Полночь молодая, посоветуй, —
ты мудра, всезнающа, тиха, —
как мне расквитаться с темой этой,
с темой новогоднего стиха?
По примеру старых новогодних,
в коих я никак не виноват,
можно всыпать никуда не годных
возгласов: Да здравствует! Виват!
У стены бряцает пианино.
Полночь надвигается. Пора.
С Новым годом!
Колбаса и вина.
И опять: Да здравствует! Ура!
Я не верю новогодним одам,
что текут расплывчатой рекой,
бормоча впустую: С Новым годом…
Новый год. Но все-таки — какой?
Вот об этом не могу не петь я, —
он идет, минуты сочтены, —
первый год второго пятилетья
роста необъятного страны.
Это вам не весточка господня,
не младенец розовый у врат,
и, встречая Новый год сегодня,
мы оглядываемся назад.
Рельсы звякающие Турксиба…
Гидростанция реки Днепра…
Что же? Можно старому: Спасибо!
Новому: Да здравствует! Ура!
Не считай мозолей, ран и ссадин
на ладони черной и сырой —
тридцать третий будет год громаден,
как тридцатый, первый и второй.
И приснится Гербертам Уэллсам
новогодний неприятный сон,
что страна моя по новым рельсам
надвигается со всех сторон.
В лоб туманам, битвам, непогодам
снова в наступление пошли —
С новым пятилетьем!
С Новым годом
старой, исковерканной земли!
Полночь.
Я встаю, большой и шалый,
и всему собранию родной…
Старые товарищи, пожалуй,
выпьем по единой, по одной…