Франческо Петрарка — На смерть Мадонны Лауры

Амур, благое дело соверши,
Услышь меня — и лире дай усталой
О той поведать, кто бессмертной стала,
На помощь бедной музе поспеши.

Уверенность моим строкам внуши,
Чтоб в каждой правда восторжествовала:
Мадонна равных на земле не знала
Ни в красоте, ни в чистоте души.

Он: «Дело не из легких, скажем прямо.
В ней было все, что любо небесам,
И ею горд недаром был всегда я.

Такой красы от первых дней Адама
Не видел мир, и если плачу сам,
То и тебе скажу — пиши, рыдая».

Завидую тебе, могильный прах, —
Ты жадно прячешь ту, о ком тоскую, —
Ты отнял у меня мою благую,
Мою опору в жизненных боях.

Завидую вам, духи, в небесах,
Вы приняли подругу молодую
В свой светлый круг, которого взыскую,
И отказали мне в ее лучах.

Завидую, в блаженной их судьбе,
Тем избранным, что созерцают ныне
Святой и тихий блеск ее чела.

Завидую, Врагиня-Смерть, тебе, —
Ты жизнь ее в предел свой унесла,
Меня ж оставила в земной пустыне.

Поют ли жалобно лесные птицы,
Листва ли шепчет в летнем ветерке,
Струи ли с нежным рокотом в реке,
Лаская брег, гурлят, как голубицы, —

Где б я ни сел, чтоб новые страницы
Вписать в дневник любви, моей тоске
Родные вздохи вторят вдалеке,
И тень мелькнет живой царицы.

Слова я слышу… «Полно дух крушить
Безвременно печалию, — шепнула, —
Пора от слез ланиты осушить!

Бессмертье в небе грудь моя вдохнула,
Его ль меня хотел бы ты лишить?
Чтоб там прозреть, я здесь глаза сомкнула»

Она жила во мне, она была жива,
Я в сердце жалкое впустил ее — синьору.
Увы, все кончено. Где мне найти опору?
Я мертв, а ей дано бессмертье божества.

Душе ограбленной утратить все права,
Любви потерянной скитаться без призору,
Дрожать от жалости плите надгробной впору,
И некому их боль переложить в слова.

Их безутешный плач извне услышать трудно,
Он глубоко во мне, а я от горя глух,
И впредь мне горевать и впредь страдать от ран.

Воистину мы прах и сиротливый дух,
Воистину — слепцы, а жажда безрассудна,
Воистину мечты в себе таят обман.

Покоя дайте мне, вы, думы злые:
Амур, Судьба и Смерть — иль мало их? —
Теснят повсюду, и в дверях моих,
Пусть мне и не грозят бойцы иные.

А сердце, — ты, как и во дни былые,
Лишь мне ослушно, — ярых сил каких
Не укрываешь, быстрых и лихих
Врагов моих пособник, не впервые?

В тебе Амур таит своих послов,
В тебе Судьба все торжества справляет,
И Смерть удар свой рушит надо мною —

Разбить остаток жизни угрожает;
В тебе и мыслям суетнейшим кров;
Так ты одно всех бед моих виною.

Сеннуччо мой! Страдая одиноко,
Тобой покинут, набираюсь сил:
Из тела, где плененным, мертвым был,
Ты, гордый, поднялся в полет высоко.

Два полюса зараз объемлет око,
Дугообразный плавный ход светил;
Зришь малость, что наш кругозор вместил, —
Рад за тебя, скорблю не столь глубоко.

Скажи, прошу усердно, в третьей сфере
Гвиттоне, Чино, Данту мой поклон —
И Франческино; прочим — в равной мере.

А Донне передай, сколь удручен,
Живу в слезах; тоска, как в диком звере;
Но дивный лик, святыня дел — как сон.

Зачем, зачем даешь себя увлечь
Тому, что миновалось безвозвратно,
Скорбящая душа? Ужель приятно
Себя огнем воспоминаний жечь?

Умильный взор и сладостная речь,
Воспетые тобой тысячекратно,
Теперь на небесах, и непонятно,
Как истиною можно пренебречь.

Не мучь себя, былое воскрешая,
Не грезой руководствуйся слепой,
Но думою, влекущей к свету рая, —

Ведь здесь ничто не в радость нам с тобой,
Плененным красотой, что, как живая,
По-прежнему смущает наш покой.

Горящий узел, двадцать один год
За часом час меня сжимавший яро,
Рассекла смерть, — не знал я злей удара;
Но человек с печали не умрет.

Опять Амур мне воли не дает:
Другой силок в траве — и, сердцу кара,
Вновь искра разожгла огонь пожара
Так, что с трудом сыскал бы я исход.

Не помоги мне опытностью сила
Бывалых бед, сгорел бы я, сраженный,
Мгновенно вспыхнув, словно сук сухой.

Вторично смерть меня освободила,
Расторгнут узел, огнь угас, сметенный,
Пред ней и сила — в прах, и дар прямой.

Лет трижды семь повинен был гореть я,
Амуров раб, ликуя на костре.
Она ушла — я дух вознес гор_е_.
Продлится ль плач за грань десятилетья?

Страстей меня опутавшую сеть я
Влачить устал. Подумать о добре
Давно пора. Твоей, Господь, заре
Я старости вручаю перволетья!

Зачем я жил? На что растратил дни?
Бежал ли я змеи греха ужасной?
Искал ли я Тебя? Но помяни

К Тебе мой вопль из сей темницы страстной,
Где Ты меня замкнул, и чрез огни
Введи в Свой рай тропою безопасной!

В слезах былые времена кляну,
Когда созданью бренному, беспечный,
Я поклоняться мог и жар сердечный
Мешал полет направить в вышину.

Ты, видящий паденья глубину,
Царю небес, невидимый Предвечный,
Спаси мой дух заблудший и увечный,
Дай милосердно искупить вину,

С тем чтобы если я предела войнам
Не видел в тщетном вихре бытия,
Хотя бы сделать мой уход пристойным.

Да увенчает доброта Твоя
Остаток дней моих концом достойным!
Лишь на Тебя и уповаю я.

Глас моего твердит мне отраженья,
Что дух устал, что изменилось тело,
Что сила, как и ловкость, ослабела:
Исчез обман: старик ты, нет сомненья.

Природа требует повиновенья;
Бороться ль? — время силу одолело
Быстрей воды, гасящей пламень смело;
За долгим тяжким сном — час пробужденья.

Мне ясно: улетает жизнь людская,
Что только раз дана, свежа и здрава:
А в глуби сердца речь внятна живая —

Той, что, теперь вне смертного состава,
Жила, единственная, столь сияя,
Что, мнится, всех других померкла слава.

Смерть погасила солнце. Легче глазу
От стрел слепящих отдыхать впотьмах.
Кто жгла и леденила — стала прах.
Увял мой лавр, оставив место вязу.

Есть в этом боль и облегченье сразу:
Сегодня мысли дерзкие и страх
Мне чужды, и росток надежд зачах,
И скорбь не полнит сердца до отказу.

Ни ран, ни исцеленья нет ему,
И я опять свободою владею
И сладостной и горькой, и к тому,

Кто небо движет бровию своею,
Я возвращаюсь — к Богу моему, —
Устав от жизни, но не сытый ею.

В мой угол аура веет — и впиваю
Священную, и в сновиденье смею
Делиться с нею всей бедой моею,
Как пред живой, бывало, не дерзаю.

Со взгляда нежного я начинаю,
Мне памятного мукой долгой всею;
Потом — как, рад и жалок, полон ею,
За часом час и день за днем страдаю.

Она молчит; от жалости бледнея,
Мне в очи смотрит и вздохнет порою
И лик слезою чистой украшает.

Моя душа, терзаясь и болея,
Себя корит и плачет над собою
И, пробудясь, сознанье обретает.

Мне каждый день — длинней тысячелетий
Без той, кого на землю не вернуть,
Кто и сейчас мне указует путь
В иную жизнь из этой тесной клети.

Не в силах мира суетного сети
Меня поймать — я знаю мира суть!
Я должен годы долгие тянуть
И черпать силы в лучезарном свете.

К чему страшиться смерти? Ведь Господь
На муку и на гибель шел смиренно,
Терпел, в ничтожество ввергая плоть;

Ведь смерть, оледенив Мадонне вены,
Величья не посмела побороть, —
И светлый лик сиял без перемены.

О время, ты в стремительном полете
Доверчивым приносишь столько зла!
О быстрые — быстрее, чем стрела, —
Я знаю, дни, как вы жестоко лжете!

Но я не вас виню в конечном счете:
Природа вам расправила крыла,
А мне глаза, несчастному, дала,
И мой позор и мука — в их просчете.

Надежный берег есть — к нему привлечь
Давно пора вниманье их, тем боле
Что вечных бед иначе не пресечь.

Амур, не ига твоего, но боли
Душа моя бежит: о том и речь,
Что добродетель — это сила воли.