Франческо Петрарка — Зари моей безоблачную пору — Сонет 23: Стих

Зари моей безоблачную пору —
Весну еще зеленой, робкой страсти,
Которая жестоко разрослась,
Воспомню в облегченье скорбной части
И, в незабвенных днях найдя опору,
Когда я жил, Амура сторонясь,
Поведаю о том, как, разъярясь,
Он поступил и что со мною стало.
Наука мне — наука для других!
О горестях моих
Перо — и не одно! — кричать устало,
И нет строкам безрадостным числа,
И редкий дол не помнит пеней звуки-
Как не поверить, что несчастлив я?
И если память не тверда моя,
Забывчивость вполне прощают муки
И мысль, что все другие прогнала
И памяти приносит столько зла,
Всецело завладев душой моею,
А я лишь оболочкою владею.

Немало лет пришло другим на смену
С тех пор, как бог любви меня впервые
Подверг осаде: я на зрелый путь
Уже ступил, и думы ледяные
Воздвигли адамантовую стену,
Чтоб ею сердце навсегда замкнуть.
Еще слеза не обжигала грудь,
Был крепок сон, и видеть было странно
Мне в людях то, чего я сам лишен.
Но нет судьбе препон:
День — вечером, а жизнь концом венчанна.
Амур не мог себе простить того,
Что сталь стрелы лишь платье повредила,
Мне самому не причиня вреда,
И даму взял в союзницы тогда,
Перед могуществом которой сила
И хитрости не стоят ничего.
Они взялись вдвоем за одного
И превратили в лавр меня зеленый,
Для коего не страшен ветр студеный.
Какое ощутил я беспокойство,
Почувствовав, что принял облик новый,
Что в листья волосы обращены,
Которым прочил я венок лавровый,
И ноги, потеряв былые свойства,
Душе, творящей плоть, подчинены,
В два корня превратились близ волны
Величественней, чем волна Пенея,
И руки — в ветки лавра, — замер дух!
А белоснежный пух,
Которым я покрылся, не умея
Сдержать надежды дерзновенный взлет!
Увы! сразила молния надежду
И я, не зная, как беде помочь,
Один, роняя слезы, день и ночь
Искал ее на берегу и между
Пустынных берегов — во мраке вод.
И с той поры уста из года в год
О жертве сокрушалися безвинной,
И седина — от песни лебединой.

Так я бродил вдоль берегов любимых —
И вместо речи песня раздавалась,
И новый голос милости просил:
Столь нежно петь еще не удавалось
Мне о моих страданьях нестерпимых,
Но милости я так и не вкусил.
Какую муку я в душе носил!
Однако больше, чем сказал доныне,
Сказать я должен, пусть не хватит слов,
О той, чей нрав суров, —
О бесконечно милой мне врагине.
Она, в полон берущая сердца,
Мне грудь отверзнув, сердцем овладела
И молвила: «Ни слова про любовь!»
Со временем ее я встретил вновь,
Одну, в другом обличье, — и несмело
Поведал ей всю правду до конца.
И выражение ее лица
Мне было осужденьем за признанье,
И я поник, застыв, как изваянье.

Но столько гнева было в милом взоре,
Что, и одетый в камень, трепетал я,
Внимая: «Может быть, меня с другой
Ты спутал?» «Захоти она, — шептал я, —
И я забуду, что такое горе.
Пошли мне слезы вновь, владыка мой!»
Не понимаю как, но, чуть живой,
Способность я обрел передвигаться,
Виня себя за памятный урок.
Однако краток срок,
Чтоб за желанием перу угнаться,
И из того, что в память внесено,
Я только часть не обойду вниманьем.
Такого не желаю никому:
Смерть подступила к сердцу моему,
И я не мог бороться с ней молчаньем, —
Обресть в молчанье силы мудрено;
Но было говорить запрещено,
И я кричал — кричали песен строки:
«Я ваш, и, значит, вы к себе жестоки!»

Хотел я верить, что она оттает,
Найдет, что я достоин снисхожденья,
А если так, таиться смысла нет,
Однако гнев порой бежит смиренья,
Порой в смиренье силу обретает, —
И я, на все мольбы мои в ответ,
Оставлен был во тьме, утратив свет.
Нигде, нигде не видя, как ни тщился,
Ее следов, — где их во тьме найти! —
Как тот, кто спит в пути,
Однажды я ничком в траву свалился.
Упрямо попрекая беглый луч,
Я перестал мешать слезам печали
И предоставил им свободный бег.
С такою быстротой не тает снег
Весной, с какою силы убывали.
Я, не найдя просвета среди туч,
Под сенью бука превратился в ключ, —
Подобное бывает, как известно,
И потому сомненье неуместно.

Кто создал эту душу совершенной,
Коль скоро не Творец всего живого,
С которого она пример берет,
Всегда прощенье даровать готова
Тому, кто к ней с мольбой идет смиренной
И все свои ошибки признает.
Когда она мольбы повторной ждет,
Она и в этом подражает Богу,
Чтоб кающихся больше устрашить:
Ведь клятва не грешить
Не закрывает грешную дорогу.
И госпожа, на милость гнев сменя,
До взгляда снизошла — и оценила,
Что скорбь моя моей вине равна;
И слезы осушила мне она,
И, осмелев, я вновь взмолился было,
И взор ее, несчастного казня,
Сейчас же в камень превратил меня.
Лишь голос мой, оставшийся на воле,
Мадонну звал и Смерть, исполнен боли.

Печальный голос — как забыть такое!
Я, изнывая от любовной жажды,
В пустынных гротах плакал много дней,
И грех слезами искупил однажды-
И существо свое обрел земное,
Как видно, чтоб страдать еще сильней.
Охотником я следовал за ней,
И я нашел ее: моя дикарка,
Нагая, от меня невдалеке
Плескалась в ручейке,
Который солнце освещало ярко.
Увидя, что утешить взор могу,
Я на нее смотрел; она смутилась
И, от смущенья или же со зла,
Меня водой студеной обдала,
И тут невероятное случилось:
Я превратился — право, я не лгу, —
В оленя стройного на берегу
И до сих пор мечусь от бора к бору,
Перехитрить свою бессилен свору.

Канцона, кем я не был никогда,
Так это золотым дождем, которым
Юпитер пригасил любовный пыл;
Зато я был огнем и птицей был
И на крылах к заоблачным просторам
Ту возносил, кого пою всегда.
От лавра не уйти мне никуда:
Мой первый лавр — досель моя отрада,
И сердцу меньших радостей не надо.