Грязную тучу тошнило над городом.
Шмыгали ноги. Чмокали шины.
Шоферы ругались, переезжая прохожих.
Сгнивший покойник с соседнего кладбища
Во фраке, с облезшими пальцами,
Отнял у девочки куклу. Плакала девочка.
Святая привратница отхожего места
Варила для ангелов суп из старых газет:
— Цып, цып, цып, херувимчики…
Цып, цып, цып, серафимчики…
Брысь, ты, архангел проклятый,
Ишь, отдавил серафиму
Хвостик копытищем…
А на запасных путях
Старый глухой паровоз
Кормил жаркой чугунной грудью
Младенца-бога.
В яслях лежала блудница и плакала.
А тощий аскет на сносях
Волосатый, небритый и смрадный,
В райской гостиной, где пахло
Духами и дамской плотью,
Ругался черными словами,
Сражаясь из последних сил
С голой валлотоновой бабой11
И со скорпионами,
Ухватившими серебряной лапкою сахар.
Нос в монокле, писавший стихи,
Был сораспят аскету,
И пах сочувственно
Пачулями и собственным полом.
Медведь в телесном трико кувыркался.
Райские барышни
Пили чай и были расстроены.
А за зеркальным окном
Сгнивший покойник во фраке,
Блудница из яслей,
Бог паровозный
И Божья матерь,
Грустно мешая ногами навозную жижу
Шли на запад,
К желтой сусальной звезде,
Плясавшей на небе.