Мне повстречался дьяволенок,
 Худой и щуплый — как комар.
 Он телом был совсем ребенок,
 Лицом же дик: остер и стар.
 Шел дождь… Дрожит, темнеет тело,
 Намокла всклоченная шерсть…
 И я подумал: эко дело!
 Ведь тоже мерзнет. Тоже персть.
 Твердят: любовь, любовь! Не знаю.
 Не слышно что-то. Не видал.
 Вот жалость… Жалость понимаю.
 И дьяволенка я поймал.
 Пойдем, детеныш! Хочешь греться?
 Не бойся, шерстку не ерошь.
 Что тут на улице тереться?
 Дам детке сахару… Пойдешь?
 А он вдруг эдак сочно, зычно,
 Мужским, ласкающим баском
 (Признаться — даже неприлично
 И жутко было это в нем) —
 Пророкотал: "Что сахар? Глупо.
 Я, сладкий, сахару не ем.
 Давай телятинки да супа…
 Уж я пойду к тебе — совсем".
 Он разозлил меня бахвальством…
 А я хотел еще помочь!
 Да ну тебя с твоим нахальством!
 И не спеша пошел я прочь.
 Но он заморщился и тонко
 Захрюкал… Смотрит, как больной…
 Опять мне жаль… И дьяволенка
 Тащу, трудясь, к себе домой.
 Смотрю при лампе: дохлый, гадкий,
 Не то дитя, не то старик.
 И все твердит: "Я сладкий, сладкий…"
 Оставил я его. Привык.
 И даже как-то с дьяволенком
 Совсем сжился я наконец.
 Он в полдень прыгает козленком,
 Под вечер — темен, как мертвец.
 То ходит гоголем-мужчиной,
 То вьется бабой вкруг меня,
 А если дождик — пахнет псиной
 И шерстку лижет у огня.
 Я прежде всем себя тревожил:
 Хотел того, мечтал о том…
 А с ним мой дом… не то, что ожил,
 Но затянулся, как пушком.
 Безрадостно-благополучно,
 И нежно-сонно, и темно…
 Мне с дьяволенком сладко-скучно…
 Дитя, старик,- не все ль равно?
 Такой смешной он, мягкий, хлипкий,
 Как разлагающийся гриб.
 Такой он цепкий, сладкий, липкий,
 Все липнул, липнул — и прилип.
 И оба стали мы — едины.
 Уж я не с ним — я в нем, я в нем!
 Я сам в ненастье пахну псиной
 И шерсть лижу перед огнем…