Петр Вяземский — Станция: Стих

(Глава из путешествия в стихах; писана 1825 года)

Sta viaior!

Досадно слышать: «Sta viator!»
Иль, изъясняяся простей:
«_Извольте ждать, нет лошадей_», —
Когда губернский регистратор,
Почтовой станции диктатор
(Ему типун бы на язык!),
Сей речью ставит вас в тупик.
От этого-то русским трактом
Езда не слишком веселит;
Как скачешь — действие кипит,
Приедешь — стынет за антрактом.
Да и скакать — дождись пути.
Заметить должно мне в прибавку.
Чтобы точней в журнал внести
Топографическую справку, —
Дороги наши — сад для глаз:
Деревья, с дерном вал, канавы;
Работы много, много славы,
Да жаль — проезда нет подчас,
С деревьев, на часах стоящих,
Приезжим мало барыша;
Дорога, скажешь, хороша —
И вспомнишь стих: для проходящих!
Свободна русская езда
В двух только случаях: когда
Наш _Мак-Адам_ или _Мак-Ева_ —
Зима свершит, треща от гнева,
Опустошительный набег,
Путь окует чугуном льдистым
И запорошит ранний снег
Следы ее песком пушистым
Или когда поля проймет
Такая знойная засуха,
Что через лужу может вброд
Пройти, глаза зажмуря, муха.
Что ж делать? Время есть всему:
Гражданству, роскоши, уму.
Рукой степенной ход размерен:
Итог в успехах наших верен,
Пождем — и возрастет итог.
Давно ль могучий _Петр_ природу,
Судьбу и смертных перемог,
Прошел сквозь мрак, сквозь огнь и воду
И следом богатырских ног
Давно ли вдоль и поперек
Протоптана его Россия?
Исполнятся судьбы земные,
И мы не будем без дорог.
Зато военную дорогу
Прокладывать умеем мы:
В Париже были, слава богу,
И, может, не боясь чумы,
Ни Магомета стражи райской,
За славной тенью Задунайской,
За тенью царственной жены
Мы доберемся до луны;
За греков молвим речь в Стамбуле
И меж собой, без дальних ссор,
Миролюбиво кончим спор,
Когда-то жаркий при Кагуле.

«Так лошадей мне нет у вас?»
— «Смотрите в книге: счет тут ясен».
— «Их в книге нет, я в том согласен;
В конюшне нет ли?» — «Тройка с час
Последняя с курьером вышла,
Две клячи на дворе и есть,
Да их хоть выбылыми счесть:
Не ходит ни одна у дышла».
— «А долго ли прикажешь мне,
Платя в избе терпенью дани,
Истории _тьму-таракани_
Учиться по твоей стене?»
— «Да к ночи кони придут, нет ли,
Тут их покормим час иль два.
Ей-ей, кружится голова;
Приходит жутко, хоть до петли!
И днем и ночью всё разгон,
А всего-навсего пять троек;
Тут как ни будь смышлен и боек,
А полезай из кожи вон!»

_Стой, путник, стой_! — что ж молвить больше,
Когда подвинуться нельзя?
Зачем не странствую я в Польше,
Мои любезные друзья!
Судьба по трактам европейским
(Что мне, признаться, очень жаль)
Меня не завозила вдаль.
Я только польским да еврейским
Почтовым ларам бил челом.
Как я ни рвался чувством жарким,
Как ни загадывал умом
Полюбоваться небом ярким
И мира светлой полосой,
Как я ни залетал мечтой
В мир божий из глуши далекой,
Где след мой темный, одинокой
Сугробом снежным занесен,
Как ни раскидывал сквозь сон,
Всегда обманчивый и краткий,
Своей кочующей палатки
Среди блестящих городов,
Среди базаров просвещенья, —
Но от латинских оных слов
Оглоблями воображенья
Я поворачивал домой
И жду: схвачу ли сон рукой?
О Польше речь была; но с речи
Бог весть зачем, бог весть куда
Сбиваюсь от горячей встречи
Нежданных мыслей. Господа!
Простите раз мне навсегда.
По Польше и езда веселье,
И остановка невнаклад:
Иной бы и зажиться рад,
Как попадет на новоселье,
Затем что пара бойких глаз,
Искусных в проволочке польской
(От коих он пылал и гас,
Был смел и робок в тот же час),
Так заведет дорогой скользкой,
Так закружит в нем дурь и хмель,
Что шуткой с первого присеста
Она его, не тронув с места,
Промчит за тридевять земель.
Так, помню польские ночлеги:
Тут есть для отдыха и неги
На что взглянуть, где лечь, что съесть, —
Грешно б о наших речь завесть.
И чтоб не дать себя проклятью
Патриотических улик,
Патриотической печатью
Не лучше ли скрепить язык?
Певец, который ведал горе,
Сказал: «Nessun maggior dolore» —
И прочее; не прав ли он?
Смотрю на память с двух сторон:
Благоприятной и враждебной.
Она, как в древности кумир,
На ликах носит брань и мир.
То злобный дух, то друг волшебный
Она нам в казнь или в любовь;
Иль дразнит благом, уж заочным,
Иль говорит: условьем срочным
Что было, может быть и вновь.
По крайней мере, память ныне,
Смотря приветливым лицом,
Мне светит в зеркальной святыне
Своим волшебным фонарем.
Голодный, стол окинув взглядом
И видя в ранних племенах
Живой обед со мною рядом
На двух и четырех ногах,
Голодный, видя к злой обиде,
Как по ногам моим со сна,
С испуга, в первобытном виде
Семейно жмется ветчина,
Я не грущу: пусть квас и молод,
А хлеб немного пожилой,
Я убаюкиваю голод
Надеждой, памяти сестрой.
Постясь за полдником крестьянским,
Отрадно мне себе сказать:
Я трюфли запивал шампанским,
Бог даст, и буду запивать.
Итак, ваш путевой нотарий,
Из русской почтовой избы
Вам польской почты инвентарий
Я подношу назло судьбы.
Жена иль дочка _комиссаржа_
Полячка, — словом всё сказал:
Тут и портрет и мадригал;
Притом цыплята, раки, спаржа,
Или технически скажу
И местность красок удержу:
«Kurczeta, raczki i szparagi»
(Чего не стерпит лист бумаги
И рифма под моим пером?),
Гитара на стене крестом
С оружьем старопольской славы,
Кумиры чести и забавы
Патриотической четы;
На окнах свежие цветы,
Сарматской флоры дар посильный;
Там в рамках за стеклом черты
Героев Кракова и Вильны,
На полке — чтенье красоты,
Роман трагическо-умильный
И с ним Дмушевского листы,
В которых летописец верный
С неутомимостью примерной
Изо дня в день, из часу в час
Ведет историю Варшавы,
На всё вперяя зоркий глаз:
Спектакли, выезды в заставы,
Продажа книг, побег собак,
Проказы, добрых дел примеры,
Волненье мод и атмосферы,
Движенья жизни — смерть и брак;
Движенья биржи — курс, банкруты;
Дела веков, дела минуты, —
Всё сгоряча в сырой листок
Передает печать прилежно,
Уездам и потомству впрок.
Как я заслушивался нежно
Тебя, варшавский вестовщик,
Когда в душе, во дни разлуки,
Будил замолкнувшие звуки
Словоохотный твой язык.
На голос дружного привета
Ответ созвучный я давал:
Поэзией была газета,
И над афишкой я мечтал.

Я волю дал широким перьям
Залетной памяти моей,
Мечтой коснулся я преддверьям
Чертогов прелестей и фей.
Влетел в Варшаву — и, бессильный,
Засел я в сети прежних дней.
Здесь тайна. Критик щепетильный,
Ты не поймешь моих речей.
«Umizgac sie!» {*} — за это слово,
{* Ухаживать (польск.). — Ред.}
Хотя ушам оно сурово,
Я рад весь наш словарь отдать:
На нем хранится талисманом
Могущей прелести печать;
Обворожительным дурманом
Щекотит голову и грудь
Того, кто воздухом Варшавы
Был упоен когда-нибудь,
Кто из горнушек _Вейской кавы_
Пил нектар _медленной отравы_
Или в _Беляны_ знает путь.
«Umizgac sie!» — в сем слове милом,
Как в сердце, Польша вся живет
И в хороводе легкокрылом
Своих соблазнов рой влечет.
При этом слове я в Варшаве,
И сон минувший снится въяве:
При блеске свеч передо мной
Взвились, зажглись чета с четой,
Цепь вьется и мазурки знойной
Кипит и гаснет вихорь стройный
Под гул отрывистых смычков.
Или день праздничный: косцёлы
Пустеют; полдень: будто пчелы,
Из ульев набожных трудов,
Расправя крылья золотые,
Спешат святоши молодые.
Пестреют улицы, кипят;
Глазам раздолье и мученье,
Но средоточится волненье —
И рой за роем хлынул в сад.
В аллею сжался город тесный.
Вот в лицах старины мечты:
Вот сейм державный, сейм прелестный,
Вот _Посполита_ красоты.
Здесь блещет знаменьем утешным
И мнений и одежд успех;
Чин с чином, с знатью скромный цех
Сравнялись равенством безгрешным
(Хотя оно и вводит в грех)
Пригожих лиц и ножек стройных,
Мой Пушкин, строф твоих достойных
И так обутых, что едва ль
Их обнажить любви не жаль.
Или в театре _народ_о_вом_,
Где окриляют польским словом
Патриотический порыв,
Стихи Немцевича забыв,
Глас старца, убежденья полный,
Которым движет и живит
Он зыбкого партера волны,
И увлекает и разит,
Смотрю я на другую сцену,
Где страсти действуют живьем,
Где в представлении немом
Актерам зрители на смену.
Тут романтическая связь:
Единства места не держась,
Из кресел в ложи и обратно
Огнем чуть зримым, перекатно
Живая нить игры живой
Завязкой тайною снуется,
А там развязкой распрядется,
Как следует, своей чредой.

Теперь для критики судейской
Словцо ученое: глагол
«Umizgac sie», глагол житейской;
Ему нас учит женский пол.
Он жемчуг польского наречья,
Его понятья без увечья
В другой язык не передашь,
Как в словарях других ни рыться;
Faire la cour {*} и волочиться
{* Увиваться (фр.). — Ред.}
Смешно напоминает блажь
Маркизов чопорного века
Иль заставляет заключить,
Что волокита должен быть
Или подагрик, иль калека.

Могло б досадно быть ушам,
Когда читатели-зоилы
Завопят: «Sta viator! Нам
Тащиться за тобой нет силы».
Но к притязаньям дерзких лиц
В нас, к счастью, самолюбье глухо,
И золотом, как у девиц,
Завешено поэта ухо.

Итак, пока нет лошадей,
Пером досужным погуляю.