего
От боли исцелит:
Отрежь ее моим ножом,
Мы ею лоб твой обовьем».
Полоской платья обвила
Красавица тотчас
Его чело — и стала боль
Сильнее во сто раз.
«Чему, чему смеешься ты?
Мне больше невтерпеж!»
«Ты будешь мучиться, пока
От боли не умрешь!
Умрешь и будешь тут лежать,
Окончив путь земной,
Иль станешь выдрой, чтоб в реке,
Резвясь, играть со мной!»
«О, нет, домой я доберусь,
Умру не у реки,
Но раньше я тебя убью,
Всем чарам вопреки!»
Чтоб чародейку поразить,
Он выхватил клинок,
Но рыбой сделалась она
И прыгнула в поток.
Взобрался Колвилл на коня
И поскакал с трудом
И еле спешился, когда
Увидел отчий дом.
«Жена, постель мне постели,
Укрой получше, мать,
Брат, разогни мой лук — его
Мне долго не сгибать».
Постлали женщины постель,
Укрыли с головой;
Навеки брат расправил лук
С повисшей тетивой…

Цыгане к замку подошли,
Запели под каштаном,
И леди Кэссилис была
В восторге несказанном.
Ей растопили сердца лед
Волшебники-цыгане,
И уронила шелк она,
Иглу и вышиванье.
Она сбежала в сад — туда,
Где звякали гитары,
Цыгане встретили ее
И в ход пустили чары.
Она дала им добрый хлеб
И пиво цвета меди,
А Джонни Фаа получил
Кольцо с руки миледи.
«Пойдешь со мной, мой мед, мой свет,
Под небо голубое?
Клянусь ножом моим, твой лорд
Не будет впредь с тобою!»
«Снимите, слуги, шаль с меня
И дайте плащ попроще,
Я с Джонни Фаа ухожу
В леса, поля и рощи!»
Игрушки-туфли с ног сняла
И с Джонни смуглокожим
Она пошла в далекий путь
Сквозь вереск, бездорожьем.
«Я с Джонни обойду весь свет
И вовсе не устану,
Я одолею все моря,
Они бродили день-деньской,
Они прошли немало,
Пока не стали на ночлег —
Но как она устала!
«Ах, ложе лорда моего
Сияло белизною,
А ныне я в траве лежу
И ворон надо мною».
«Попридержи язык, мой свет,
Молчи — клянусь луною,
Твой муженек, твой гордый лорд
Не будет впредь с тобою!»
Они бродили там и тут,
И низко, и высоко,
Пока не подошли к ручью,
Заросшему осокой.
«А ну, пригнись, мой мед, мой свет,
Пригнись-ка, моя радость,
Ты будешь лошадью моей,
А я верхом усядусь!»
«Я тут скакала, и мой муж
Хвалил мою отвагу,
И вот теперь тащу я вброд
Безвестного бродягу…»
…Лорд Кэссилис пришел домой,
Спросил он о супруге.
«Она с цыганами ушла»,—
Так отвечали слуги.
«Гнедой мой конь не слишком скор —
Седлайте вороного.
Клянусь не пить, не есть, пока
Не буду с леди снова!»
Скакал он там, скакал он тут
На вороном проворном,
Пока не встретил у ручья
Жену с цыганом черным.
«О, как на ложе пуховом
Нам было сладко вместе!
Зачем ты с шайкой этой здесь
В унылом, диком месте?!
Вернись, мой мед, вернись, мой свет,
На вора не надейся,
Вернись — и спрячу я тебя
От злого чародейства!»
«О нет! Сварила пиво я,
Волшебное, хмельное,
Его я выпью — а тебе
Вовек не быть со мною.
И я клянусь, что с детства я —
Сама себе хозяйка,
Никто не властен надо мной —
Ни ты, ни эта шайка!..»
……………….
Пятнадцать молодых цыган,
Красивых, смуглолицых,
Свой век окончили в петле
Из-за одной блудницы.

Отец мне на хозяйство дал
Лишь одного коня;
Я беден был, но сметкой бог
Не обделил меня:
К чему пустые закрома,
Амбары да подклети?
Наймусь-ка лучше к лорду в дом,
К его пригожей леди.
Я ей посланье написал,
Его я начал так:
«Сударыня, я в вас влюблен,
И то, что я бедняк,
И то, что я подчас живу,
Вздыхая об обеде,
Не помешает мне служить
Моей прекрасной леди».
И мне ответила она:
«Не скромничай, дружок,
Ты мог бы сам прийти ко мне
И все сказать бы мог;
Ты мог бы сам прийти ко мне,
Уверенный в победе,
Рога б наставить лорду мог
С его красивой леди».
Она деньгами мой кошель
Набила дополна,
И я впервые вкус узнал
Господского вина;
Но вот я перетрусил так,
Как никогда на свете:
Хозяин в спальню постучал,
Когда я был там с леди.
Она, впихнув меня под стул
И плед накинув свой,
Любезничала с ним, а я
Сидел едва живой;
Ушел он — я же, впопыхах,
Как был, в хозяйском пледе,
Удрал — и больше не видал
Мою красотку-леди!

Перевод Самуила Маршака

Трех королей разгневал он,
И было решено,
Что навсегда погибнет Джон
Ячменное Зерно.

Велели выкопать сохой
Могилу короли,
Чтоб славный Джон, боец лихой,
Не вышел из земли.

Травой покрылся горный склон,
В ручьях воды полно,
А из земли выходит Джон
Ячменное Зерно.

Все так же буен и упрям,
С пригорка в летний зной
Грозит он копьями врагам,
Качая головой.

Но осень трезвая идет.
И, тяжко нагружен,
Поник под бременем забот,
Согнулся старый Джон.

Настало время помирать —
Зима недалека.
И тут-то недруги опять
Взялись за старика.

Его свалил горбатый нож
Одним ударом с ног,
И, как бродягу на правеж,
Везут его на ток.

Дубасить Джона принялись
Злодеи поутру.
Потом, подбрасывая ввысь,
Кружили на ветру.

Он был в колодец погружен,
На сумрачное дно.
Но и в воде не тонет Джон
Ячменное Зерно.

Не пощадив его костей,
Швырнули их в костер,
А сердце мельник меж камней
Безжалостно растер.

Бушует кровь его в котле,
Под обручем бурлит,
Вскипает в кружках на столе
И души веселит.

Недаром был покойный Джон
При жизни молодец, —
Отвагу подымает он
Со дна людских сердец.

Он гонит вон из головы
Докучный рой забот.
За кружкой сердце у вдовы
От радости поет…

Так пусть же до конца времен
Не высыхает дно
В бочонке, где клокочет Джон
Ячменное Зерно!

Под праздник, под воскресный день,
Пред тем, как н’a ночь лечь,
Хозяйка жарить принялась,
Варить, тушить и печь.
Стояла осень на дворе,
И ветер дул сырой.
Старик старухе говорит:
— Старуха, дверь закрой!
— Мне только дверь и закрывать,
Другого дела нет.
По мне — пускай она стоит
Открытой сотню лет!
Так без конца между собой
Вели супруги спор,
Пока старик не предложил
Старухе уговор:
— Давай, старуха, помолчим.
А кто откроет рот
И первый вымолвит словцо,
Тот двери и запрет!
Проходит час, за ним другой.
Хозяева молчат.
Давно в печи погас огонь.
В углу часы стучат.
Вот бьют часы двенадцать раз,
А дверь не заперта.
Два незнакомца входят в дом,
А в доме темнота.
— А ну-ка, — гости говорят,—
Кто в домике живет? —
Молчат старуха и старик,
Воды набрали в рот.
Ночные гости из печи
Берут по пирогу,
И потроха, и петуха,—
Хозяйка — ни гугу.
Нашли табак у старика.
— Хороший табачок! —
Из бочки выпили пивка.
Хозяева — молчок.
Все взяли гости, что могли,
И вышли за порог.
Идут двором и говорят:
— Сырой у них пирог!
А им вослед старуха: — Нет!
Пирог мой не сырой! —
Ей из угла старик в ответ:
— Старуха, дверь закрой!

Кому угодно, чтоб ветер подул
И листва облетела вконец?
И кто знавал вернее любовь,
Чем Смуглый Эдам, кузнец?
Из чистого золота молот его,
И нет наковальни звончей.
Искуснее всех качает он мех,
И рук не ищите ловчей.
Но Смуглый Эдам был разлучен
С матерью и отцом,
И были братья и сестры его
Разлучены с кузнецом.
И Смуглый Эдам был изгнан в лес
Из родной стороны,
И в краю лесном построил он дом
Для себя и своей жены.
Пойти на охоту Эдам решил
В один распрекрасный день —
Выследить в добром зеленом лесу,
Не бродит ли где олень.
Лук он повесил через плечо,
В ножны вложил клинок,
За дичью в добрый зеленый лес
Пошел, шагнув за порог.
Он по птице бил, где терновник бел,
И ее наповал убил,
И добычу домой отослал жене,
И поменьше грустить просил.
Он по птице бил, где шиповник ал,
И ее убил наповал,
И добычу домой отослал жене,
И вернуться к утру обещал.
Вот подходит он ко двору своему
И медлит минуту одну,
А Бесчестный Рыцарь в его дому
Улещает его жену.
Поначалу перстень сулит золотой —
Жаркий камень в перстне горит:
«Подари, — говорит, — мне любовь за любовь,
И перстень бери!» — говорит.
Но Бесчестному Рыцарю молвит она,
Семейную верность храня:
«Я Смуглого Эдама только люблю,
А Смуглый Эдам — меня!»
А тот кошелек тугой достает,
А там золотых не счесть:
«Подари, — говорит, — мне любовь за любовь —
И бери, — говорит, — всё, что есть!»
«Хоть и втрое ты золота мне посулишь,
С тобой не пробуду и дня.
Я Смуглого Эдама только люблю,
А Смуглый Эдам — меня!»
Тут он длинный и острый клинок достал
И приставил к ее груди:
«Отдавай, — говорит, — мне любовь за любовь!
Не отдашь — пощады не жди!»
И прекрасная леди сказала, вздохнув:
«Смуглый Эдам, ты долго идешь!»
Смуглый Эдам, не мешкая, в двери ступил
И сказал: «Не меня ли ты ждешь?»
Он заставил того уронить клинок,
И наставил клинок на него,
И оставил себе справедливый залог —
Пальцы правой руки его.

Изо всех шотландских отважных вождей,
Изо всех достославных имен
Самым храбрым был сэр Джеймс Росс,
Лучший рыцарь былых времен.
Он ростом был, как могучий дуб,
Что на голой вершине рос,
Когда он плечом поводил, вокруг
Разлеталась копна волос.
Вождь могучего клана, сэр Джеймс Росс,
Если он начинал речь,
Призывая на битву, пятьсот человек,
Как один, хватались за меч.
Он в кровавых схватках лупил англичан,
За шотландские бился права,
Трижды он побеждал их, пока ему
Не исполнилось двадцать два.
Он Матильду прекрасную нежно любил,
Деву чистую, как душа.
Королева Шотландии не была
Вполовину так хороша.
Долго гордая дева твердила ему:
Эта крепость не сдастся вам!
Но глаза ее признавались в любви,
Вопреки строптивым словам.
Наконец испытала верность его,
И на милость сменила гнев,
И невинное сердце ему отдала,
Пылким сердцем взамен овладев.
Но прекрасной Матильды жестокий отец,
Бьюхан-лорд, невзлюбил юнца,
Джона Грэйма сосватал ей и велел
Поступать по воле отца.
Повстречались возлюбленные тайком
В чаще леса в одну из ночей,
Там, где ива плакучая косы свои
Окунает в быстрый ручей.
Хитрый Дональд лежал между тем в траве,
Джона Грэйма единственный брат,
Он хотел на любовников поглядеть
И послушать, о чем говорят.
И печальная дева сказала так:
— Невзлюбил тебя мой отец,
Джону Грэйму он руку мою отдает,
Значит, нашей любви — конец.
Да исполнена будет воля отца,
И противиться смысла нет.
Ты другую невесту отыщешь себе,
Леди знатную юных лет.
Ты забудешь скоро Матильду свою,
И не будет прошлого жаль.
Пусть же счастье станет уделом твоим,
А моим уделом — печаль.
— Что я слышу? — воскликнул сэр Джеймс Росс.—
Где же, милая, клятвы твои?
И Матильда за Джона Грэйма пойдет,
Хоть клялась мне в вечной любви?
Пусть меня пронзит его острый меч,
Но не мне бояться угроз! —
Крепко обнял рыцарь невесту свою
И прижал ее к сердцу Росс.
— Я хотела, рыцарь, тебя испытать,
Мне же нечего думать тут:
Брачным ложем мне станет могила, клянусь,
Если Грэйму меня отдадут!
Так прими же, юноша, мой поцелуй,
Колебаний в душе моей нет,
Пусть все беды на свете меня поразят,
Если я нарушу обет!
И, поклявшись друг друга до гроба любить,
Разлучились они наконец.
Дональд рыцарю крикнул, покинув кусты:
— Обернись, безбородый юнец!
Обернулся быстро бесстрашный Росс
И сверкнувший выхватил меч,
Ибо Дональда острый клинок успел
Плащ ему на плече рассечь.
— Честь любимого брата мне дорога,
Мстит за Джона моя рука! —
Рыцарь быстро назад три шага отступил
И успел спастись от клинка.
И в ответ он поднял оружье свое,
Размахнулся, как только мог,
И обрушил на голову Дональда сталь,
И рассек ему череп и мозг.
Рухнул Дональд на землю — безжизненный прах,
И ничем ему не помочь.
— Так со всеми врагами я поступлю! —
Молвил Росс и отправился прочь.
К замку лорда Бьюхена он поспешил,
Поспешил через темный лес
И, любимой окно в темноте отыскав,
Прямо в сад через стену залез.
— Спишь ли ты, дорогая Матильда моя?
Я прошу: не спи в этот час.
Это я — несчастливый возлюбленный твой,
Ожидает разлука нас.
Я сейчас отправлюсь на Скай, где живут
Все мои друзья и родня,
За меня сразиться с жестоким врагом
Подниму сторонников я.
— О, не делай так, мой любимый Джеймс! —
Отвечает ему она.—
Ты побудь до рассвета в моем саду,
Ибо ночь жутка и темна.
До рассвета я буду тебя охранять,
А к твоим я пажа пошлю,
Побежать быстрей и на помощь звать
Весь твой клан я ему велю.
Он улегся на землю, закутавшись в плащ,
А она отослала пажа
И сама всю ночь простояла вблизи,
За его безопасность дрожа.
Между тем проворно маленький паж
Побежал по холмам и долам.
А навстречу ему — Джона Грэйма отряд,
Впереди же тот ехал сам.
— Ты куда так торопишься, маленький паж,
В час, когда полагается спать?
— Я бегу поднимать Джеймса Росса клан,
На защиту хозяина звать.
Ибо Дональда Грэйма он нынче убил,
Тот погиб от его руки,
И теперь он один во владеньях чужих,
А друзья его далеки.
— Брат мой умер? — воскликнул неистовый Грэйм. —
Пусть позор на меня падет,
Если подлый убийца завтра к утру
От руки моей не умрет!
Я тебя награжу, если скажешь мне,
Где сейчас находится он?
— Он у лорда Бьюхена дремлет в саду,
А Матильда хранит его сон.
И, пришпорив коней, поскакали они,
Слова лишнего не говоря,
И увидели башни замка вдали
В час, когда занималась заря.
Их Матильда встретила у ворот,
И спросил Матильду сэр Джон:
— Джеймса Росса случайно не видела ты?
Не заглядывал в замок он?
— Да, — сказала Матильда, — в полдень вчера
Он проехал мимо ворот,
Он, как видно, спешил: своего коня
Погонял нещадно вперед.
Он теперь в Эдинбурге, наверно, давно,
Если конь в пути не упал…
— Значит, мне солгал твой маленький паж,
Что всю ночь он под деревом спал?
Как ломала Матильда руки свои!
Как власы на себе рвала!
— Храбрый Росс, я хотела тебя спасти,
А выходит — тебя предала!
В это время рыцарь проснулся в саду,
Он услышал Матильдин плач,
Он поднялся, выхватил грозный меч
И отбросил в сторону плащ.
— На твоем мече со вчерашнего дня
Брата кровь, но сегодня днем
И твоя, Джеймс Росс, нечестивая кровь
Будет скверно вонять на моем.
— Хорошо говоришь! — отвечал ему Росс.—
Но не в слове — сила мужчин.
Отпусти людей — и доблесть свою
Испытаем один на один.
Ибо часто за словом скрывается трус.
Меч мой тяжек. В былые дни,
Он на поле брани сверкал впереди,
Когда ты держался в тени.
И вперед, вызывая Грэйма на бой,
Храбро выступил юный вождь.
Тот смутился и спину ему показал,
Ибо знал хорошо его мощь.
Пали четверо самых отважных бойцов
В тот же миг от его меча,
Но Джеймс Росс напролом между ними шел,
Джона Грэйма средь них ища.
К нему сзади бесчестно подкрался Грэйм
И ударил рыцаря в бок,
Из отверстия хлынула алая кровь,
И от крови пояс намок.
Но оружья не выронила рука,
И ступала твердо нога
До тех пор, пока его грозный меч
Не прошел сквозь сердце врага.
Рухнул Грэйм, как поваленный бурей дуб,
Рядом с ним опустился Росс,
Ослабел, и не мог шевельнуть рукой,
И как будто к земле прирос.
А Матильда, увидев, как он упал,
Умоляла Грэйма людей:
— О пощаде молит Бьюхена дочь —
Да не будет отказа ей!
Умирающий голос ее услыхал,
И открыл перед смертью глаза,
И уставил их на Матильду свою,
И почти неслышно сказал:
— Ты напрасно просишь о жизни смерть,
Бесполезен со смерти спрос.
Путь мой кончен. Возлюбленная, прощай! —
И забылся, и умер Росс.
И Матильда из теплой раны его
Меч достала нетвердой рукой:
— Я иду за тобою, сэр Джеймс Росс,
Я иду вослед за тобой!
Прислонила к земле рукоять меча,
Острие направила в грудь,
И упала на милого своего,
И отправилась в дальний путь.

Король с дворянами сидел
За пиршеством хмельным,
Ион велел, чтоб дочь его
Прислуживала им.
То в погреб бегала она,
А то обратно, в зал,
Сама ж глядела за окно,
Где Смуглый Робин ждал.
Она в светлицу поднялась
И села у окна,
И, в руки лютню взяв свою,
Запела так она:
«Как птицы сладостно поют
В родительском саду!
О, как нетерпеливо я
Свиданья с милым жду!»
«Когда и впрямь я мил тебе
И впрямь правдива песнь твоя,
Скажи скорей: когда в твоей
Светлице буду я?»
«Когда вина напьются всласть
Король-отец и знать,
Тогда готова буду я
Любовь твою принять».
Она привратнику вино
Несла за жбаном жбан,
Покуда страж не захрапел,
Напившись, как кабан.
Тогда она украла ключ
И завершила план…
И ночь ушла, и солнце к ним
Пришло с началом дня,
И Смуглый Робин ей сказал:
«А не найдут меня?»
«О, я сумею, Робин мой,
Предотвратить беду:
Схитрив, тебя я привела,
Схитрив, и уведу».
В отцовский погреб, торопясь,
Направилась она,
В большую чашу налила
Отменного вина
И с нею встретила отца —
А был он вполпьяна.
«Я эту чашу, дочь моя,
Не отдал бы за те
Все вина в бочках там, внизу,
В подвальной темноте!»
«Да провались оно совсем,—
Вино и погреб весь!
Мне запах голову кружит,
Я быть не в силах здесь».
«Ну, что же, дочь моя, иди
И ветром подыши,
Возьми служанок и ступай,
Гуляй в лесной тиши».
А чванный страж проговорил
(Дай бог ему невзгод!):
«Пускай служанки в лес идут,
А леди не пойдет».
«Служанок много у меня,
Не меньше сорока,
Но не отыщет ни одна
Заветного цветка».
Она в светлицу поднялась,
И с головы до пят
Был Смуглый Робин вмиг одет
В девический наряд:
Под цвет травы красивый плащ
И, на ногах легки,
Из мягкой кожи башмаки
И тонкие чулки.
Упругий лук под плащ ее
Вошел едва-едва,
Кинжал был спрятан на груди,
А стрелы — в рукава.
И вот, когда они пошли
Из замковых ворот,
Проговорил надменный страж
(Дай бог ему невзгод!):
«Мы девушек, идущих в лес,
Пересчитаем тут
И вновь пересчитаем их,
Когда назад придут».
Так Робин, ночью в дом войдя,
Из дома вышел днем.
«А ведь девица недурна!» —
Сказал король о нем.
И майским днем они ушли
В леса, в луга, в поля
И не вернулись никогда
В хоромы короля.

О, горе! Как берега круты!
О, горе! Сильна и темна река!
О, горе, горе, у самой воды
Шла я с любимым в руке рука.
Стоял у откоса огромный дуб,
И мне казалось — он нерушим.
Но надломился и рухнул ствол,—
И я расстаюсь с любимым моим.
О, горе, горе! Любовь сладка,
Но только в начале, а потом
Инеем делается роса,
Иней становится белым льдом.
К чему мне гребень и кружева?
Сердце мое холоднее льда:
Уходит возлюбленный от меня
И уверяет, что навсегда.
И будет камень постелью мне,
Пологом — белая пелена,
И напоит меня чистый ключ.
Я навсегда осталась одна.
Когда ты примчишься, осенний вихрь,
С черных деревьев сдувать листву?
Тихая смерть, скоро ли ты?
Я ведь и так уже не живу.
О нет, не стужа меня леденит
И не метели протяжный стон.
Нет, не от холода я дрожу,
А оттого, что уходит он.
Когда мы в Глазго ездили с ним,
Все из толпы глазели на нас.
Он в черный бархат был облачен,
А я надела алый атлас.
О, знать бы прежде, до первых ласк,
Что скроют солнце тысячи туч!
Я б сердце замкнула в златой ларец
И в темный омут бросила ключ.
И нету друга возле меня,
Еще мой ребенок не родился…
Я одна и хочу умереть.
Ведь прежней стать мне уже нельзя.

Замок стоит на высоком холме,
В стены и башни одет.
Эллов потомок — владелец его,
Рыцарь в расцвете лет.
Рыцарь из замка спускается в сад
И стоит у ворот, как страж.
Видит: вприпрыжку бежит через дол
Прекрасной Эмелин паж.
Что за причина спешки такой?
Не приложит рыцарь ума,
Сам поспешает навстречу ему
И встречает на склоне холма.
— Сохрани тебя Господи, маленький паж,
Да поможет тебе Христос!
Как живется веселой твоей госпоже
И какую ты весть принес?
— Моя добрая леди в слезах до зари,
Слез поток ее неистощим,
А рыдает она о жестокой вражде
Между родом ее и твоим.
Орошенный слезами шелковый шарф
Шлет тебе моя леди, скорбя,
Чтобы ты иногда вспоминал о той,
Что любила так нежно тебя.
А еще тебе шлет золотое кольцо
В знак того, что до гроба верна.
Просит в память о ней этот перстень носить,
Когда ляжет в могилу она.
Потому что разбито сердце ее
И на счастье надежда плоха.
Ей тебя позабыть приказал отец
И другого нашел жениха.
Ей сосватали рыцаря-старика,
Сэра Джона из северных стран.
Он приехал сегодня. Трехдневный срок
Для раздумья Эмелин дан.
— Торопись обратно, маленький паж
Успокой свою госпожу
И скажи: коль не погибну, ее
Нынче ночью, освобожу!
Передай прекрасной своей госпоже:
Я приду под ее окно
Ровно в полночь. И пусть мне грозит беда:
Будь что будет — мне все равно!
Побежал вприпрыжку маленький паж,
Торопился что было сил,
И явился в светелку своей госпожи,
И колено пред ней преклонил:
— Нынче ночью, о леди, возлюбленный твой
— Под окошко твое придет.
Он просил, моя леди, тебе передать,
Что спасет тебя — иль умрет.
И день прошел, и настала ночь.
Вся округа крепко спала,
Лишь несчастная леди в светелке своей
У окошка слезы лила.
И услышала точно в условленный час
Громкий шепот внизу, под стеной:
— Моя милая леди, скорее проснись,
Это я — возлюбленный твой!
Кобылица оседлана, рядом стоит,
Моя милая леди, проснись!
Вот и лестница — времени даром не трать
И спускайся, любимая, вниз.
— Нет, мой рыцарь любезный, клянусь тебе
Не могу я по лестнице слезть.
Если темною ночью с тобой убегу —
Потеряю девичью честь.
— Я клянусь, моя леди, ты можешь бежать
Без опаски из дому со мной.
К моей матушке в замок тебя я свезу —
Там лишь станешь моею женой.
— Мой отец благородный и смелый лорд,
С давних пор его род знаменит.
Что, по-твоему, скажет он, если с тобой
Дочь из дому вдвоем убежит?
Он, я знаю, ужасную клятву даст,
Он забудет еду и сон
До тех пор, пока из твоей груди
Сердца с кровью не вырвет он!
— Если спустишься, леди, и сядешь в седло,
И проскачешь полмили всего,
Я не буду бояться ни гнева отца,
Ни жестокой мести его.
Воздыхала Эмелин, сердцем скорбя,
Долго капали слезы с ресниц.
Рыцарь сам наконец ее за руку взял
И спустил по лестнице вниз.
Трижды обнял прекрасную, поцеловал
Нежно в губы единственный раз.
Если слезы до этого тихо лились —
Тут уж хлынули реки из глаз.
Он в седло кобылицы ее подсадил,
Сам вскочил в седло жеребца,
Рог повесил на грудь, и помчались они
Прочь от замка ее отца.
Но не знали они, что служанка не спит,
Слышит все и хозяйку предаст,
Рассуждая: — Пойду-ка, отцу доложу.
Он за это мне золота даст…
Благородная леди и храбрый лорд,
Просыпайтесь скорей, господа!
Вашей дочери нету в постели — она
С сыном Элла сбежала. Беда!
И проснулся лорд, и с постели встал,
Верных молодцев кликнул он:
— Ты, сэр Джон, немедля погоню возглавь —
Мою дочь увезли в полон!
Не успели и мили еще проскакать
Незадачливых два беглеца,
Как увидели мчащихся по пятам
Слуг ее дорогого отца.
И первым к жим подоспел сэр Джон,
— Стой, предатель! — он крикнул. — Немедленно стой!
И верни эту леди нам.
Потому что леди она рождена,
И высок ее род с давних пор.
Не пристало сыну лжецов и невежд
Увозить ее на позор!
— Ну и громко ты лжешь, рыцарь сэр Джон,
Можешь дальше не продолжать.
Я от рыцаря знатною дамой рожден,
Спешься, милая леди, и в сторону встань,
Подержи моего коня,
С этим рыцарем наглым из северных стран
Будет дело сейчас у меня.
Воздыхала Эмелин, сердцем скорбя
И горючие слезы точа,
Наносили удары сплеча.
Наконец в один хороший удар
Элла сын всю силу вложил
И на землю ударом этим одним
Сэра Джона навек уложил.
Тут как раз подоспели на быстрых конях
Лорд-отец и вся его рать.
О несчастная Эмелин, горе тебе!
Бесполезно теперь убегать.
Ее милый рог приложил к губам,
И призывно в рог протрубил,
И увидел, что скачут по склону холма
Его м’oлодцы, полные сил.
— Придержи свою руку, отважный лорд,
Я прошу тебя: не спеши
Разрубить союз двух влюбленных сердец,
Разлучить навек две души!
Признаюсь: я давно твою дочь люблю,
Но люблю я любовью той,
Нежной, чистой, какою друг друга любить
Разрешает престол святой.
Дай согласье, чтоб стала она моей!
Высоки мой дом и мой род,
Хороши и обширны земли мои,
И немалый от них доход.
Благородным рыцарем был мой отец,
Дочкой эрла была моя мать…—
Отвернулся лорд, и нахмурил чело,
И не знал, что на это сказать.
Воздыхала Эмелин, слезы лила,
Отдаваясь в отцовскую власть,
Наконец догадалась за руку схватить
И пред ним на колени упасть.
— О, прости нас, прости нас, отец дорогой,
Для меня твоя воля — закон.
Не решилась бы я из дому бежать,
Если б не был сэр Джон стариком.
Ты не раз твою Эмелин в прошлые дни
Называл отрадой своей,
Так не будь же поспешен в решенье своем,
Гневным словом ее не убей!
Лорд ладонью провел по темной щеке,
Отвернулся суровый лорд,
Чтоб украдкой слезу со щеки смахнуть,
Ибо был он чертовски горд.
Лорд стоял, погруженный в мысли свои,
Но недолго он рассуждал:
Он прекрасную Эмелин поднял с колен
И к отцовскому сердцу прижал.
Он прекрасную за руку взял и сказал:
— Так бери же невесту, жених,
Мою дочку единственную, и с ней —
Половину владений моих.
Твой отец однажды задел мою честь
На заре наших юных дней,
Но сегодня обиду давнишнюю ту
Ты загладил любовью своей.
Да поможет вам Небо, дети мои,
Жизнь прожить, друг друга любя,
И вовеки благословенье мое
Не оставит, дочка, тебя!

Жил когда-то в Эбердине
Человек, не хуже всех,
Был не стар, умен отменно,
Да страшон, как смертный грех.
И девицы, для которых
Он порой из кожи лез,
За урода выйти замуж
Отказались наотрез.
И тогда решил он сделать
Предложенье глупой Мэг:
«Тут упрашивать не надо,—
Думал этот человек.—
Нет богатства у девчонки —
Только косы да глаза:
Золото — густые косы
И глаза — как бирюза.
Вот ума — совсем негусто,
А известно, что его
В лавке у купца не купишь,
Не займешь ни у кого».
Он посватался, и сразу
Получил согласье он
И домой шаги направил,
В размышленья погружен:
«Мэг безмозгла, но красива,
Я урод, но башковит,
Свойства лучшие обоих
Наш союз соединит:
Наши дети, без сомненья,
Красотою будут в мать,
А в меня — умом могучим,
Мне ж ума не занимать!
Дети будут прямо чудо
По уму и красоте;
Не было такой удачи
Ни одной еще чете!..»
Дети родились, однако,
Ожиданьям вопреки,
Страхолюдные — в папашу
И в мамашу — дураки!

Полковнику юному Джонстон сказал,
Вино попивая хмельное:
«Когда б на моей ты женился сестре,
Твою бы я сделал женою».
«О нет, на сестре я твоей не женюсь
За земли твои и поместья;
Но с ней на досуге я вовсе не прочь
Побыть, как с любовницей, вместе.
О нет, на сестре я твоей не женюсь
За золото и за богатство,
Но буду, пока отдыхаю я здесь,
С твоею сестрой забавляться».
У юного Джонстона добрый был меч,
Короткий, остроконечный,
И Джонстон обидчика им поразил,
И тот замолчал навечно.
А Джонстон в покои сестры побежал,
Помчался, подобно оленю.
«Как долго, о брат мой, в отлучке ты был,
Дивлюсь твоему промедленью».
«Я в школе замешкался — там школяров
Учил я согласному пенью».
«Мне нынешней ночью привиделся сон —
Не знаю, к добру или к худу:
Мой юный возлюбленный мертвым лежал,
Тебя же искали повсюду».
«Пускай меня ищут, по следу бегут —
Лежит бездыханным полковник,
Его я вот этим мечом заколол,
А был твоим милым покойник».
«Когда ты и вправду его заколол
И тем обездолил меня ты,
Хотела бы я, чтоб повешен ты был,
Чтоб ты не ушел от расплаты!»
И Джонстон к любимой своей побежал,
Помчался, подобно оленю.
«Как долго, о друг мой, в отлучке ты был,
Дивлюсь твоему промедленью».
«Я в школе замешкался — там школяров
Учил я согласному пенью».
«Мне нынешней ночью привиделся сон —
Не знаю, к добру или к худу:
Мой брат окровавленный мертвым лежал,
Тебя же искали повсюду».
«Пускай меня ищут, по следу бегут —
Лежит бездыханным полковник,
Его я вот этим мечом заколол,
А был твоим братом покойник».
«Когда ты и вправду его заколол,
Меня эта весть сокрушает;
Но смерть его меньше тревожит меня,
Чем месть, что тебе угрожает.
Войди — чтоб уснуть и беду переждать,
Не сыщешь укрытья спокойней,
Я буду сидеть у окна и стеречь,
Чтоб ты не столкнулся с погоней».
В постели возлюбленной, в спальне ее
Не пробыл он и получаса —
Две дюжины всадников были внизу,
Отряд легкоконный примчался.
«О леди, ты сверху глядишь из окна
И видишь, наверное, много;
Приметила ль рыцаря ты на коне,
Спешившего этой дорогой?»
«А цвета какого был пес беглеца?
И цвета какого был сокол?
И масти какой был могучий скакун,
Примчавший его издалека?»
«Был весь окровавлен и сокол его,
И пес окровавлен рычавший;
Но снега белее был гордый скакун,
Его от погони умчавший».
«Да, красного цвета был пес беглеца,
Да, красного цвета был сокол,
И был белоснежным могучий скакун,
Примчавший его издалека.
Но спешьтесь, сойдите с коней, господа,
Вот хлеб и вино — подкрепитесь,
Когда его конь так силен, то уже
За Лайн переправился витязь».
«Спасибо за хлеб тебе и за вино,
Но всем нам пора торопиться,
Я б трижды три тысячи фунтов отдал,
Чтоб схвачен был подлый убийца!..»
«Лежи, мой любимый, спокойно лежи,
Усни, — обманула врага я,
Уже далеко он, а я начеку,
Тебя от беды сберегая».
У юного Джонстона добрый был меч,
Короткий, остроконечный,
И Джонстон пронзил им бедняжку Эннет,
Склоненную к другу беспечно.
«На что, о мой Джонстон, прогневался ты?
За что мне беда эта злая?
Приданое матери, деньги отца,
Себя — не тебе ль отдала я?»
«Живи, доживай, моя леди, лови
Последние жизни мгновенья;
Сюда ни один из шотландских врачей
Не явится для исцеленья!»
«Да, смерть моя близко! Ты видишь и сам:
Уже мои руки ослабли,
И мне на колени из раны в груди
Кровавые падают капли.
Возьми мою лютню, садись на коня
И там, на равнине унылой,
Ты сможешь играть безмятежно и петь,
Забыв о загубленной милой…»
Он вывел коня, но еще не успел
В седле поудобней усесться,
Как двадцать четыре разящих стрелы
Со свистом вошли в его сердце…

← Предыдущая Следующая → 1 2 3 4 ... 6
Показаны 1-15 из 77