Юнна Мориц - Стихи о любви

Нынче слякотно и зябко.
Свет зажжёшь — ещё темней.
И дрожит воронья лапка
На ветру осенних дней.
Я любовь припоминаю
Через три десятка лет…
Я теперь не променяю
На неё осенний свет.
А тогда бы всё на свете
Отдала бы, не скупясь,
Чтобы вилкой в винегрете
Ковыряться с ней сейчас.
Но не вышел, слава богу,
Этот сложный трафарет!
Проще, проще мне намного
Плавать в дыме сигарет
И, притворства паутину
Отстраняя от лица,
Одиночества картину
Довести до образца.
Никакую паутину
Исступлённо не плести —
Одиночества картину
До шедевра довести!

Дышать любовью, пить её, как воздух,
Который с нашей кончится судьбой,
Дышать, как тайной дышит небо в звёздах,
Листва, трава… как я дышу тобой.

Как дышит шар, где ангелы и птицы
Летают над планетой голубой, —
Дышать любовью – и развоплотиться
В том воздухе… Как я дышу тобой.

Как дышат мгла и мглупости поэтства,
Поющего дыхательной трубой, —
Дышать любовью, фейской речью детства
В том воздухе… Как я дышу тобой.

Как дышит снег, в окно моё летящий
На белый лист, вослед карандашу, —
Дышать любовью — глубже, глубже, чаще,
До самых слёз… как я тобой дышу.

Дрожащие губы
и скрежет плаща —
друг другу не любы
мы больше. Прощай!

Огнём небосвода
изгублена нить.
Такая свобода,
что хочется выть.

Такое веселье,
что с пьяных колёс,
как поезд в ущелье,
иду под откос.

Такие поминки,
что, Боже ты мой,
как будто мы оба
на снимке с каймой.

Неправедно, парень,
ты делишь ломоть:
верни мою душу,
возьми мою плоть!

На Трафальгарской площади ночной
Крылатый мусор реет за спиной.
Обнимемся на каменной скамейке, —
Ты больше здесь не встретишься со мной.
Кровь от любви становится лазурной.

Над пылью водяной фонтанных чаш,
Над маской ночи, вещих снов и краж, —
Парит Аббатства кружевной мираж!
Кровь от разлук становится лазурной.

Земля коптит, на стенах — чернобурь,
Но Лондон брезгует скоблежкой и шпаклевкой —
Ему претит угробить подмалевкой
Лазурь любви и лирики лазурь.

Лазурь любви и лирики лазурь —
Вот пар, который над лазурным шаром!
И нам с тобою — быть лазурным паром,
Небесной мглой на голубом глазу.

А посему обнимемся скорей —
Как лен и воздух, как волна с волною!
Ты больше здесь не встретишься со мною,
Лазурь любви и лирики моей!
Кровь от разлук становится лазурной.

Наш срок истек! Волшебники чудес
Трубят в рожок — что времени в обрез
И что они отходят от скамейки.
Ты больше здесь не встретишься со мной.
Но жизнь была! Такой, а не иной.
Кровь от любви становится лазурной.
А остальное стоит полкопейки.

Я вас люблю, как любят всё, что мимо
Промчалось, не убив, когда могло.
Я вас люблю и вами я любима
За то, что не убили, а могли,

Когда была я в поезде бомбима,
Лицом упав на битое стекло,
И чудом вышла из огня и дыма
В пространство, где горели корабли,

Горели танки, самолёты, люди,
Земля и небо, кровь лилась из глаз.
Я вас люблю всей памятью о чуде,
Которое спасло меня от вас.

Мой ангел в той войне был красным, красным,
И пять мне было лет, а нынче сто.
Я вас люблю так пламенно, так страстно,
Как дай вам Бог не забывать – за что.

Он любил её, как берег любит волны,
любит волны с кораблями, с якорями
в жизни той, где бессловесны и безмолвны
драмы странников, расшатанных морями.

Серебрились на волнах её картины,
проплывали перед ним, качаясь в пене,
чьи божественные брызги обратимы
в миф, использующий волны, как ступени…

А дописывает мелкие детали
подмастерье под навесом корифея,
волоски, соски и профиль для медали —
это всё уже подробности трофея.

Я — хуже, чем ты говоришь.
Но есть молчаливая тайна:
Ты пламенем синим горишь,
Когда меня видишь случайно.

Ты в синем-пресинем огне
Живучей влюбленности пылкой
Ворочаешь с горькой ухмылкой
Плохие слова обо мне.

Я — хуже, чем ты говоришь.
Но есть молчаливая тайна:
Ты пламенем синим горишь,
Когда меня видишь случайно.

И этот костер голубой
Не я ли тебе подарила,
Чтоб свет не померк над тобой,
Когда я тебя разлюбила?

Я — хуже, чем ты говоришь.
Но есть молчаливая тайна:
Ты пламенем синим горишь,
Когда меня видишь случайно.

Но жгучую эту лазурь
Не я ль разводить мастерица,
Чтоб синие искры в глазу
Цвели на лице твоем, рыцарь?

Я — хуже, чем ты говоришь.
Но есть молчаливая тайна:
Ты пламенем синим горишь,
Когда меня видишь случайно.

Так радуйся, радуйся мне!
Не бойся в слезах захлебнуться,
Дай волю душе улыбнуться,
Когда я в дверях и в окне.

Я — хуже, чем ты говоришь.
Но есть молчаливая тайна:
Ты пламенем синим горишь,
Когда меня видишь случайно.

Походил со мной на базары,
Постирал со мною пелёнки,
Потаскал со мной чемоданы
И растаял как дым во мраке.
И сказал он: — ты мне не пара,
Ты со мною одной силёнки.
На тебе заживают раны —
Как на собаке.

Я сто лет его не видала.
Я сто лет прожила с другими,
Я забыла глаза и голос,
И улыбок его косяки.
Я и дня по нём не страдала!
Ни товарищи, ни враги мы,
Но лицо моё раскололось
От ярости на куски.

Возвратился ко мне он старый,
Возвратился уже не звонкий,
Возвратился уже не пьяный
От надежд — не горящий факел.
И сказал: — я тебе не пара.
Не имею твоей силёнки.
Не на мне заживают раны —
Как на собаке.

Я сто лет его не видала.
Я сто лет прожила с другими.
Я забыла глаза и голос,
И улыбок его косяки.
Я и дня по нём не страдала!
Ни товарищи, ни враги мы,
Но лицо моё раскололось
От радости на куски.

Не вспоминай меня. И не забудь.
Мы не расстались, мы растаяли с тобою,
мы глубоко влились в единый путь,
где след не оставляется стопою.

На том пути любой преображён
и в силах приподняться над сейчасом,
где здравый смысл иных мужей и жён
не сыт любовью, хлебом, жизнью, мясом,

не сыт весельем и печалью дней,
не сыт свободой, силою и славой.
И вот, один другого голодней,
грызут науку сытости кровавой.

А я сыта по горло всем, что есть,
и голод мой не утолит добыча!
Не возвращайся. Встретимся не здесь,
а в голубом, воркуя и курлыча.

Не вспоминай меня. И не забудь.
Пускай как есть — не дальше и не ближе.
Подольше не давай меня задуть
и чаще снись — во сне я лучше вижу!

Хорошо — быть молодым,
За любовь к себе сражаться,
Перед зеркалом седым
Независимо держаться,
Жить отважно — черново,
Обо всем мечтать свирепо,
Не бояться ничего —
Даже выглядеть нелепо!

Хорошо — всего хотеть,
Брать свое — и не украдкой,
Гордой гривой шелестеть,
Гордой славиться повадкой,
То и это затевать,
Порывая с тем и этим,
Вечно повод подавать
Раздувалам жарких сплетен!

Как прекрасно — жить да жить,
Не боясь машины встречной,
Всем на свете дорожить,
Кроме жизни скоротечной!
Хорошо — ходить конем,
Власть держать над полным залом,
Не дрожать над каждым днем —
Вот уж этого навалом!

Хорошо — быть молодым!
Просто лучше не бывает!
Спирт, бессонница и дым —
Всё идеи навевает!
Наши юные тела
Закаляет исступленье!
Вот и кончилось, ля-ля,
Музыкальное вступленье,-

Но пронзительный мотив
Начинается! Вниманье!
Спят, друг друга обхватив,
Молодые — как в нирване.
И в невежестве своем
Молодые человеки —
Ни бум-бум о берегах,
О серебряных лугах,
Где седые человеки
Спать обнимутся вдвоем,
А один уснет навеки.
…Хорошо — быть молодым!..

Влюбиться — пара пустяков:
Осенний свет из облаков,
Жар-птице двадцать тысяч лет,
И за углом — кофейня.
Четыре или пять шагов —
И нет врагов, и нет долгов,
И молод в сорок тысяч лет,
И за углом — кофейня.

Вдоль улиц Длинная Нога
Или Короткая Нога
Шатайся двадцать тысяч лет,-
И за углом — кофейня.
А в Хельсинках — сухой закон,
И финн приплыл за коньяком,
Он сбросил сорок тысяч лет,-
И за углом — кофейня!

Свежо ли, милый, век вдвоем?
(Что в имени тебе моем?)
Вопрос — на двадцать тысяч лет,
А за углом — кофейня.
Навстречу — плут, весьма поэт,
Он лихо врет:- Какой дуэт!
Ищу вас сорок тысяч лет,-
Тут за углом — кофейня!

А в зазеркальной глубине —
Часы, весы точны вполне
(Плюс-минус двадцать тысяч лет)
И за углом — кофейня.
Мы в ней садимся у окна —
Лицом к луне, и времена
Шалят на сорок тысяч лет,-
Ведь за углом — кофейня!

О чем поет, переведи,
Эстонка с хрипотцой в груди.
Ужель сошелся клином свет
И за углом — кофейня?
Ты наклоняешься вперед,
И твой подстрочник, нет, не врет,
В нем этот свет, а также тот,
И там, и тут — кофейня.

Как сочен точный перевод!
Он кормит нас не первый год,
Прокормит двадцать тысяч лет,-
Ведь за углом — кофейня,
Где можно дешево поесть,
Присесть и песню перевесть,
И через сорок тысяч лет
Ее споет кофейня:

Влюбиться — пара пустяков,
Разбиться — пара пустяков:
Нырнул на сорок тысяч лет,-
И за углом — кофейня,
Да в небесах — альпийский луг,
Да золотой воздушный плуг,
Да сносу нет, да спросу нет,
Да за углом — кофейня!

Я с гениями водку не пила
И близко их к себе не подпускала.
Я молодым поэтом не была,
Слух не лелеяла и взоры не ласкала.

На цыпочках не стоя ни пред кем,
Я не светилась, не дышала мглою
И свежестью не веяла совсем
На тех, кто промышляет похвалою.

И более того! Угрюмый взгляд
На многие пленительные вещи
Выталкивал меня из всех плеяд,
Из ряда — вон, чтоб не сказать похлеще.

И никакие в мире кружева
Не в силах были напустить тумана
И мглой мои окутать жернова
И замыслы бурлящего вулкана.

Так Бог помог мне в свиту не попасть
Ни к одному из патриархов Музы,
Не козырять его любовью всласть,
Не заключать хвалебные союзы,

Не стать добычей тьмы и пустоты
В засиженном поклонниками зале…
Живи на то, что скажешь только ты,
А не на то, что о тебе сказали!

В том городе мне было двадцать лет.
Там снег лежал с краев, а грязь — в середке.
Мы на отшибе жили. Жидкий свет
Сочился в окна. Веял день короткий.
И жил сверчок у нас в перегородке,
И пел жучок всего один куплет
О том, что в море невозможен след,
А все же чудно плыть хотя бы в лодке.
Была зима. Картошку на обед
Варили к атлантической селедке
И в три часа включали верхний свет.

В пятиугольной комнате громадной,
Прохладной, словно церковь, и пустой,
От синих стен сквозило нищетой,
Но эта нищета была нарядной
По-своему: древесной чистотой,
Тарелкой древней, глиной шоколадной,
Чернильницей с грустившей Ариадной
Над медной нитью, как над золотой.
И при разделе от квартиры той
Достались мне Державин, том шестой,
И ужас перед суетностью жадной.

Я там жила недолго, но тогда,
Когда была настолько молода,
Что кожа лба казалась голубою,
Душа была прозрачна, как вода,
Прозрачна и прохладна, как вода,
И стать могла нечаянно любою.

Но то, что привело меня сюда,
Не обнищало светом и любовью.
И одного усилья над собою
Достаточно бывает иногда,
Чтоб чудно просветлеть и над собою
Увидеть, как прекрасна та звезда,
Как все-таки прекрасна та звезда,
Которая сгорит с моей судьбою.

Прекрасные сласти
Давали в саду;
Соблазны и страсти,
Луну и звезду.
Восточной отделки
Являя следы,
Свисали в тарелки
Цветы и плоды.
Ребенка и птицу
Кормили они
И двигали спицу,
Влекущую дни.
Настолько светились
Плоды во плоти,
Что дети смутились
И стали расти,
И нежным румянцем
Окрасилась речь
Владеющих ранцем,
Свисающим с плеч.
И некая тяга
Ломила ребро,
И некая влага
Поила перо.
Перо и бумага,
Любовь и отвага,—
На чашах качаются
Зло и добро.

Опомнись! Что ты делаешь, Джульетта?
Освободись, окрикни этот сброд.
Зачем ты так чудовищно одета,
Остра, отпета — под линейку рот?

Нет слаще жизни — где любовь крамольна,
Вражда законна, а закон бесстыж.
Не умирай, Джульетта, добровольно!
Вот гороскоп: наследника родишь.

Не променяй же детства на бессмертье
И верхний свет на тучную свечу.
Всё милосердье и жестокосердье
Не там, а здесь. Я долго жить хочу!

Я быть хочу! Не после, не в веках,
Не наизусть, не дважды и не снова,
Не в анекдотах или в дневниках —
А только в самом полном смысле слова!

Противен мне бессмертия разор.
Помимо жизни, всё невыносимо.
И горя нет, пока волнует взор
Всё то, что в общем скоротечней дыма.