Высоко над крышами, на морозе голом
Мельница-метелица жернова крутит,
Засыпает улицы ледяным помолом.
Засыпает милая на моей груди.
Весь я сжат отчаянно тонкими руками,
Будто отнимает кто и нельзя отдать.
А уста припухшие шепотом ругают
И велят покинуть тёплую кровать:
«Встань, лентяй бессовестный, и закрой заслонку.
Уголь прогорел давно, ведь упустим печь!
Слышишь, в окна стужа бьёт, словно в бубен звонкий?
Нам тепло в такой мороз надо поберечь…»
Я же ей доказывал: это не опасно,
И пока мы рядышком – не замёрзнем мы…
Я ещё не знал тогда, что теплом запасся
На четыре лютых фронтовых зимы.
Отболели многие горшие потери,
Только эта – всё ещё ранка, а не шрам.
И в Зарядье новое захожу теперь я,
Там ищу домишко твой я по вечерам.
Словно храм гостиница, гордая «Россия»,
Мелочь деревянную сдула и смела.
И не помнят граждане, кого не спроси я,
Где такая улица, где ты тут жила.
А церквушка старая чудом уцелела –
Есть с кем перемолвиться, помянуть добром.
Знать, она окрашена снегом, а не мелом,
Прислонись – и вот он тут, ветхий старый дом.
Аж до крыш засыпана ледяной мукою
Рубленая, тёсаная старая Москва…
До рассвета мутного колотясь и воя,
Мельница-метелица вертит жернова.